Украинский гамбит

представить, что с ними стало при всеобщей ненависти. Костя даже не стал расспрашивать.
– Штаб одной ракетой накрыли. А за «мардер-два» отдельное спасибо, – поблагодарил Вяткин Федор Дмитриевич – здоровенный мужик со свежим шрамом через всё лицо, которое освежала седая полоска усов.
– Собственно, это не мы, – ответил Костя и для убедительности развёл руками.
– Да ладно, чего скромничать? – с иронией посмотрел на него Вяткин. – Я понимаю, вам журналистская этика не дозволяет.
– Честно слово, не мы, вот честное слово, – сказал Костя. – Стал бы я отнекиваться от подвига.
– Может, вам запрещено? – хмыкнул Вяткин. – Может, у вас начальство строгое? – и посмотрел на него весело-весело.
– Нам ничего не запрещено, – ответил Костя. – А начальство, конечно, строгое, но не так чтобы очень. Разумеется, оно нас по головке не погладило бы, если бы узнало, что мы кого-то даже случайно убили, но особенно и не журило бы. Тем более, что в Харькове у нас бомбой убило члена группы, тем более, что здесь, по сути, идет гражданская война. Кадровых военных частей нет. Правильно я мыслю? – Костя посмотрел на глубокий розовый шрам Вяткина. Нехорошо было пялиться на чужое увечье, но удержаться он не мог.
Шрам проходил слева направо через скулу, нос и щеку. Заметно было, что нос кое-как собрали и придали ему прежнюю форму, но на скуле и щеке ещё были заметны следы от ниток.
– Хорошо, проехали, – согласился Вяткин, но чувствовалось, что он Косте ни капли не поверил и всем своим видом говорил: «Хочешь скрывать подвиг, твое дело». – А теперь рассказывай, – потребовал он, раскладывая карту прямо в детской песочнице, – где вы были и что видели?
Костя показал позиции немцем за рекой и позиции американцев у моста, а ещё рассказал о сбитом «чинуке» – может, пригодится, подумал он.
– Ну… – одобрительно прогудел Вяткин, – про немцев и американцев мы знаем. Разведку как-никак ведём. Но всё равно спасибо. А насчёт «чинука» ты меня не удивил. Она, гады, просачиваются с северо-запада. А через наши позиции ни один из них не пролетел, – похвастался он. – Левее и правее проходили, а через нас – ни разу, потому что я службу ПВО наладил и всеми правдами и неправдами выбил ПЗРК «вербу» ну и «иглы», конечно. Где взял, не скажу, это тайна, за которую меня по головке, сам понимаешь, не погладят. Но в пехоте ПВО есть. Всё, что летит до высоты четырех тысяч – всё наше. Правда, об этом в эфире сообщать не стоит.
– А что, много сбили?
– Ну конечно, – хмыкнул Вяткин. – Они же как вначале? Попёрли, как на параде. Мы им скулу и свернули. Вон там парочка «супер-пум» лежит уже с месяц, – он ткнул рукой куда-то в необъятные просторы донбасских степей. – А вот там, – он показал в сторону Пятихаток, – там мы серьезного противника зацепили, как сказали ребята – трех «апачей» и пять «супер-кобр». А ещё, смешно сказать, немцы опростоволосились и дали сбить свой разведывательный «Торнадо» из пятьдесят первой эскадрильи «Иммельман». Пренебрегли нами. Решили, что здесь совки сидят. Это же тебе не с армией воевать. Танков у нас почти что нет, БМП тоже, воюем не качеством, а умением: спрятался такой боец в щели, я их в шахматном порядке расставил в несколько рядов на глубину пяти километров, и – «бах», получай гостинец. Наш район поэтому старательно облетают. Хотя выиграть войну одним спецназом. Без танков и артиллерии у них ничего не выйдет.
– А мост почему свой не охраняете?
– А чего его охранять? – усмехнулся Вяткин. – Под ним пять тонн взрывчатки. К тому же всё вокруг заминировано. Боши знаю и не лезут. Боятся, однако. Мы там парочку крупнокалиберных пулеметов поставили, да и батарею миномётов пристреляли.
– Так-э-э-э… – оторопело уставился на него Костя. – Выходит мы по минному полю ехали?..
– Выходит, – весело согласился Вяткин, и в глазах у него заплавало ухарство. – Но ведь доехали? – он улыбнулся широко и добродушно, давая тем самым понять: чего горевать о минувшем?
– Доехали… – упавшим голосом согласился Костя, представив, как они грохнулись бы всей командой. От этой мысли он покрылся испариной. Чёрта лысого кто-нибудь их нашёл бы. Больше всего ему почему-то было жаль Ирку Пономарёву, которая умела реветь, как белуга. Измучилась бы, пока не приглядела бы себе нового кавалера. Не та она девка, чтобы так просто найти себе кого-нибудь, с претензиями на исключительность. Ну и слава на неё, конечно, тоже упала бы тоже, думал Костя. Гражданская жена героя! В отделе напились бы на поминках. Говорили бы: «А вот я помню, как с ним бухали…» или «Он моим другом был…», или «Я бы тоже не отказалась съездить с ним в командировку, если бы он не был таким сумасшедшим…»
– Ну и ладушки, – сложил карту Вяткин. – Пойдёмте, вас накормят, – поднялся он.
Он оказался из бывших военных, прошедших Афган и Чечню, награжденным и осыпанный почестями, но, естественно, не на родине, а в России. Они с Божко сразу нашли общий язык и долго общались, вспоминая минувшее. Сергей боялся, что Вяткин по незнанию напоит Божко. Но Божко проявил несвойственную ему стойкость духа и водку, которую ему предлагали, не пил, а только косился на неё, как щенок на котлету. Костя же принял на грудь полстакана, и только после этого почувствовал, что его отпустило. Это ж надо, по минному полю, как дураки поперлись, думал он с дрожью в груди. Хотя бы таблички установили для приличия. Хотя какие таблички во время войны? Для немцев разве что? Мол, не ходите здесь, мы здесь мины закопали.
Он вышел из кафешки, где их кормили, сел на скрипучую лавочку, и в голову ему пришло откровение, что он реально мог погибнуть ещё, когда собирался взорвать «мардер-два» гранатой. Это ж надо было до такой глупости дойти, сокрушался он. Сделай я этот лишний шаг – и всё, разнесло бы в клочья вместе с «мардер-два», и никто бы не стал искать. Ну Сашка Тулупов, может быть, дёрнулся. А больше я здесь никому не нужен. Даже Елизавете. Ему почему-то хотелось вызвать в себе жалость и ощущение одиночества. Странное состояние охватило его. Казалось, что он в самый последний момент обманул судьбу. Получается, что я умер и одновременно живой. Чудное раздвоение. В этот момент он понял Божко. Получалось, что Игорь пережил то же самое – смертельные моменты опасности, но в гораздо большем объёме, и поэтому не мог справиться с этим раздвоением, и оно, это раздвоение, кстати и не кстати посещало его, тогда-то он и срывался. Водка ему, конечно, помогала и усугубляла одновременно, от этого он становился только отчаяннее. К чёрту такой опыт, подумал Костя, не хочу. Он только мешает жить. Хочу жить нормальной, цивильной жизнью школьного, деревенского учителя, слушать тишину и ничего не знать о войне и убийствах.
Подошёл Вяткин и сказал:
– Меня можешь снимать, как хочешь, я ничего и никого не боюсь! А остальных по согласию. И позиции не показывай, раз у вас прямой эфир.
Костя не стал звать Сашку, который выпил больше, чем надо и завалился спать там же в бывшей кафешке. Он взял «соньку», установил её на штативе и на радостях записал с Вяткиным большое интервью, делая упор в нём не на военном положении и расстановке сил, хотя и это тоже было затронуто, а расспросил подробно, как, что, где воевал, и почему здесь. И сумел затронуть такие, как ему казалось, тайные струны в собеседнике, что он вдруг открылся совершенно в другой стороны и уже не казался таким огромным, замкнутым, неприступным, а своим, родным, близким человеком, который на всю жизнь остался солдатом в том понятии, когда о человеке судят по его жизненной позиции. Позиция эта заключалась в том, что надо уметь терпеть и жить вместе со своей страной, а если потребуется, то, как сейчас, и защищать её. Это ощущение он вдруг перенёс на всех людей, сидящих по окопам, чердакам и подвалам. Люди эти были добровольцами и пришли сюда по велению души. А это много значило, это, как минимум, говорило о крепости духа. От этих мыслей у Кости почему-то мурашки побежали по коже, и сам он сделался на мгновение сухим, жестким и целенаправленным. Ах, ты чёрт, думал он, чуть оторопело, может, это и есть то чувство, которое называется единением с родиной. Ему вдруг захотелось выпить с этим большим и честным человеком. Поговорить по душам. Попеть старые, военные песни, от которых в душе поднимается что-то хорошее и очень-очень тёплое и честное по отношению к себе, по отношению к нему, по отношению к родине. Но времени на сантименты, как всегда, не хватало, и на пьянку – тоже. Хотя надо было, конечно, с Федором Дмитриевичем, выпить, и прилично. Хорошим он был мужиком, и при деле – родину защищал.
А жил Вяткин, оказывается, в здесь же, на улице Пинтера, в доме номер сорок на шестом этаже.
– Только в мою квартиру ракета попала, – пожаловался Федор Дмитриевич в конце интервью. – Хорошо хоть своих отправил в Саратов. Ремонт надо делать капитальный.
Из кафешки, сладко зевая, выполз Сашка Тулупов. Лицо у него было красное, как зад у макаки. Но рот, как всегда, расплывался до ушей. Сашка был неунывающим оптимистом, и его жизненной энергии с избытком хватило бы на троих. Он увидел Костю и заорал, словно они были на пикнике:
– Привет, шеф! Чего будем делать?..
Они облазили все окопы, чердаки. Записали кучу материала с разными людьми. Перемазались, как черти и устали, как гончие собаки. Зато услышали старый анекдот: «Ященка перед тем как уйти, сделал Бандеру героем Украины и назло всем насрал в углу кабинета».
Вяткин вначале ходил с ними. Даже кого-то поругал за то, что тот рыл щель под домом:
– Стена рухнет и засыплет тебя к едрёне-фене! Разве не ясно?!
– Не ясно… – набычившись, отвечал человек.
– Иди вон рой там, а не под домом! Понял?!
– Понял, – нехотя отвечал человек.
– Ну народ… ну народ… – качал головой Вяткин и в таком удрученном состоянии отправился в район Коммунаров за снарядами к тяжелому миномёту и за какими-то особыми винтовками.
Народ действительно был в доску своим – в основном из этого же района. Женщин и детей отправили в тыл, а мужчины, по больше части шахтёры, остались. Вот почему они ничего не боятся, они защищают своё, родное, понял Костя. Потом он уселся за обработку материала в подвале девятиэтажки и провозился часа три, пока голод не выгнал наружу и не заставил искать Сашку Тулупова. А нашёл Игоря Божко в кафешке напротив детского сада, где тот лопал вермишель с тушенкой, приготовленную какая-то сердобольной теткой в белом поварском колпаке. Костя тоже наелся и завалился спать на кучу картона в углу. До вечернего сеанса связи оставалось ещё три часа. Учитывая, что Сашка снимал горящий «мардер-два», Костя послал его для полноту картины запечатлеть местность со стороны города.
– Но без фанатизма! – напутствовал он его.
К вечеру их нашёл Вяткин, и Костя ещё раз рассказал, что произошло с БМП «мардер-два». Оказалось, что она давно мозолила глаза повстанцам. Экипаж оказался опытным. Подозревали, что его перебросили из Афганистана или Ирана. Он не лез ни в какие ловушки, искусно маскировался, оказался очень метким и попортил много крови повстанцам.
– А с вами они потеряли осторожность и нарвались на наш фугас, заложенный на границе леса, – объяснил Вяткин. Вот в чём дело. Я-то не знал о фугасе. Это мои архаровцы сообразили. Я их уже поругал, – но в голосе го