ему интересна не из праздного любопытства. Можно было только позавидовать, он владел всей необходимой информацией, умел работать с фактами и настолько разбирался в деталях, что с успехом мог служить в том же ведомстве, что и Дэвидсон.
– Ваш рассказ увлекателен, но о каких проблемах русских вы говорите? Пока я их не вижу.
– Увы, миссис, они были. В первые годы частичной коллективизации недовольство крестьян новой политикой вновь привело к снижению сбора урожая. По оценке наших аналитиков, те, кто работал в колхозах, резонно считали – общее, значит, ничьё, а раз так, то и нечего стараться. Бывали случаи, что земледельцы боронили незасеянные земли и затем продавали припрятанное зерно на рынках. Итогом такого «труда» стали массовые приписки результатов. Помимо этого, зажиточные крестьяне, которых в России прозвали «кулаками» и «середняками», не горели желанием вступать в колхозы. Одни сдавали хлеб ниже установленных норм, другие по-прежнему продолжали бойкотировать заготовки зерна. У большевиков не осталось иного выхода, как перейти к сплошной коллективизации. В России началась борьба с кулацкими хозяйствами, которая едва не привела страну к новой гражданской войне. Против властей на селе вспыхнуло около 14 000 актов неповиновения, и Москве вновь пришлось действовать максимально жёстко. Восемьсот очагов активного сопротивления были подавлены силой оружия, и «раскулаченных» начали отправлять на спецпоселения в Сибирь. Однако после усмирения недовольных перед Советами возникла ещё одна проблема: на производстве появилось много неопытных крестьян, что привело к низкому качеству труда, к неэффективному использовании заводского оборудования и массовому росту аварийности. Индустриализация вновь оказалась на грани срыва. Обвинить в кризисе бывших земледельцев большевики не могли, и они вновь подошли к делу с «революционной решительностью». Вы что-нибудь слышали о деле «Промпартии»?
Бидлер удивилась:
– Нет, сэр, простите, до войны я была простой городской девушкой и не интересовалась делами других стран. Какое у неё странное название.
– Ничего странного. В конце двадцатых большую группу советских инженеров и технических специалистов обвинили в намеренном уничтожении заводского оборудования, создании на производстве кризисов и работе на французскую разведку.
– Но для таких весомых обвинений нужны серьёзные доказательства?
– Разумеется, но не для судебной системы, что образовалась в СССР, – со знанием дела ответил Кэмпс. – В тридцатом году на показательном процессе государственный обвинитель Крыленко обрисовал новый подход к делопроизводству. Я запомнил его изречение слово в слово: «При всех обстоятельствах лучшей уликой всё же является признание подсудимых». Можно сказать, в те годы был заложен фундамент тех репрессий, которые разгорятся позже, и постулат римского права: «Признание – царица доказательств» стал основой «правосудия» большевиков. Как его добивались, думаю, вы понимаете.
– Благодарю за откровенность, сэр, этот разговор очень важен для меня. Неужели русским нельзя было пойти другим путём, без «закручивания гаек»?
Он, не задумываясь, ответил:
– В другой ситуации, возможно. Однако не забывайте, Советам в кратчайшие сроки нужно было подготовить страну к новой войне, и в методах они, разумеется, не церемонились. Показательный процесс по делу «Промпартии» дал понять, что заигрывать с несогласными власть больше не будет. С тех пор все указания из Москвы выполнялись чётко и беспрекословно. За малейшую оплошность и недобросовестное исполнение своих обязанностей грозили суровые наказания. В 31-м году на конференции работников промышленности Сталин высказался насчёт развития СССР на ближайшие годы. Он произнёс слова, показавшие его неплохим аналитиком: «Мы отстали от передовых стран на пятьдесят-сто лет. Мы должны пробежать это расстояние за десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут.»***** После этих слов стало ясно: несмотря ни на что, русские добьются своего – в кратчайшие сроки создадут экономику, способную вынести любой удар.
Бидлер поразилась. Неожиданный поворот затянувшегося разговора оказался подарком судьбы – он позволял видеть картину происходящего на фронтах целиком. Осталось выяснить несколько деталей.
– Простите, сэр, но такого скачка невозможно добиться лишь принуждением. К тому же, насколько я знаю, в те годы в России от голода умерли миллионы людей.
– Вы правы, – согласился он и тут же возразил: –- но лишь отчасти. В СССР, как и в любой другой стране, на грубых работах также использовался труд заключённых, но ожидать от него при возведении промышленных корпусов и монтаже сложного технического оборудования качества было глупо. Большей частью этим занимались наёмные специалисты и квалифицированные рабочие, которых находили среди отставных военных и на биржах труда. К слову, на грубых работах было много так называемых «сезонников»: крестьян, которые после посевной уходили на работы в города и возвращались, когда начиналась жатва. Но самое интересное, в Союзе создавался и культивировался новый вид человека – человека труда, кто жил и работал бы не ради личного обогащения, а ради общей цели. В России даже появились такое звание, как «герой социалистического труда», кому за трудовые подвиги оказывался заслуженный почёт и уважение. Относительно голода – было и такое, но у него также несколько причин. И главная из них: при планировании хлебозаготовок Советы не учли, что не все регионы пригодны для получения хорошего урожая, но зачастую нормы сдачи хлеба были одни и те же для всех областей.
– Какой ужас, – тихо произнесла Бидлер.
– Верно, – так же негромко ответил Кэмпс, - введя жёсткие нормы заготовок зерна в Москве забыли, что земледелие в России всегда было делом рискованным. И результат ошибки не заставил себя ждать. В тридцатом году внушительный объём жатвы воодушевил большевиков, и они удвоили нормы сдачи хлеба. Но лето 31-го оказалось необычайно засушливым, однако, нормы по сбору урожая остались прежними. За невыполнение указаний грозили серьёзные наказания, и руководители на местах старались изо всех сил. Чрезмерное давление привело к тому, что на личное потребление у крестьян практически не оставалось зерна. Результатом подобного рвения стал массовый голод, который прокатился практически по всем регионам страны. Больше всего пострадали «советские житницы» – Украина, Поволжье и Казахстан. Когда в 32-м году в Москве наконец-то осознали масштабы бедствия, ситуация уже вышла из-под контроля, и её пришлось срочно исправлять. Объёмы экспорта хлеба были уменьшены. В магазинах Торгсина****** простым гражданам стали продавать продукты питания, и Советы перешли к импорту зерновых из других стран. В 33-м ситуация по-прежнему оставалась тяжёлой, и экспорт хлеба приостановили. Наиболее пострадавшим районам начала оказываться продовольственная помощь, жителям деревень и городов разрешили ведение подсобных хозяйств. По подсчётам аналитиков потери СССР от голода в 32-33-х годах составили около восьми миллионов человек. Полностью исправить положение удалось лишь к 36-му году, когда большевики смогли вернуть темпы индустриализации на прежний уровень.
– Простите, сэр, но вы сказали: у нас не горели желанием иметь серьёзных дел с русскими. Почему наши страны пошли им навстречу?
Кэмпс начал с её реплики:
– По поводу «не иметь серьёзных дел» – верно, было и такое. Но, возможно, вы в курсе: в тоже время в Северной Америке и Европе разразился крупнейший экономический кризис, более известный как Великая депрессия*******, – она кивнула. – И поставки зерна из СССР оказались весьма кстати. К слову, после обвала на рынках ценных бумаг в США и Европе от голода также погибло не менее десяти миллионов человек, и то это лишь приблизительное число.
– Приблизительное?
– Смертность оказалась настолько высокой, что статистика потерь в Северной Америке за 32-й год даже не велась. В то лихолетье по США прокатилось более двухсот «голодных маршей». Толпы отчаявшихся пытались пройти в Вашингтон, чтобы показать весь размах бедствия и обивали двери чужих домов с просьбами дать работу хотя бы за еду. Обездоленных оказалось так много, что на их пути пришлось выставлять армейские части. Чтобы попытаться изменить ситуацию, безработных стали привлекать к общественному труду, за который каждому платилось по тридцать долларов в месяц, и 25 изымалось за еду. Таким образом, по нашим данным, в Северной Америке в тяжелейших условиях на фоне высокой смертности от малярии работало не менее восьми миллионов человек. Но и это далеко не всё… В наших кругах не любят вспоминать, как в эти же годы повсеместно упал спрос на товары и услуги, остановилось строительство, и встала промышленность. Вслед за обвалом экономики обрушились цены и на сельхозпродукцию. В то же время, чтобы не допустить падения цен на продовольствие, корпорации распахивали миллионы акров********, засеянных различными культурами, отправляли на свалку миллионы туш свиней, а банки продолжали кредитовать промышленные предприятия и аграрный сектор под внушительные ставки. В итоге не менее пяти миллионов американских и столько же европейских фермеров оказались разорены, а их земли и сельхозтехника, что находились в залоге, оказались в руках различных финансовых групп.
На Мальте помимо ремонтных доков не было развитой промышленности. Кризис ударил лишь по финансовой части экономики острова, и даже в самые тяжёлые времена на столе родных Бидлер всегда была свежая рыба. Услышав о голоде в соседних странах, она смутилась:
– Всё было так серьёзно?
Кэмпс пояснил:
– Более чем. В начале тридцатых для Северной Америки и Европы настали времена повальной безработицы, разгула преступности и точно такого же голода, как и в России. Только в одной Германии голодало не менее четырёх миллионов человек. В январе 32-го года в Будапеште – столице Венгрии, из двухсот тысяч безработных от голода страдало не менее 150 000 жителей. В румынской прессе сообщалось, что в стране от недоедания ежегодно умирает более 120 000 детей. Чешская газета «Руде право» сообщала о «голодных маршах», стычках жандармов и рабочих, которые также не обходились без жертв. То же самое происходило по всей Европе. Вот и получается, миссис, что такие различные политические системы, как у нас и у большевиков, обе стали заложниками своих экономик. Однако, если голод в России – банальное незнание властью условий земледелия на собственной земле, кризис в Северной Америке и Европе – последствия схлопывания «финансового пузыря» из ничем не обеспеченных облигаций и акций, то есть махинаций и неуёмной жадности на биржевых торгах.
– Поражаюсь вашей осведомлённости. Представляю, сколько информации вам пришлось изучить, – с восхищением отметила Бидлер.
– Служба обязывает, миссис, – удовлетворённо произнёс Кэмпс. – К тому же, как выяснилось, в те годы мы пристально наблюдали за тем, что происходило в СССР.
– Думаю, на то были свои причины.
– Верно, по оценке наших аналитиков,
