Есть такие края

подросшие Ленька и Оля, стали приходить сюда самостоятельно. Вернее, младший брат приводил сюда сестру, в отличие от нее он хорошо ориентировался в лесу.
        Брат… Вечная ее боль. Они были такие одинаковые. Одинаково гордые, одинаково сильные и одинаково закомплексованные. Они не прощали друг другу ничего, ни действия, ни бездействия, ни слов, ни даже интонаций. Вот уже лет тридцать они виделись только по большим праздникам да на похоронах близких. В иные моменты жизни Ольге безумно хотелось со всех ног кинуться к брату, прижать его к груди, сказать: «Мы с тобой одной крови, ты и я!» И пару раз она пыталась это сделать, но дверь ей открывала его жена. Чужая женщина с глазами их матери, с манерами их матери, с претензиями их матери. И под этим взглядом чужых-родных  глаз, оглушенная фальшивыми улыбками и приветствиями, она ничего не могла сказать суровому мужчине, который был ее маленьким братишкой, с которым они дрались, бродили по лесам, спасали бездомных собак. То же, наверное, чувствовал и он, ведь они, действительно, были одной крови. Ольга подошла к песчаному пляжу, села, стала чертить на песке замысловатые узоры. «Почему, - думала она, - мы живем как волки – одиночки. Совсем не можем быть в стае, помогать друг другу. Что это? Ревность?» Ей всегда казалось, что мама любит брата больше, да, наверное, так и было. Она вспомнила, как ей шестилетней сообщили, что у нее скоро родится братик или сестренка. Она не обрадовалась, совсем не обрадовалась. И когда он появился, жизнь ее стала намного тяжелее. Все требовали от нее умиления и любви к этому вечно орущему существу, а она чувствовала, что не оправдывает их надежд. Видимо, надежд, в глазах окружающих, не оправдывал и их отец, он стал выпивать, мама злилась, Оля все чаще оставалась с дедом и бабушкой. Долгие годы, уже повзрослев, она мысленно вела нелицеприятный разговор с родителями, о том, почему они не стали нормальной семьей, почему папа, не говорил ей, что она умница и красавица, а мама так и вовсе говорила противоположное. Почему много лет она потратила на изживание из себя сознания собственной неполноценности и ненужности, почему, ей, почти отличнице в школе, вдалбливалось сознание того, что она ничего не может и не умеет, и ничего не достигнет. «А чего ты достигла?» - задала себе вопрос Ольга. И сама себе отвечала: «Хотя бы прекратила эти изматывающие дебаты». Уже через много лет после страшной болезни и смерти мамы, после смерти отца, о которой она узнала случайно, она спросила себя: «Кто я такая, чтобы судить? И  кого судить? Совсем молодых людей, которые получили небольшую дозу свободы от общественного мнения, не знали, как с этим жить и потеряли голову?» Нет, она давно уже перестала играть в эти игры. Сейчас она сидела на теплом песке и вспоминала только хорошее. Как они с отцом ходили на Сугомак, а чтобы идти было легче, пели революционные песни. Как в восьмом классе мама купила ей туфли на настоящих каблуках, и какой звездой школы она  тогда себя ощутила. Как домой можно было привести и ватагу друзей, и больную кошку. Разве только этого недостаточно, чтобы любить их? И сейчас она их любила, любила по-настоящему, не потому что так положено, а потому что они были хорошие люди. Светлые слезы катились по ее щекам. «Мам, пап, я вас люблю», - тихо шептала она.  Ольга уже поднялась на ноги, чтобы попытаться выйти на автомобильную трассу, и тут увидела мужчину с мальчиком лет девяти, приближавшихся к ней. Мужчина поздоровался, сказал какую-то дежурную фразу насчет хорошей погоды, располагающей к прогулкам, посмотрел на полупустую корзинку и протянул Ольге шикарный подосиновик. Ольга поблагодарила. Было в этой парочке что-то до боли знакомое. Она всмотрелась в веснушчатое лицо мальчишки, в его поразительно синие глаза, и вдруг поняла, что это - Сашка. Сашка Ястребов, с которым они несколько лет просидели за одной партой, а мужчина - его отец Анатолий Борисович. Они жили в одном дворе, и вот эта семья всегда казалась Ольге идеальной. Анатолий Борисович часто ездил по работе в Германию, естественно, у сына всегда были лучшие игрушки и лучшая одежда. Он никогда не играл с ними во дворе, был исключительно начитан, воспитан и высокомерен. Но ни Саши, ни Анатолия Борисовича уже давно не было среди живых. Ольга посмотрела на удаляющихся вдоль берега путников. «Сашка, Саша!» - закричала она, но они уже исчезли за поворотом. «Вот, значит, зачем меня сюда принесло», - подумала женщина, вертя в руках гриб. Честно говоря, она рассчитывала на какой-нибудь кристалл горного хрусталя или хоть кусок змеевика, но понятно было, что подарок, именно гриб. Вот что с ним делать было совсем неясно. «Ладно, - подумала она, - заморожу, а там разберемся». Она пошла вслед за призраками, хотя в этом мире они, возможно, вполне живые люди. У нее не было ни тревоги, ни страха, это была какая-то удивительно доброжелательная реальность. Завернув за поворот, где исчезли Саша и Анатолий Борисович, Ольга наткнулась на речку Багоянку, которую она так хотела показать Паше, но не могла найти в силу своего неумения ориентироваться в лесу. Она села на мостик, сложенный из толстых бревен, сняла кроссовки и опустила ноги в студеную воду, и тут же выдернула их как из кипятка, все-таки на дворе стоял сентябрь. Ни о чем не думая, Ольга слушала веселый шум воды, на душе было спокойно, уходить не хотелось. Вдруг в зарослях кустов раздался треск, женщина вскочила, но к речке подошла косуля. Не обращая внимания на Ольгу, она стала пить, потом посмотрела ей в глаза и грациозно мотнула головой, как будто приглашая следовать за ней. Ольга поняла, что это ее проводник. Они медленно побежали вдоль реки, минут через двадцать косуля перепрыгнула поток, женщине пришлось идти вброд. Пробежав еще немного, они оказались у глубокого оврага. Ольга помнила его, он был рядом  с дорогой, ведущей домой. Косуля спустилась  в него и исчезла в зарослях ивняка. Женщин сначала хотела его обойти, как делала это всегда, но потом решила, четко следовать за проводником, и не ошиблась. С трудом взобравшись по крутому склону, она поняла, что вернулась. За время своих необычных путешествий они с Пашей научились безошибочно определять родную реальность, это были незаметные, едва различимые нюансы, что-то неуловимое в воздухе, в освещении, в звуках. Ольга пошла по дороге, которая проходила через маленькую турбазу. Ее окликнул Никитич, сторож, а может и хозяин, нескольких фанерных домиков: «Твои-то уже давно прошли. Заблудилась что ли?»  «Ну да», - ответила женщина, с облегчением подумав, что муж и собака уже дома. Никитич бесцеремонно заглянул в ее корзинку. «Однако немного набрала, - констатировал он,- а ты бы мне их отдала. Я тут тоже столько же насобирал, ни туда, ни сюда, а так на жареху хватит». Ольга с сомнением поглядела на мужика, решая как поступить. Тот, как будто невзначай, закатал рукав застиранной тельняшки, на задубелой, почти черной от солнца и грязи коже красовалась изумительно тонкой работы татуировка ангела. Ольга с облегчением протянула ему  корзинку. «Вот и ладно, вот и хорошо», - подмигнул ей Никитич, извлекая заветный гриб. С легким сердцем она пошла дальше. Дома ее ждал встревоженный Паша , уставшая Беня, едва вильнула хвостом и снова «отрубилась». Ольга рассказала о своем приключении,  в целом нестрашном, и даже приятном. «А может мы просто начинаем привыкать», - подумала она, засыпая под мелодичное урчание Тимофея.
Глава 9
Выпал снег. Паша гнал машину по слякотной трассе в Челябинск. Вот уже на горизонте показались дымящие трубы еще сохранившихся заводов. Он любил этот город, он здесь родился и жил до тринадцати лет. Почему-то во всей стране Челябинск, с чьей-то легкой руки, считался суровым, но сами его жители так не думают. Может быть, по сравнению с Москвой и Питером, где сконцентрировался весь офисный планктон, щедро сдобренный безумной богемой, здесь люди больше работают и меньше зарабатывают, но от этого они не делались ни более злыми, ни более угрюмыми. Почему-то при слове «Челябинск»  представлялось  нечто серое, кондовое и даже опасное, и все это было, как, впрочем, в любом российском мегаполисе. Но город был богат и театрами, и университетами, и художественными галереями. Паша часто привозил сюда жену, и они с удовольствием гуляли по пешеходной Кировке, заходили в небольшие магазинчики, сидели в кафешках, но сегодня он ехал по делам, нужно было переговорить с поставщиками, чтобы его маленький бизнес не загнулся окончательно и бесповоротно. Как всегда в большом городе, припарковться было негде, он оставил машину в двух кварталах от нужного ему здания и пошел решать свои проблемы. Переговоры прошли ни шатко, ни валко, общая гнетущая атмосфера в стране действовала и на его многолетних партнеров. Ни о чем, толком не договорившись, а получив только заверения в вечной преданности и дружбе, Паша брел к машине через центральную площадь Революции. Он гордился русской провинцией, которая ни тридцать лет назад, ни позже не пошла на поводу у столиц, и не стала переименовывать свои улицы и площади, названные в честь героев Революции и Гражданской войны. Вот и Ильич стоит на своем месте и указывает путь в светлое будущее. «Кто знает, может, через год-два мы снова вернемся к коммунистической идеологии и начнем строить социализм заново, а памятники уже есть. Да и глупое и неблагодарное это дело – переписывать историю», - думал он. Размышления его прервал резкий визг тормозов. Паша посмотрел на проезжую часть. По дороге со страшной скоростью неслась синяя «Ауди». «Странно, никогда не видел, чтобы из-под колес машины сыпались искры», - удивился он. Словно в замедленной съемке Паша смотрел, как в лоб «Ауди» врезается «шестерка», через лобовое стекло вылетает окровавленный мужик и падает на мостовую, засыпанную мелкими осколками. Все это происходило в оглушительной тишине, и кажется, длилось долго, минут пять, но на самом деле это заняло какие-то доли секунды. Потом кто-то включает звук, толпа зевак с Кировки несется посмотреть на происшествие, женщины визжат. Паша круто разворачивается, и идет в обратном направлении. Ноги сами несут его подальше от аварии, он все ускоряет и ускоряет шаг, идет долго, и вдруг обнаруживает себя во дворе своего детства.
    Он сел на лавку, которая стояла тут с незапамятных времен, и закурил. Дома сталинской постройки с большими окнами, рядом огромный, местами разрушающийся Дворец культуры, а вот его школа. В этом дворе они играли в казаки-разбойники, в прятки, а какие хулиганства творились здесь! Однажды они с его дружком Димкой Старостиным изладили бумажную бомбочку, и вместо того, чтобы, как обычно, налить в нее воды, заполнили ее киселем, который давали на обед в школьной столовой. Они хотели бросить ее под ноги какой-нибудь девчонке из их класса, а получилось, что снаряд упал , аккурат, на шикарный воротник из черно- бурой лисы их директрисы. Ох, и попало им потом. А сколько раз их, по доносам бдительных пенсионерок, вылавливали на чердаке, то с сигаретами, то с поджигами, то с самодельными ножами. Паша посмотрел на окна своей бывшей квартиры. Похоже, сейчас там жили небогатые, и уж точно не очень чистоплотные люди. Стекла не