Случай на станции Кречетовка. Глава IV

момент и прищучить бывшего дворянина, пригвоздить Еланцева к позорному столбу.
      Воронов допускал, что Машков ошибался и годами тянул эту пустышку. Но даже на поверхностный взгляд Сергея этот Еланцев представлялся любопытным для следствия субъектом. Сильно настораживали не просчитанные родственные связи, отнюдь не школьное владение немецким языком, частые иногородние командировки, даже в недавно зарубежные Ригу и Таллин, да сам вид инженера: ухоженный и спортивный... Ну и как обойтись без женщин еще не старому мужчине... Что за этим скрывается?
      «Придется самому познакомиться со странным инженером-технологом, поработать с ним, как умею. По амбару помету, по сусекам поскребу — вот муки и наберу...» — подумал Сергей, отложил папку в сторону и уведомил Селезня, что на время забирает бумаги себе.
      Старший лейтенант понимающе кивнул и кратко пояснил, скривив губы:
      — Знаем такого. Гнилой человек. Да руки не доходили...
      Капитан открыл досье Руди. Тоже закоренелый холостяк, но жуткий бабник и балагур. Машков быстро сблизился с ним. Федору Руди в качестве прораба дистанции зданий и сооружений приходилось вручать «презенты» чинушам из строительных и снабженческих контор. Дураку понятно, тут никак не обойтись обыкновенной бутылкой водки и котелкой колбасы. В таком случае следовало приложить максимум изобретательности и фантазии. Возникала настоятельная потребность — одарить добротным штучным товаром. А уж по дефицитным, а уж тем паче раритетным вещичкам снабженец Семен — главный барышник в Кречетовке. Как ни крути — мужики два сапога пара, на том и сошлись.
      Так почему же к Федору Дмитриевичу пристальный интерес проявила не милиция, а чекисты? Если быть точным, то сотрудники ОБХСС держали лукавые сделки прораба в постоянном поле зрения. Но, как ни странно, в них отсутствовала криминальная составляющая. Руди считался первостатейным «выбивалой и доставалой», за что и ценило руководство, а коли оплошает, то вставало за ловкого прораба всей грудью.
      Госбезопасность же насторожило другое. Мужчина он слишком яркий, на фоне остальных итээровцев Кречетовки выделялся не только ладно пошитой одеждой, но и нездешним, отнюдь не провинциальным лоском. Людям запомнились слова главного инженера отделения по поводу Руди: «...вылитый москвич, насквозь промытый, одет как с иголочки...». Федор Дмитриевич нисколько не похож на профессионального строителя, грубого матерщинника с продубленной ветрами физиономией. При внешне благородном облике Руди являлся человеком открытым, прирожденным шутником и весельчаком.
      Но если приглядеться поближе, то за этой игривой бесшабашностью скрывалась личина прожженного дельца, коммерческого аса, вхожего в круги «сливок общества». По сути, как удалось просчитать чекистам, Руди своеобразный мосток к местному элитарному клану, точнее, служил веревочкой, дернув за которую, удалось бы развязать порочный партийно-хозяйственный чиновничий клубок. Ну и, конечно, дружба с сильными мира сего превратила прораба в источник ценной, а то и секретной информации. А утечка важных, порой стратегических сведений на сторону властью запрещалась даже в мирное время. Потому НКВД пристально заинтересовался обширным кругом общения Руди. Органам стало любопытно, зачем малый сплел такие поистине паутинные сети. Ради чего он лезет в двери, которые прорабу не по чину.
      Исходя из здравого смысла, образ Руди нисколько не вяжется с понятием вражеского агента. Разведчик-нелегал не будет себя афишировать, не станет пускать пыль в глаза, выставлять себя на всеобщее обозрение: «Вот, мол, я какой, полюбуйтесь на меня...». Само собой, напрашивался естественный вывод, что прораб излишне самоуверенный бонвиван, наглость и безнаказанность затмили мужчине глаза. Как говорят урки — малый попутал берега! Если бы так, то и ладно...
      Но внезапно обнаружилось одна, прямо сказать, примечательная закавыка. Появилось одно странное «но»... Машков все-таки нарыл компромат на инженера-строителя. В скудной домашней библиотечке прораба, среди СНИПов, «Термехов», «Сопроматов» и прочей строительной макулатуры Семен чисто случайно отыскал две брошюрки на немецком(!) языке. А ведь Федор сказывал, что не шпрехает по-немецки. В очередной отъезд прораба эти книжонки взяли на экспертизу, предположив — не могут ли те являться шифровальными книгами. На поверку книжки оказались без краплений и пометок, рижское издательство начало двадцатых годов, но уже офсетная печать.
      Сами тексты в полном соответствии с оригиналом, инородных вставок и вшивок не обнаружено: «Кавалер Глюк» Гофмана и «Казус Вагнер» Фридриха Ницше. Ну, первая книжонка, — отнюдь не детская сказочка о возвращении в сегодняшний мир давно умершего композитора Глюка. Воронов смутно помнил фантастическое содержание новеллы. Почему эта мистика оказалась в библиотеке образованного инженера... Сказать трудно, но найдется железная отмазка — случайно затесалась. А вот Ницше?!. Зачем советскому человеку приспичило читать ревнителя фашизма, а уж тем паче по-немецки? С этой книгой Сергей не знаком, но зато в деле имелась полоска вклейки, с краткой ремаркой: «Второстепенное философское произведение Ф. Ницше, в котором творчество композитора Р. Вагнера оценивается как декадентское».
      «Да уж, краткость сестра таланта...» — с ироний подумал Воронов о литэксперте НКВД.
      Изымать книжки о музыкантах не стали, чтобы не подставить Семена Машкова. Но выводы чекисты сделали, правда, опять размытые, что не так прост этот Руди Федор Дмитриевич — 1892 года рождения.
      Воронов с хитрой ухмылкой сделал ядовитое замечание.
      — Петр Сергеевич, а не кажется, что органы тогда засветились перед Руди?
      — Как так... — недоуменно всполошился Селезень. — Сделали аккуратненько, комар носу не подточит...
      — Не знаете азов, товарищ старший лейтенант... Каждый даже начинающий разведчик метит место жительства доступными способами: где нитку положит, где пыльцой припорошит — на случай негласного проникновения и обыска.
      — А может, прораб вовсе и не вражеский агент, а так... дешевый фраер... — стал поспешно оправдываться начальник горотдела. — Ну а как следовало поступить на нашем месте, товарищ капитан?
      Воронов не успел раскрыть рта. Настойчиво зазвонил телефон. Селезень поднял трубку.
      — НКВД, чего надо... кто звонит? А... младший лейтенант. Сей момент позову, — повернулся к Сергею. — Товарищ капитан, Свиридов срочно требует к аппарату.
      Воронов подошел к письменному столу, взял телефон:
      — Что случилось, Андрей? Совещание идет, мешаешь... — но через мгновение лицо Сергея посерело. — Ох, наповал убил! Ну как же так... Да вы что, б***ь, охерели совсем? Да это полный капец! — потеряв опору в ногах, Воронов присел на стул.
      Селезень тоже всполошился, обошел стол кругом и стал рядом с капитаном, пытаясь вслушаться в телефонный разговор. Но разобрать на расстоянии было сложно, мальчишеский фальцет младшего лейтенанта непрестанно прерывался телефонным скрежетом и свистом. Но старый лис уже понял — произошло нечто сверхординарное.
      Воронов явственно почувствовал, именно ощутил, и не в фигуральном выражении, как стул под ним зашатался. Сергей, стараясь не потерять самообладания, не прерывая, дослушал сбивчивый доклад младшего лейтенанта, только часто повторял вполголоса:
      — Угу, угу, угу, — и единственное, что четко произнес в ответ. — Жди, Андрей, немедля выезжаю.
      С минуту Воронов сидел молча, тупо уставясь в зеленое сукно столешницы. Наконец тяжело вздохнул и выговорил, вернее, выдавил из себя пересохшим горлом:
      — Лошак повесился! В камере удавился... Изодрал исподнюю рубашку по швам, сделал веревку и задушился на оконной решетке.
      — Не откачали? — сделал риторический вопрос старший лейтенант.
      — Прозевала охрана, обнаружили уже холодного. Вот такие дела, Петр Сергеевич! — на нервах изрек Воронов. Капитан помолчал натужно, налил себе воды, залпом выпил и, расслабясь, добавил. — Ладно, поеду на станцию...
      В кабинете возникла напряженная тишина. Собирая рассыпанные бумаги в стопку, Сергей наконец произнес терзавшие мысли:
      — Думаю, Конюхов знал агента, наверняка знал. Иначе с какого-такого перепуга наложил на себя руки?.. Зачем старому сидельцу опережать судьбу, чекистов что ли боялся? Да не поверю... Старик, тертый калач, всякое видывал на своем веку. Лошак... немца зассал, запаниковал, обосрался изуверской расправы над собой... Ну нет, навряд... — не находил объяснения Воронов. — Ну, прибили бы… так дед знал, что по причине немощной старости бандюки такого пошиба не помирают, либо похарчатся от тубика в больничке, либо сдохнут с заточкой в боку. Одно не пойму, Лошак же в камере под замком сидел... — и обернулся к Селезню. — Чего скажешь, старший лейтенант?
      Начальник горотдела не показал вида, что рад за собственный престиж — его-то лихо миновало. Не в отместку и не по злобе, но решил взять реванш:
      — Конюхова и диверсантов следовало бы отвезти в городской изолятор. Думаю, там надежней было бы. Какая там у Свиридова охрана, так суточный наряд... Не то что натасканные вохровцы в домзаке, те бы такого не проглядели! — и усмехнулся., то ли довольный, то ли сочувственно.
      Но Воронов уже думал о другом: «По факту нет разницы — одним фигурантом больше или меньше. Важен конечный результат. А то, что Лошак окочурился, может, даже и лучше. Если суицид не идиотский поступок, а это как пить дать, то открывается иной ракурс для следствия. Возникает подозрение, что запаниковал конкретно немецкий агент и засуетился, решив устранить Лошака. Но тем самым выдал себя самого, приблизил собственный конец».
      — Да, Петр Сергеевич, — вот и задали нам задачку... — миролюбиво заключил Воронов, пристегивая Селезня к себе. — Да что же за агент фашистский такой, что же за зверь лютует на станции... В общем, так... давай, товарищ начальник, — шерсти всех подряд, непременно найдутся такие, кто знает этого долбанного немца.
      От взора Сергея не скрылось, что руки старшего лейтенанта нервно задрожали, помолчав, капитан добавил уже спокойным тоном:
      — Конюхов — зуб даю, ничего бы не сказал. Немецкий агент Лошака охмурил по полной программе, превратил в нежить. Имело место подобная мерзость на моей практике. Случалось, уроды в камере голову об стену разбивали, лишь бы подельника не выдать. Уебку и боль по барабану... Сидит на корточках, раскачивается как китайский болванчик, шепчет невесть что, потом вскочит как ошпаренный и башкой, как тараном, в стену — бах. Вот, дебилы, мать их!.
      Селезень натянуто улыбнулся. А Воронов деловым тоном, как из другой оперы, попросил:
      — Да... из головы вылетело. Петр Сергеевич, пришли в оперпункт сегодня агентурные дела на оставшихся «машковцев», — быстро крепко пожал руку старшего лейтенанта. — Не робей, командир, вот и начинается «псовая охота на волков»... Ну, я поехал...
      И, поднеся палец к губам, поманил начальника горотдела за собой. В «предбаннике» Воронов тихо произнес:
      — Сергеевич, сегодня в оперативном пункте работал следователь