Случай на станции Кречетовка. Глава V

     


      Черная «эмка» с огненной полосой, как ошпаренная, пронеслась по городскому предместью. Водитель, включив сигнал, промчал вдоль длинной вереницы автомобилей, растянутой по шоссе в ожидании открытия железнодорожного переезда. Город с северной стороны, отсекая Кречетовку, огибала ветка на областной центр. В цепи машин преобладали запыленные полуторки: открытые с бойцами в тесном кузове, укрытые брезентом с военными грузами, но больше попадалось груженых мешками-чувалами с зерном, мукой и иным рассыпным продуктом, поставляемых областью фронту. Встречались и легковушки, видимо, с армейским начальством, также вынужденно стоящие перед закрытым шлагбаумом. В колонне гудеть запрещалось, потому люди с недовольством следили за наглым воронком, манкирующим орудовскими правилами.
      Длинному составу конца не видно. Открытые настежь теплушки с солдатами, замазученные топливные цистерны, платформы с пушками и даже танками — катили на юг, на фронт... Наконец тяжелогруженые вагоны отгромыхали. Девчушка, дежурная на переезде, вне очереди пропустила торопившуюся «эмку».
      И опять вспотевший шофер наддал газу. Промчали мимо вросших в землю пакгаузов, выскочили на большак, выложенный еще до революции булыжником, потом и булыжник кончился, понеслись по мягкой грунтовке. В стороне остался давешний военный аэродром и ряды тополей, ограждающих отроги яблоневого сада.
      Вот и Кречетовка.
      Станция встретила надсадным дыханием своих пропавших мазутом и угольным дымом легких. На северной горке проходил роспуск надвигаемого состава, сновали башмари, раскаленный матюгальник отдавал команды диспетчера. Внизу забитые вагонами пути формирования гулкими ударами замедлителей и сцепок сообщали об очередном пополнении. Сортировочная горка работала безостановочно и днем, и ночью — бездонная прорва, эта проклятущая война.
      Расплескав грязные ливневые стоки, набежавшие в дорожный прокол под вершиной горки, машина лихо вырулила к станционным постройкам, окруженным купами берез и тополей.
      Воронова на подъезде к оперативному пункту встретил начальник отделения Свиридов и городской следователь Акимов Александр Федотович. Мужчины определенно нервничали, огорченные случившимся. Да еще Сергей, едва вылез из машины, в запальчивости накричал на них. Впрочем, и капитана легко понять...
      — Просрать ключевую фигуру следствия еще стоит постараться... Что, прикажите дело о халатности завести? Да и допросить с пристрастием, а потом списать Лошака на вас, рахмылей... — и далее гэбэшника понесло цветисто и нецензурно...
      — Дык... не знал... виноват... бе-бе-бе... — повинными голосами набедокуривших пацанов лепетали напарники.
      — Овцы, вот ведь овцы! Вот ведь бедные овечки... — злился Воронов, хотя с горечью осознавал, что в происшедшем ЧП и его немалая вина, в спешке не учел... недооценил врага.
      Сердце Сергея натужно заколотилось, того гляди, перехватит дыхание. Он оперся спиной на крыло автомобиля и поглядел на густые изумрудные купы тополиных крон, высвеченных еще ярким солнцем. В вершине деревьев гулял шаловливый ветерок, перебирал упругие ветви, заставляя листву переливаться и искриться серебристым отливом. Внезапный всплеск воздушного потока, пронизав тополя насквозь, выхватил из трепещущих недр остатки уже облетевшего тополиного пуха, и тот легким облачком вспорхнул и растворился в бездонном куполе неба.
      А с обеих сторон надрывно, со свистом и лязгом дышали тяжелые распластанные тела северного и южных парков станции. Паровозные гудки под запретом. Но слышались пыхтенье и скрежет непрестанно курсирующих маневровых локомотивов со сцепками вагонов, раздавались вибрирующий гул вытягиваемого состава и торопливый перестук колес проносящихся транзитных поездов — эта непередаваемая какофония звуков не давала расслабиться и забыть о тяжелых реалиях времени.
      Но мать природа, даже ее малюсенький клочок, зеленый островочек, зажатый железом и паровозным дымом, вселяли в душу столь необходимый покой и надежду на счастливый исход.
      «Чего разошелся некстати... — иронично подумал Воронов. — Посмотри округ, какая благодать, лето, солнышко, ветерок. Неужели забыл, что идет любимый месяц июнь... Природа благоухает только в июне, она так щедра на сочное, чистое, еще не пожухлое великолепие».
      И вспомнились слова Экклезиаста. Член партии с двадцать шестого года припомнил мудрость библейского пророка: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». И улыбнулся тогда Сергей тщетности личных переживаний, да и собственная жизнь показалась сродни прохладному ветерку, был и уже нет. «Суета сует — все суета»...
      Выдохнул застоялый в груди воздух и спокойно выслушал сумбурный рассказ Свиридова.
      Удавленника Лошака обнаружил в три пополудни дневальный Сустретов, который раздавал обеденную пайку. Кормежку из-за непредвиденной запарки задержали на полтора часа. Боец и поднял тревогу. Отделение, как и положено, встало на уши. Акимов и Свиридов пытались по горячим следам провести розыск. И что же тогда имелось...
      Каталажка узлового отделения — это никак не следственный изолятор, не гарнизонная гауптвахта, не милицейское КПЗ и даже не арестантские камеры узловой военной комендатуры. Ее используют не часто, от случая к случаю для временного содержания лиц, задержанных по линии госбезопасности. Ну там... шпионаж, диверсия, вредительство, и то если таковых фигурантов сняли с поездов или поймали на станции. Потом арестантов быстренько переводят в городской или областной домзак. Шесть подвальных каморок с коваными дверями оставил в наследство участок жандармерии Московско-Рязанской дороги в двухэтажном особнячке оперативного пункта. В самой просторной из них, похожей на светелку, размещалась допросная комната. Остальные, как и при царском режиме, оснащены откидными нарами и ведрами-парашами — и теперь неизменно служат верой и правдой новой власти.
      Из-за редкого применения «арестантского подвала» охрану там держали не постоянной. Кутузку по обыкновению запирали на амбарный замок, а дневальный присматривал за чистотой у входа и целостностью запора. Караульные выставлялись в исключительных случаях, когда камеры наполнены, чтобы там не передрались из-за харчей или спальных мест. Кормили сидельцев три раза на день, еду доставлял солдат дежурного наряда, порции брали по специальным талонам в ближайшей рабочей столовке. В этот раз из-за диверсантов пришлось усилить охрану, добавили в наряд еще одного бойца, которого в шутку назвали — «караулом». Тот дремал в бытовке или курил у крыльца, ожидая, когда позовут конвоировать или разносить кормежку.
      В ближний первый отсек посадили Конюхова. Приятеля Лошака из «номера» напротив — Космыню увезли после полудня, так и не дали свидеться с почерневшей от внезапной беды матерью. Некий участливый доброхот из местных разъяснил бабенке, что сыночек пойдет по расстрельной статье. Несчастная женщина до двух часов дня выла белугой у порога отделения, хотя тэошники уверяли, что парня, случайно попавшего на цугундер, серьезно не накажут. Шпановатых парней из космыниной группы вчера днем хорошенько попугали, а к вечеру отпустили по домам. На свободные места в остальные кельи поместили задержанных диверсантов. В дальнюю камеру, что с цепными оковами и кандалами, запихнули гиганта Мерина.
      Дурная весть об задушенном Лошаке, свалила как снег на голову и привела оперпункт в небывалое замешательство. Такого конфуза на памяти старослужащих тэошников в отделении еще не случалось. Командиры ринулись в подвал. Картина явилась удручающей. Но прежде следовало сохранить место происшествия нетронутым, тут уж Акимов знал сыскное дело.
      Немедля объявили сбор наличного состава отделения. Но пока расторопные бойцы рыскали по закоулкам оперативного пункта, стало ясно, что в наличии не будет одного солдата. Причем именно нынешнего караульного — рядового Пахряева.
      Дежурный по отделению Федоров (дедок из вечных кандидатов на звание) пояснил, заикаясь и даже теряя дар речи, что Виктор (так звали солдата) отпросился у него в два часа дня, сослался на болезнь матери, лежащей с повышенной температурой. Не вдаваясь в подробности, дед отпустил парня и пошел просить у начальника замену. Как и полагается по форме, доложил младшему лейтенанту. Тот из-за занятости бумагами «спустил полкана» на дежурного, мол, коли такой жалостливый, так карауль теперь сам, нехер задницу отсиживать. На том и порешили...
      К сожалению, уставной дисциплиной отделение не блистало. Все там было как бы по-родственному. Коллектив давно сработанный, людей знали как облупленных, потому и доверяли друг дружке, потому и не придавали никакого значения небольшим дисциплинарным упущениям. Временами случалось, что подменяли назначенных на задание, не ставя в курс начальника. Да и Свиридов по молодости не видел в том серьезного греха, главное, делалась работа исправно, ребята не подводили товарищей. Но, как говорится, жили спокойно до поры до времени...
      Авральное построение и попытка наскоком провести расследование ничего путного не дали.
      На дневальных и дежурного нажали, но парни клялись и божились, что посторонних в подвал не пускали. Смертоносных орудий и иных подозрительных предметов в камеру Лошака никто не проносил. Получалось, что нынешний наряд, как говорится, не при делах.... На подозрении остался один Пахряев. К нему домой послали двух оборотистых мужиков на велосипедах. Пришлось произвести досрочную смену караульного состава, благо имелся график дежурств и нужные бойцы оказались на месте. Дневальных и деда дежурного посадили под замок в тот же подвал.
      Что конкретно узнали?.. Конюхов сегодня два раза подвергали допросу. С полчаса... до десяти утра с ним говорил сам Воронов, следователь Акимов допрашивал под протокол с двенадцати до часу. Двери в подвал и камеры открывал караульный Пахряев, солдат же и конвоировал арестантов, кроме Мерина, разумеется. Последним в четырнадцать часов живым видел Конюхова опять же боец Сустретов. Который вместе с Пахряевым обошел подвал, заглянул в оконца камер. Дневальные выслушали жалобы, а то и нещадную брань оголодавших заключенных — произошла задержка с доставкой кормежки (Лошак тоже негодовал, ругался матерно). Велели арестантам потерпеть, мол, не сдохнете, обещали покормить после трех.
      Так как Пахряев отпросился, а сам старшой не желал быть холуем у арестантов, пришлось Сустретову через час разносить судки с жидкой похлебкой, миски толченой картошки и куски липкого, как жмых, хлеба. Солдат первым и увидал, что Лошак висит под окошком. Парень бросился будить дежурного. Кандидат на звание Федоров по-стариковски после обеда лег вздремнуть, да и проспал бы, коль ничего не случись, часов до пяти — ветерана никто из уважения к возрасту не тревожил. А следователь Акимов после сытной кормежки велел себя не беспокоить. Младший лейтенант мотивировал тем, что зашился в протоколах, но, по-видимому, тоже закемарил.
      Стали