родного отличается?» Он: «Чем же?» Продолжаю: «Тем, что как ни хорошо в гостях, а дома лучше! Так что давай мы с тобой здесь в уголке, возле оконца за столиком посидим. Так и быть, пусть твои слуги попотчуют нас чаем с плюшками. И чем всё закончилось? Не-е-ет… Погодите, друзья мои! До окончания моего посещения было ой как далеко!»
Царь чай культурно пьёт. Из чашечки. Сушки маленькими кусочками в рот кладёт. Жуёт. Запивает. Я тоже культурно; но по-своему: чай в блюдце наливаю и пью с сахаром вприкуску, тяну горячий напиток шумно, испарину со лба отираю; сушечку целиком в рот кладу и грызу с усердием.
Пьём чай и беседуем. Все темы затронули: внутренней и внешней политики, экономики и промышленности, науки и кинематографа. Не вдаваясь в глубину вопроса. Поверхностно. Я же понимаю, времени у Царя на общение со мной в обрез. Ему ещё дела накопившиеся разгребать, как Гераклу авгиевы конюшни чистить.
Вот за таким великосветским культурным трёпом проводим время. Чаи распиваем, бублики-сушки грызём. Канапе с бутербродами дегустируем. Фруктовыми водами освежаемся.
Вдруг ловлю на себе взгляд царёвый. Исподтишка так ехидно посматривает, глазом левым помаргивает, улыбается таинственно и провокационно. саркастически спрашивает: «А не перекинуться ли нам, Мишаня, в картишки?» Подвоха в вопросе не чую: «Не вижу препятствий, Царь батюшка. Только признаюсь как на духу, игрок из меня как из навоза пряник». Машет Царь ручкой: «Так и я, Мишаня, не профи какой-нибудь. В покер-мокер дуться не умею. Предлагаю сыграть в обычного «дурака». Как на это смотришь?» Отвечаю ему: «Положительно. Только, чур, в «дурака» подкидного». Царь кивает: «С одной поправкой – в подкидного и переводного». Машу рукой: «Ты Царь, как скажешь, так тому и быть!»
Откуда ни возьмись, в руке царской распечатанная колода карт прям из воздуха возникает. Начинает ею вертеть между пальцами, как опытный катала, карты то веером расположит, то из одной руки в другую мостом карточным перекинет и снова пальцами карты вертит; а у меня промеж лопаток холодок скользит бурной реченькой. «Как, Мишаня, - спрашивает, - не пропало желание с царём в картишки потягаться, не струсил ли?» Вскипает во мне гордость простолюдина: «Для нас, русских, нет таких крепостей, которых мы взять не сможем». Царь снова картишками перед моим носом покрутил: «Коли так, Мишаня, сдвинь картишки-то…»
Такое тут началось!.. В общем, что зря воздух сотрясать, мужики, сами картами балуетесь, знаете, что по чём и что куда прикладывать. То Царь карты мечет, то я; то он с меньшей масти заходит, то – я; то Царь кинет карту хитро, а я козырём покрою. В некий момент замечаю, что что-то не так в игре нашей. Присмотрелся внимательно, проследил за пальчиками царёвыми, меня будто гвоздём к стулу приколотили! Царь-то, мягко говоря, грязно играет. С упрёком ему молвлю: «Мы так не договаривались!» Царь бровки вскинул: «Как – так?!» Качаю головой: «Жульничать!» Царь всхохотнул и всплеснул ручками: «Мишаня, мы вообще-то никак не договаривались». Я на пятой точке подпрыгиваю: «Да не может быть!» Царь урезонивает с мягкой жестокостью: «Не кипятись, Мишаня. Я предложил сыграть в «дурака», ты согласился. Верно?» Развожу руками: «Так и есть». Царь широко улыбается: «Но никто и словом не заикнулся, что играть будем честно. Что же ты, Мишаня, друг мой любезный, что-то мне теперь инкриминируешь? Некрасиво поступаешь. Ещё шулером выставляешь». Меня словно в котёл с кипятком опустили: «Не я назвал тебя шулером, сам сказал». Царь насупился, пальчиками по столу барабанит: «Скажи честно, Мишаня, совестно тебе? Об одном прошу, на коленки не падай. Словам поверю. И запомни, Мишаня, должность у меня не простая, врать категорически запрещено, не комильфо, и всю правду говорить нельзя, из всего этого складывается мой модус операнди на моём посту служению государству. Как говорится: ноблес оближ – положение обязывает».
Тут как в басне про ворону, в зобу у меня дыханье спёрло, в глазах потемнело, звуки пропали, чувства восприятия растворились… А едва вернулось всё, смотрю, сижу за столом один. Две чайные пары дымятся. На тарелках закуски. Карты по столу разбросаны. Только заместо Царя на спинке стула висит халат с воротником стриженым чёрным норковым да пуговицами из каменьев драгоценных.
И тишина… Такая, что свист висит тонкий пронзительный в воздухе, по помещению эхом раскатывается шариками хрустальными…
И быдто бомба звуковая взорвалась!.. Распахиваются двери и вбегают в залу толпы народу. Скандируют громогласно: «Царя! Царя! Царя!»
Окружают меня плотно. Замолкают. Смотрят подозрительно. Потом раздаётся тихий голосок, мол, что, гость далёкий, побеседовал с царём. Повертел головой, выискивая хозяина голоса: «Да, поболтали». Снова тот же голосок: «Глядите на него, он с Царём поболтал». Смешки короткие растеклись разлитым вином по паркетному полу. Хозяин тихого голоска опять спрашивает: «Как нашёл нашего Царя?» Отвечаю, что его не искал, сам к нему пришёл, а он меня принял.
Тут уже смех сотряс залу так, что колонны задрожали, лепнина на потолке пришла в движение, амуры с луками надули кукольные личики и смотрят с потолка вниз с недоумением и осуждением, затрепетали листы гипсовые и крошка белая пудрой осыпалась.
Из общей массы выступает кругленький, прямо Колобок с лубка, мужичок в нарядном костюме: «Нам интересно, - даже пари заключили, - при беседе с Царём ты понял, чем Царь и ты не похожи друг на друга?»
Из-за волнения и нервозности меня возбудившей, не смекнул спросить, дескать, куда это Царь пропал. Хотя вижу, его отсутствие никого не беспокоит. Всё пришло позднее; в ту минуту, можно сказать для меня роковую брякнул, не подумавши, что вертелось на языке, кметям да клевретам царским, царедворцам, набежавшим в залу парадную: «И чем же он, Царь, отличается от нас?»
А оне, - кмети да клевреты, - от одной мысли об ём, - слухи в народе ходят верные, хотя никем не проверенные, - тонкими струями мочатся, но крепятся, и отвечают скопом, гомон-ропот взлетает под лепнину гипсово-торжественную потолочную и снова приходят в движение амуры со стрелами и цветы искусственные: «Масштабная личность наш Царь, не в пример иным иноземным правителям и нам, грешным да убогим, сирым и обделённым. Меряет деяния свои не днями-годами, больше бери, - как подумаешь, оторопь пробирает! – столетьями и за горизонт событий оком своим царственным грозно так посматривает».
Спрашиваю снова, пребывая в недоумении: «Как же так происходит, быть того не может, он ведь из одного теста с нами слеплен, вышел в мир теми же воротами, чрез кои и все мы, грешные. В чём такая вот его человеческая уникальность?»
Выступили в его поддержку кмети да клевреты. До правления Царя были они людьми малозаметными, ни в чём особенно себя не проявили, ни в научной области, ни в прочих поприщах-стезях следа заметного не оставили, умом нигде не блистали. Но едва Царь стопою ступил на ступень трона, как в них тотчас – быдто в сказке про Емелю – как по велению да хотению щучьему, в одночасье проснулись таланты фантастические и возможности волшебные, доселе странным образом аки царевна во гробу хрустальном мирно почивавшие.
Заговорил первый кмет, называть его не буду, всему народу хуже редьки горькой его пожелания в бизнес податься, голос дрожит, сам он вибрирует: «Тем он велик, что может в один час быть сразу во многих местах. И на ассамблее речь произносить, и в детском саду детишкам мастер-класс рисования преподавать, и в тоже время в хоре церковном песни лирические под собственным руководством проникновенно распевать».
Берёт слово второй кмет, - этот часто по заграницам разъезжает, - пущей предыдущего от гордости пыжится, что Царя своего превозносит в глазах собственных и тем паче посторонних: «Видит он многое, от взора иных ускользнувшее и сокрытое, находит сокровище древнее, много лет Его у лодочного причала дожидавшееся, от других себя хоронившее, только для Царя себя берёгшее. Ломают головы археологи, чешут репы, носы трут, слёзы зависти потихоньку утирают, как так могло случиться, что они просмотрели-проглядели ту амфору античную в наслоении песка, не узрели опытным оком научным её среди впадин морских и всхолмий подводных!»
За ним третий кмет, ён часто на голубом экране мельтешит в развлекательно-информационных передачах, при поддержке клеврета, чья грудь юбилейными цацками от плечей до гульфика увешана, говорят в унисон: «Да если бы не он… Да если бы все знали… Да как бы мы все без него… Да опустела бы без него Земля-матушка!.. Да без него осиротели бы вмиг все мы, страдальцы!.. Да он, руку на сердце положа, ум, честь и совесть нашего народа!»
А после них понеслось-поехало… Наперебой кричат. Перебивают друг друга. Голоса сипят. Горлом хрипят. Слюной брызжут. Машут руками. Топочут ногами. Волосы из голов дерут. Воротники на костюмах рвут…
Второй раз за день теряю себя в пространстве. Открываю глаза, сижу на больничной металлической койке в застиранном казённом халатике, а вокруг меня… А вокруг меня полторы дюжины Царей в таких же халатиках, какой на мне, суетятся, ходят, друг с другом сталкиваются, кричат о коррупции и как с ней бороться, повелевают кому-то указ издать, приказывают явиться перед грозны очи прокурору, дать в руки ручку, чтобы бросить оную на стол…
Не вытерпел я. Вскочил. Смотрю на Царей, и так скверно на душе становится. Подбегаю к двери. Давай стучать кулаками. «Откройте!» - кричу в панике. Она открывается. Дурнота кислым пивом подступает к горлу: передо мной Царь, как и те в палате, только в халате медицинском, шапочка на голове, пенсне на носу, усики узкой щёточкой. «Где я?» - язык путается между букв. «В шестой палате, - усмехается Царь и густым баском интересуется: - Чё надо?» Тушуюсь перед ним: «Царя». Он гогочет: «Тебе этих мало?» Говорю робко: «Мне один нужен». Тогда Царь в медицинском халате бесцеремонно разворачивает меня лицом в палату, даёт пинка под зад и кричит вдогонку: «Один Царь хорошо, а дюжина – лучше!»
Якутск, Хабаровск 23 мая 2021г.
