Густая, звенящая тишина нависла над головой. Такая тишина неисчислимое количество раз в истории опускалась на землю, как бы подавая знак: впереди великий подвиг - и подлое предательство. Низкие темные облака отгораживали людей от солнца, роняя редкие капли-слёзы…
Подпоручик всю ночь просидел в окопе, так и не на минуту не зашел штабной отсек, сомкнуть глаза и отдохнуть. Неправда, что человек не чувствует, когда он умрет… Неправда! Подпоручик знал, что умрет сегодня, - 6 августа 1915 года, в святой день память мучеников благоверных князей Бориса и Глеба. В руке же он давно мял сигарету и крутил дорогую, подаренную не очень красивой, но очень талантливой девушкой зажигалку, с инициалами. В.К. от М.Ц…
Это не декаданс, это не увлечение, это не послевкусие после опиумного дурмана. И через это провела его Судьба, несмотря на молодость, впрочем, она же и отпустила.
Он не улыбнулся, а оскалился. Горькой улыбкой. Чуть шевеля губами, начал читать стихи кумира – и девушки, которой так и не признался в любви. Музы его еще совсем недавнего, и да, – весьма декадентского петербуржского прошлого…
Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть.
Эти губы сказали: "Довольно".
Каждый вечер подносят к окну
Моё кресло. Я вижу дороги.
О, тебя ли, тебя ль упрекну
За последнюю горечь тревоги!
Не боюсь на земле ничего,
В задыханьях тяжелых бледнея.
Только ночи страшны оттого,
Что глаза твои вижу во сне я.
Взгляд подпоручика упал на мальчишку солдата. Он усмехнулся. Совсем недавно, две недели назад, парнишка шумно отмечал своё двадцатиоднолетние. Всего лишь две недели назад, а сколько событий может произойти на войне за две недели?
Он не стал вспоминать события. Его взгляд по-прежнему был сосредоточен на сонной фигуре мальчишки-солдата. Его, в числе других, прислали для подкрепления (на этой мысли подпоручик усмехнулся) 13-й роты 226-го Землянского полка буквально пару дней назад. Что-то защемило в груди… кого он ему напомнил? Явно не себя. Он не считал уже себя сыном крестьянина, которым являлся – по сути. Да, он еще не дворянин, но дворянином обязательно будет. Ради этого он закончил реальное училище, с честью выдержал экзамены, окончил Военно-топографическое училище в столице империи… из-за этого он пошел и на фронт.
Этот белобрысый юнец – соль земли Русской, а сам он уже, - пикантная её приправа… Его позабавило придуманное еще одним кумиром недолгого декадентского прошлого определение дворянства – пикантная приправа земли Русской. Николаша Гумилёв, – так по-деревенски, и только про себя, он его называл. Снова чёртов декаданс. Снова он накрыл его.
Он стряхнул с себя сон и декаданс, поднялся и подошел к спящему солдатику. Снял с себя нательный крестик, поцеловал его, тихонько приподнял голову… но передумал, не разбудив паренька, снова надел крестик на шею. Заложил в карман солдатика зажигалку и перекрестил его…
Минут через сорок, а может, и больше, его растолкал ординарец командира полка. Сон всё-таки сморил молодой организм, как раз под раннее утро. Константин Васильевич, как всегда, расспросил о самочувствии и солдат, и его собственном, и распорядился доставить пакет коменданту крепости генерал-лейтенант Н. А. Бржозовскому. Что-то необычное подметил подпоручик. Странность состояла не только в том, что не ординарец, а именно он должен доставить пакет, а в том, как дрогнул голос всегда невозмутимого полковника…
Не выполнить приказ любимого командира? Но, почему так щемит сердце? и… что это у него на шее? Вместо одного нательного креста, - два… И вдруг он понял. Полковник отсылает его подальше от передовой!
Подпоручик вспомнил белобрысого молоденького солдатика. Вернувшись на передовую, и не выполнив приказ полковника, он приказал солдатику передать пакет лично в руки коменданта крепости…
Старый генерал понимающе улыбнулся, распечатав конверт от полковника Катаева. В конверте был лишь чистый лист бумаги, свернутый по формату военного пакета. Генерал давно знал полковника, они не были близкими друзьями. Но они были из одной породы русских офицеров, которые выполняли приказ Отечества, а не начальства. Они были из тех, кто, выполняя приказ отступать, – наступали. Они были из тех, кто воевал по-суворовски, – не числом, а умением. Они были из тех, кто берег русского солдата, а не закрывал бесчисленными телами дырки в стратегии.
А на окопы 13-й роты 226-го Землянского полка уже наплывали иные тучи. Густо-зеленого цвета и тлетворно-хлористого запаха. Тучи – имя которым смерть, и были они иными, чем тучи, предрекавшие скорбь и печаль. Не падали с них капли-слёзы. От них пахло хлором и смертью.
Подпоручик всё понял первым. Неплохой в недалёком прошлом юнкер Военно-топографического училища, он помнил, как еще в годы учебы горячо и страстно обсуждал с сокурсниками и профессурой, могут ли в военных действиях применяться отравляющие вещества. И почти всегда страстные дискуссии заканчивались всеобщим: «Нет!» …
Он что-то кричал, отдавал приказы. Потом сознание на некоторое время покинуло его. Очнулся, когда комья земли и человеческой плоти полетели во все стороны от разрывов немецких снарядов. Немцы решили добить оставшихся в живых после газовой атаки русских еще и шквальным артиллерийским огнем…
«Немцы даже в своей подлости остаются педантами», – криво усмехнулся подпоручик, выплёвывая сгустки крови и чего-то еще. «Надо сказать геррам спасибо при встрече». Не будь этого контрольного артиллерийского обстрела, этих взрывов, наверное, так и не очнулись бы от ядовитого дурмана и он, и оставшаяся в живых кучка его солдат.
«Делай, как я! Примкнуть штыки!». Ему показалось, что он четко и громко отдал привычные приказы. Но наяву это был тихий хрип, ещё – ошметки внутренностей и кровь, вылетевшие из перекошенного рта.
Но его немой приказ поняли все… все 37 уже не живых, но еще не мертвых солдата. Они обмотали окровавленными (ещё утром сверкавшими белизной) тряпками такие же окровавленные лица, примкнули штыки, помолились, верно, вспомнили родных и близких, и пошли в последнюю в своей жизни атаку…
С мистическим ужасом смотрели сквозь запотевшие стекла противогазов немецкие солдаты и офицеры на этих выходящих из клубов огня, дыма и облаков отравляющего газа, измазанных грязью, кровью и лохмотьями человеческой плоти, существ. Людьми их трудно было назвать, в их немецком понимании этого философского термина. Это было что-то именно мистическое. Такими им описывали и рисовали берсерков, презирающих смерть, чужую и свою. Но те, берсерки, орали, рычали, потрясали мечами, кусали в ярости край своего щита, бросались на своих врагов. Эти – шли как будто молча, то у одного, то у другого, сквозь окровавленные тряпицы вырывались из-за рта ошметки внутренностей. Было не слышно, но немцы знали: это был их знаменитый русский крик. Мертвецы кричали: «Ура»!!!
Ни один немецкий палец не лег на гашетку знаменитого «Максима», ни один палец не спустил курок винтовки или нагана. Немцы просто ждали, когда эти люди-существа доберутся до их горл и тел, а потом замертво упадут, сделав своё дело…
Русские… это не были сыны германского Одина, потомки берсерков, это были сыны славянского Перуна, потомки рыкарей и движдов.
***
***
