Папа Римский

В тот день Папа должен был выступать из окна перед собравшимися на площади Святого Петра. Это была обычная рутинная процедура, но сегодня, он чувствовал, что, чтобы все прошло гладко и без срывов, ему потребуется напряжение всей своей воли. «Что же изменилось с прошлого раза?» - попробовал проанализировать Папа – «Принципиально то что произошло?». Вроде, все было как прежде. Только вот недавно крысы съели его любимую маленькую собачку той-терьера. Он до сих пор вспоминал этот эпизод с содроганием, но это не имело по смыслу никакого отношения к предстоящему выступлению. Третьего дня Папа вышел со своим Лектером на поводке в сады Ватикана и намеревался, созерцая красоту, предаться молитве. Но не успел он буквально сделать шаг от порога, как на его питомца из ухоженных зарослей набросилось несколько тварей, по размеру почти с ним сравнимых. Через пару минут в руках растерявшегося понтифика остался только кожаный поводок. Папе даже показалось, что последняя крыса, убегая, перед тем как исчезнуть в зелени, обернулась к нему и на ее морде образовалась широкая глумливая улыбка. «Итак, сегодня выступление перед этими...». Вот! Папа нашел причину своей разбалансированности. Перед этими... кем? Что-то случилось с паствой. Да и с гражданами Ватикана, кардиналами и прочими служителями. Это было вполне очевидно и зримо, но Папа не решался сам себе в этом признаться и произнести соответствующее слово. Но теперь надо было. Как не крути, как не отлынивай, тянуть дальше невозможно. «Все, кто меня окружает...,» - осторожно произнес вслух Папа – «они... это... того,» - он набрал побольше воздуха и как прыгнул в яму – «козлы!» - голос его дал петуха и глаза расширились. Это было правдой. И куда теперь от этого деваться? При чем речь шла не о свойствах интеллекта – типа, тупые и невежественные, а о козлиности в совершенно буквальном смысле этого слова. На днях Папа проводил Консисторию, и его смутили, а в определенном смысле даже шокировали, внешний вид и поведение подчиненных ему кардиналов. Обсуждался вопрос, что дальше делать с Россией. Русская Православная Церковь недавно была признана ООН террористической организацией, русский Патриарх обвинен в преступлениях против человечности, а неделю назад убежище его и его семьи было уничтожено точечным ударом НАТО. Ценности храмов и монастырей, которые не успели быть украденными местными жителями, сейчас спешно вывозились в Ватикан. Но предстояло решить, что делать с самими храмами: то ли взорвать, то ли переделать в католические, то ли приспособить для каких-нибудь хозяйственных нужд Святого Престола. «Эти помещения,» - докладывал старенький кардинал, тряся уже плохо держащейся на плечах головой – «я намеренно не называю их «храмы»,» - он поднял вверх палец и выдержал многозначительную паузу – «полны вони!» - лицо его исказилось гримасой брезгливости. «Действительно,» - подумал Папа, рассеянно слушая – «какой-то воздух вокруг стал несвежий. Кондиционер, что ль сломался? Хотя он то говорит не про это помещение..., а про какое-то другое...» - и тут ему бросился в глаза странный жирный блеск на лице кардинала, как будто оно было обросшим шерстью. Он сморгнул и перевел взгляд на поднятый палец докладчика. «Что за наваждение!» - он ясно различил, что кроме поднятого, на руке кардинала присутствовал всего еще один палец, и был он толстый и костяной. Папа помотал головой из стороны в сторону и потупился. «Итак, наиболее целесообразным представляется,» - продолжал кардинал – «М-е-е-е,» - вдруг вырвалось у него посреди фразы – «наиболее целесообразным... м-е-е-е...,» - мучаясь в попытке договорить фразу, как будто у него что-то застряло в горле, он стучал себя... копытом... по груди и одновременно все время поправлял свою биретту. Что-то мешало ему под ней. Папа уже знал, что. Но он не дал этому знанию овладеть собой в тот момент. Сработала защитная реакция. Выйдя, по окончании Консистории, он немедленно устремился в бар, хотя прежде не позволял себе никогда алкоголя. Там он заказал пиво «Велкопоповицкий козел». Бармен решил, что перед ним ряженый (в городе часто можно было встретить двойников Гитлера,  Обамы, Бен Ладена; почему бы, собственно, не быть и Папе Римскому?) и театрально поклонился, но налив кружку, моментально забыл о посетителе, типа: хватит комедианту и этого. Папа выпил и захмелел. Самоконтроль притупился. Рациональная констатация того, что он только что видел на Консистории, стало рваться наружу, как гной из назревшего нарыва. Но в тот раз усилием воли ему удалось это предотвратить – он набычился, отключил мозг и стал подыгрывать окружающим пьяным, которые дурачились вокруг него, изображая шутовскую мессу. Сегодня же, как назло, когда ему предстояло публичное выступление, пленка, сдерживавшая под собой истину, стала слишком тонкой и в результате не выдержала. «И как я раньше этого не замечал?» - лукаво всплеснул он руками, понимая, что все замечал, но боялся – «Или произошло какое-то превращение? А я-то сам,» - он с тревогой подошел к зеркалу. Ощупал свое старое и обрюзгшее, но вполне человеческое лицо. «Что ж я один остался? Бог одного меня уберег?» - и он начал возносить молитвы. В этот момент в дверь его спальни постучали. «Войдите,» - сказал Папа. Вошла служанка. По комнате распространилась вонь. Папа повел носом и наморщил лицо. На него смотрели два маленьких круглых бессмысленных глаза, обрамленных обросшей белой шерстью мордой, сверху которой красовались рожки, а низ завершала длинная клиновидная борода. «М-е-е-е,» - сказала служанка, и Папа понял, что она спрашивает: «Чего изволите?». «Козьего сыру мне,» - произнес он как-то на вдохновении. «Девушка» повернулась уходить. «И кофе,» - вдогонку ей вспомнил Папа. Дверь закрылась. Папа сел на стул и выдохнул из себя воздух. Итак, он отдал себе отчет в том, что видели его глаза. С одной стороны, от этого, конечно, полегчало, но на смену смутной тяжести теперь пришли почти паника, почти отчаяние: «Как же так? Как жить дальше? Как молиться Богу? Для кого служить?... Ах если бы крысы не съели тогда моего Лектера! Это был психологический удар, разрушивший мое душевное равновесие. Иначе, бы как-нибудь сохранил все внутри себя, переборол, переборол... . Ведь подавил же когда-то, в конце концов, муки чего-то похожего на совесть от того, что благословлял хорватов резать сербов и давал на это деньги, а после распорядился прятать в католических монастырях хорватских головорезов, которые уничтожали под ноль целые сербские селения. Теперь ведь я не испытываю по этому поводу никаких угрызений...» - он прислушался к себе – «Нет. Абсолютно никаких угрызений. Чертовы крысы! И понадобился же им мой Лектер именно в такой неподходящий момент!». Он поставил локти на стол и положил на них голову. Сидел так, как ему казалось, недолго – недостаточное время для приготовления кофе. Поднял удивленный взгляд, когда дверь отворилась и появилась служанка с подносом. И тут же Папа понял, что опасения его, возникшие сразу после ее ухода, что кофе он не получит, вполне оправдались. На подносе лежал нарезанный треугольничками сыр, стоял бокал и аж две бутылки пива «Велкопоповицкий козел». «Э-э...», - опешил Папа. «М-е-е-е,» - ответила служанка, и он понял: «Это для храбрости. У Вас ведь сегодня выступление.» «Для храбрости,» - повторил он, когда она удалилась, стуча копытами, и открыл одну из бутылок – «Однако, какая же от нее вонь!».
В подвальном помещении Папиного дворца недавно было оборудовано обширное помещение, которое представляло из себя тир. Жила в маленькой комнатушке рядом с ним, являющейся одновременно и ружейной комнатой, вполне примечательная, но редко когда показывающаяся наружу личность. Это была американка по имени Кристин Чаббак. История ее появления в Ватикане носила мистический характер, хотя все кардиналы думали, что Папа просто привел к себе любовницу. Однажды ночью Папа молился у себя в апартаментах, когда услышал слабое постукивание в дверь. Сам он открывать побоялся – ведь это могли быть и русские агенты (Россия в то время еще не была ликвидирована) – и вызвал охрану. Однако на звонок никто не явился. Папа снял трубку телефона. Оттуда раздалась полная тишина, не было слышно даже храпа дежурного за пультом. Папа позвал. Ему ответила, как почудилось, та самая рыба, которую он съел сегодня за обедом. «Бред!» - воскликнул он – «Как она могла мне ответить, если я ее съел?!». Что содержал в себе этот ответ, также вполне понятно. Стук в дверь повторился. Папа запаниковал. Он подскочил к окну, откинул штору. Там было высоко (впрочем, он это знал, штору можно было не откидывать). Тогда он взял тяжелый канделябр со свечами, на цыпочках подкрался к двери, замахнулся и резко отворил ее. В том месте, куда должен был бы прийтись удар, никого не было. Темнота коридора показалась какой-то уж очень непроглядной. «Где ночное освещение?» - раздраженно подумал Папа – «Распустились у меня! Одни, понимаешь, спят на работе, другие...». И в этот момент он услышал снизу тихий стон. Вспоминая тот момент теперь, он не скрыл сам от себя, что в первую секунду чуть не наложил в штаны. «Еще бы!» - произнес он вслух и сделал большой глоток пива. А случилось вот что: когда он опустил глаза и посветил к себе туда канделябром, на полу обнаружилась девушка в полусознательном состоянии. Она явно еле доползла до двери. Но откуда? В Ватикане никого похожего отродясь не было. И как охрана могла заснуть полностью вся? Ее здесь тьма тьмущая – на каждом повороте каждого коридора! Вид девушки был ужасен. Одежда вся изорвана, кожа лица и рук покрыта сажей, как будто она чудом выскочила из горящего дома. Первый испуг Папы сменился состраданием, он поставил канделябр на пол и попытался поставить гостью на ноги. Но силы оставили ее, и она потеряла сознание. Он взял ее под мышки, затащил в комнату и уложил на свою кровать. Затем опять схватил трубку телефона и одновременно нажал кнопку звонка. Все было по-прежнему немо. Папе даже показалось, что он стал хуже слышать после того как подержал эту как-то по-особенному мертвую трубку возле своего уха. Однако нужно было оказать помощь. Он выскочил на порог коридора и громко крикнул: «Эй!». Мрак проглотил его призыв, как сам он недавно заглатывал куски уже упоминавшейся рыбы. «Что за Мураками здесь творится! Это вам Ватикан или японская скотобойня?» - злость придала ему сил. Он схватил тело девушки, не зная, жива ли она еще, сволок с кровати и потащил наугад по «глаз выколи»-коридору. Через десяток метров с противоположной его стороны должна была быть ванная. И она, как не странно, оказалась на месте. Он толкнул ногой дверь, положил ношу на пороге и нашарил выключатель. Свет на его удивление вспыхнул. Он наполнил ванну, раздел (как это не претило духовному лицу) девушку и положил ее в воду. Дальше он стал делать то, за что в средние века представителя духовенства вообще бы, наверное, сожгли на костре. Он взял мочалку и стал отмывать ею женское тело во всех местах. Грязь и копоть к счастью не обнаружили под собой ран и ожогов, и через полчаса странная гостья выглядела как спящая невеста перед свадьбой. И как раз в этот момент в ванную вошла та самая служанка, которая только что принесла