Рахэль

 
………………………………………….
Неимоверно болело тело. С трудом, словно крот, инстинктивным упорством проковыривая сантиметр за сантиметром рыхлую землю, Аарон медленно пробивался наружу сквозь обвивающие, как цепкие лианы жуткого дерева мёртвые тела. Шаг за шагом. Наконец смог судорожно, до боли в лёгких глотнуть немного воздуха и приоткрыть запорошенные землёй глаза, продолжать своё восхождение из небытия. Вверх, медленно, но с упорством не разума или логики, а одним лишь диким, заложенным каждым живым существом инстинктом- жить. Наконец и ночное небо, размазанная луна и тысячи мерцающих звёзд расплываясь отрылись ему в своей нереальной жизненности и заставили судорожно ползти вверх, цепляясь за тела, клочки выступающих корней, напрягая последние силы переползти через край оврага. Он выполз. Выполз из недр Ада. Минут пять лежал и бессмысленно смотрел в небо. Такое красивое, и такое бездушно отстранённое в своём безразличии к живущим под ним. Затем пошатываясь встал и побрёл в глубь чернеющего неподалёку леса. Куда? Зачем? Он не думал, не знал, просто спотыкаясь шёл влекомый инстинктом прочь. В никуда. Всё дальше и дальше, глубже и глубже в густые дебри.
А поезд, стуча колёсами, трясясь на ухабах, обволакивая густым смогом увозил его. Но разве может он увезти прочь от памяти? От неё не сбежать, не скрыться даже в себе самом. Она нагоняет и настойчиво требует впустить, разрывая мозг, разъедая душу.
Калоши. Старые резиновые калоши. На которые многие смотрят со снисходительной ухмылкой, как на пережиток. Аарон стеснялся надевать их в слякоть и лишь в небольшой двор надевал, как домашние, вернее «уличные» тапки. Эти неказистые резиновые калоши, как он затем понял, спасли ему жизнь. Зачем? Он этого не понимал, не хотел принять. Теперь понял зачем Судьба или сам Бог дали ему такой шанс. Понял. Когда в Польшу вошли немцы, он с женой и маленькой дочерью Рахэль, бежали на восток. Сначала советы впускали беженцев. Поселились у дальних родственников в небольшом смешанном местечке, где церковь и синагога, много лет уживаясь друг с другом стояли почти рядом недалеко от небольшого майдана, местной площади с её разногомонным шумом в праздники и выходные дни. Сжимается сердце. Пронзает тысячами игл воспалённый мозг. Но он должен. Он, не имеет сейчас особенно, права на слабость. Теперь не имеет.
А за пыльным окном поезда проплывали унылые пейзажи, редкие глинобитные домики, гордо проплывали и оставались в мареве одиночные верблюды, да сорванные кусты верблюжьей колючки иногда сорвавшись летели на встречу рычащему поезду. Редкие полустанки, вдруг возникающие ни от куда с пёстрой, разноликой толпой на почти условном перроне. Медленно тащится поезд. Стремительно проносится жизнь.
Но вот и в их мирное местечко докатилась война. Утром толпа полицаев по хохот немногочисленных, смеющихся немцев ворвалась в их дом. Под крики и ругань погнали на местный майдан, маленькую местечковую площадь. Аарон только и успел сунуть ноги в эти резиновые калоши и схватить на руки испуганную Рахэль. Жена в ночной сорочке испуганно бежала рядом, цепляясь за плечо мужа. Шум выбрасываемых из домов людей заполнял всё, казалось пространство. Ярко светило утреннее солнце.
Стоит только прикрыть глаза, все детали вновь и вновь отчётливо в своей зловещей отчётливости возникали из небытия, сжимались до скрежета зубы. Но слёзы давно иссохли, ушли. Даже они, казалось, забыли о нём.
Их погнали к большому рву на окраине леса, где они с женой и кудрявой, всегда улыбающейся Рахэлькой любили часто проводить субботнее время. Но в тот день птицы молчали вороны и те улетели прочь. Только люди не могут ни улететь, ни зарыться в землю. Им это не дано.
Поезд медленно, но всё же продолжает движение. Едет и едет. Казалось бы, в будущее, а мысли возвращаются в прошлое. Наверное, так и должно быть. Ведь будущее неразрывно связано с прошлым. Даже с таким, которое хочется и нельзя забыть. Которое, не имеем права забыть.
Перед оврагом беспорядочная толпа остановилась. Металлический настил с множеством электропроводов стоял прямо на краю оврага, вёл к самому краю. Обезумевших людей погнали к нему и они, от подключённого высокого тока стали валиться на дно оврага. Тех, кто пытался разбегаться, догоняли пули. Словно гигантская скотобойня вдруг из самих глубин Ада, пожирала и пожирала людей. А солнце ярко светило и ему было всё равно, что Апокалипсис уже спустился на землю. Ему было всё равно. Вот упала в пожирающую бездну жена, а он лишь крепче прижал к себе дочь, которая дрожала все своим маленьким тельцем прижимаясь к нему. И… удар тока, окунул его в небытие. А когда очнулся, судорожно пытался отыскать руками среди мёртвых тел, свою маленькую Рахэль, звать её осипшим голосом. Но лишь тишина, ни звука не раздавалось вокруг. Пока, как зловещая насмешка из глубин чернеющего леса задорно закуковала кукушка. Кому она пророчит годы жизни? Кому?!! Ни одна слезинка не показалась на его глазах. Сердце словно окаменело. Не прячась, во весь рост побрёл в глубь леса. В глубь самого себя. Ни мыслей, ни эмоций. Они придут позже. А пока, под светом луны шёл, пошатываясь седой, словно отстранённый от жизни старик. В котором он вряд ли узнал бы самого себя.
Мелькают унылые пейзажи за окном душного вагона. Проносится череда воспоминаний.
Он не помнил сколько бродил по лесу, как выживал. Когда последние силы, казалось, вот-вот покинут его и дадут наконец долгожданное забвение, на него обессилившего наткнулись разведчики партизан и доставили в лагерь. Допрос длился недолго. Командир и партизаны молча выслушали его сбивчивый рассказ. -Что, всех? - мрачно спросил командир. -Всех, -Аарон молча опустил совершенно седую голову. Но и теперь ни одна слезинка не покатилась из глаз. Заледенели слёзы. – Вот что, решил командир. Толку он этого доходяги тут никакого, а рассказать людям об этом надо. Пусть гадов сильнее бьют. Верно, комиссар? Политически? Тот молча кивнул. Так значит. Скоро должен прилететь самолёт с грузом. Отправим его с ним. Пусть там, где надо, об этом узнают. Только вот побрить его и помыть бы. -Нет, -Аарон словно очнулся. Нельзя брить. Траур это… по вере.  -Ты что, верующий? – спросил комиссар. Нет, но… нельзя это. Нельзя.
Городок за линией фронта. Придирчивый допрос особиста. Уточнение данных. Всё это проходило, как во сне. Липком, однообразном сне.  Аарон отвечал бесстрастно, как бы со стороны, как из автомата, из которого вытряхнули душу. Получив какие- то бумаги, он плохо читал на русском, но понял одно, его, как польского гражданина, советское гражданство он получить не успел, его отправляют в Узбекистан, куда- то под город Коканд. Да ему, впрочем, было всё равно куда. Всё равно. И лишь на переполненном перроне, осаждаемом редкие поезда толпой, зайдя в грязный, заплёванный привокзальный туалет, мерзко пахнущий мочой и хлоркой. Что- то пробило, сдавив грудь. Затем резкий, сиплый крик выплеснулся в пространство впервые за всё время скитаний. Неудержимо полились слёзы, которые, казалось, навсегда покинули его душу. Голова закружилась и ослабли вдруг ноги, и он в изнеможении сполз прямо на загаженный пол.
-Что с ним? - спросил какой- то мужик. -Контуженный небось.
-А может припадочный.  Они выволокли Аарона на воздух. – Нехай полежит малость, оклемается.
А поезд всё едет и едет, медленно наматывая километры дорог. Лиза, так звали его жену. Он старался не вспоминать. Отгонял видения. Он боялся видений. Но почему- то её голубая газовая шаль всё время возникала из небытия его памяти и манящая его куда- то рука улыбающейся жены. Куда? За ней? Почему он выжил? Разве после всего он имеет право на жизнь?
Аарон смутно помнил свой путь на Восток. Картины разбивались на мелкие осколки, как в детском калейдоскопе. Только не радостно- яркие, а серые, однообразные, не оставляющие эмоций. И вот он уже на заброшенном полустанке. Жара, скудный колючий кустарник. Лениво прохаживающие верблюды и крик ишаков.
- Ты, евякуированный? -прокопчённый старик в когда- то цветном, вылинявшем на солнце халате с выступающими клоками ваты и засаленной тюбетейке тронул его за плечо. -Садись в телег. Мне на тебе бумаг есть. Садись. К Фатима тебя отвезу.
За всю дорого возница больше ничего не сказал. Только уныло, на одной казалось ноте что- то тихо напевал, да пожёвывал какие- то листья, то и дело сплёвывая зелёно-коричневую слюну на пыльную разбитую колею. О чём он пел? Да кто его знает. Возле небольшого покосившегося строения остановил телегу. – Вылазь. -Фаима,-закричал он. Тебе евякуированный подселили. -Давай, иди. Бумаг ей дай. Не дожидаясь хозяйки, взобрался на козлы своей управляемой двумя изморёнными ишаками, поехал дальше.
Подселили его к Фатиме, но и у той четверо детей и муж на фронте. Многие семьи как могли приютили у себя скитальцев. Домик из кизяка был мал и его поселили в сарайчике. Да ему и всё равно. Благо рядом протекал мутный арык, принося относительную прохладу и тутовое дерево оттеняло нынешнее жильё Аарона. Фатима работала недалеко в прачечной, а Аарон, как мог помогал по хозяйству. То воды из колонки принести для хозяйственных нужд, то сучьев принести. Сделает и уходит молча в свой угол. Не общаясь, не заводя знакомств, да и в дом к Фатиме не заходил. Молча сидел под деревом погружённый в себя. Не замечая даже назойливую духоту, которая, впрочем, пошла на пользу его больным лёгких, из- за чего его и в армию не мобилизовали. Шумные дети Фатимы сначала надсмехались над ним, но затем привыкли к странному замкнутому старику с лохматой седой бородой. Так жизнь и текла, пока однажды он не увидел, как хозяйка вынесла из дома потёртый скрипичный футляр. – На базар что ли отнести? Может кто- то и купит. Впервые за время проживания у Фаимы Аарон проявил заинтересованность. Медленно подойдя, неуверенно провёл рукой по крышке футляра, взглядом попросив разрешение открыть, аккуратно взял простую, ученическую скрипку. Долго смотрел на неё. Нет, он не скрипач.  У него иная профессия. Но не зря долгие годы по настоянию отца в Лодзи, как и многие еврейские дети, учился в музыкальной школе, которую если откровенно, терпеть не мог. Но вот в его руках сначала неуверенно скрипка зазвучала. Фатима изумлённо опустилась на порог. А безалаберные, шумные дети застыли, раскрыв рты. Закончив играть, Аарон бережно сложил скрипку обратно в футляр и протянул Фатиме.
-Знаешь, не буду её продавать. Да и вряд ли её кто купит. Кому она сейчас нужна, когда еды мало. У меня до тебя люди из Ленинграда жили.  У них мальчик на ней играл. Помер затем, рядом и схоронили. Мать с дочкой переехали, тяжело им тут оставаться было. Девочка лет пяти, тихая совсем.  Рахэлька, молчит и молчит. Ох, время.
Аарон остолбенел. -Когда? - наконец хрипло спросил он.-Да вот за неделю до тебя. Вот и тебя ко мне вписали. А ты, вот что, музыки много знаешь? -Музыки? - Аарон отстранённо смотрел на Фатиму. -Ну, да.  -Знаю хозяйка. Учился в когда- то. -я с чайханщиком Али поговорю, может там играть сможешь, или на свадьбе. Люди ведь и сейчас женятся. Не так, как раньше, конечно. А что? И копейка какая никакая, и плов или лагман. Сейчас не так, как раньше, но всё же. Так я поговорю? – Фатима, -решился Аарон, а