От того, что увидел Афанасий, вряд ли кто отмахнулся бы и дальше дремать принялся. Они как раз проезжали через деревню, которая самая последняя перед стольным градом. Едут значит: Афанасий задремал, а Петро от нечего делать по сторонам смотрит, головой крутит и ворон считает, не дремлется ему видите ли. Крутил он, значит, головой крутил и докрутился.
Проезжая мимо ничем непримечательной избы, Петро вдруг увидел, как во дворе, ну прямо как вместо сарая, печка стоит, самая настоящая печка, место которой исключительно в избе, а никак не на дворе, где куры бегают и мусор всякий. Вот он Афанасия и окликнул, мол, тоже посмотри, чудо это, или не чудо? Оно ведь по всякому может быть. А вдруг как хозяева, ну чтобы в избе дышать было чем, во дворе ещё одну печку сложили, чтобы летом было где хлеба испечь, да щей сварить? Но вот в чем дело, печки, которые во дворах стоят, Петро видел и не раз, не век же он по лесам шлялся. Только вот печи те, они маленькие и без лежанки, а эта, ну точь в точь, как в избах стоят. Подъехали к забору, да и забора никакого не было, так, плетень какой–то, благодаря ему печку–то и увидели. Спешились и во двор. И точно, стоит себе печка именно там, где ей стоять не полагается. Мало того, она как бы наискось стоит и тем самым весь двор для ведения дел хозяйских непригодным делает. Сразу видно, недавно её сюда поставили, а зачем, надо прояснить.
***
– Эй, хозяева! Дома кто есть?! – крикнул Афанасий.
На зов из избы вышел парняга лет двадцати–двадцати пяти. Да, скорее ещё парень, чем уже мужик. С виду неказистый какой–то, корявый весь, ну чистой воды крестьянин. Только не такой крестьянин, которых любят на картинках рисовать: высокий, статный и сильный, а тот которого имеют ввиду, когда человека хотят оскорбить, называя крестьянином.
– Я дома. Чё кричать–то? Или сломали что? – и ответил, и спросил одновременно хозяин.
– Ничего мы не сломали. – ясно дело, переговоры взял на себя Афанасий, потому как грамотный. Петро, тот был на случай если вдруг пугать или ещё что такое делать придётся. – Слуги мы князевы, дело княжеское исполняем, потому и заехали. Звать тебя как?
– Емелей зовут. – ответил парень, который и был Емелей, тем самым. – А вы точно слуги князевы?
Это Емеля выпендривался, цену себе набивал. Он прекрасно знал, что никакие лихие люди средь бела дня в деревню не попрутся, среди них дураки лишь иногда встречаются. Да и откуда им, лихим людям этим взяться, если их в тутошних местах отродясь не было?
Афанасий достал бумагу и протянул её к Емеле, но в руки не дал:
– Читай, если грамоте умеешь.
Емеля разумеется был неграмотным, да и кто его в той деревне грамоте обучал бы? Но будучи о себе высокого мнения, как о мастере на все руки, плюс волшебство Щукино, в своей неграмотности никогда не признался бы. Он скорчил умную физиономию, сделал вид что читает и посмотрев на ту бумагу с полминуты, ни черта в ней не поняв, кивнул головой, мол, верю.
На самом деле, увидев бумагу, Емеля и правда поверил, что перед ним слуги княжеские, а не какие–нибудь там забулдыги. Бумага, она, получается, какую–то свою, волшебную силу имеет, во всяком случае, успокаивает.
– И чего вы от меня хотите, слуги князевы? – сделав шаг назад спросил Емеля.
– Ничего такого мы от тебя не хотим и ничего нам от тебя не надобно. Кроме одного. – поскольку служба княжеская, вот она, началась, Афанасий весь преобразился и был, как бы это сказать, строгим, так что ли. – Мы с товарищем хотим знать, почему это у тебя печка поперёк двора стоит вместо того, чтобы в избе находиться, где ей самое место?
***
А вот здесь пояснить немного надо, иначе непонятно будет. Дело в том, что с некоторых пор Емеля начал маяться. Нет, такая жизнь, какую он вёл, его вполне устраивала, но как и любому другому человеку, ему хотелось большего. Сами знаете, как оно происходит: живёт себе человек, живёт и можно сказать иногда даже жизни радуется. Радоваться–то он радуется, но вместе с тем и печалится одновременно. А печалится он, потому как того, что он имеет и что жизнь его безбедную обеспечивает однажды и вдруг становится мало. Вернее будет сказать, ему кажется, что мало. Вот и начинает человек маяться, в смысле, хотеть чего–то большего, а по правде сказать, чего именно, он в таком случае хочет, он и сам не знает. Хочет чего–то, а чего – неизвестно. Самое главное, чтобы побольше было, а чего – неважно. Это когда человек знает, чего он хочет, он не мается, он дело делает и в результате то, чего хотел получает. А когда человек не знает, чего хочет, он только и делает, что мается и больше ничего не делает, потому что не знает, чего хочет и что для этого сделать надо. В народе по этому поводу, говорят: дурью мается? и правильно говорят.
Вот и Емеля маялся, разумеется дурью. Он хоть и знал, чего ему надобно, но не знал, что для этого сделать требуется. Видите ли, славы с известностью ему захотелось, ну перестала его устраивать деревня с её ничего не понимающими в механике мужиками, ну и соседние деревни тоже. Хотелось Емеле большого раздолья для своей исключительной во всех отношениях деятельности. Ну и чтобы много народу о нём, таком искусном знало, тоже очень хотелось. А вот кажись случай и представился, как раз тот о котором Емеля мечтал и которым маялся.
– Эта печка, не совсем печка. – выпятив грудь ответил Емеля. – Она мне заместо лошади с телегой служит, езжу я на ней.
– Ты парень ври, да не завирайся. – встрял в разговор Петро. – Мы тоже врать горазды. А то смотри, вмиг плётки отведаешь.
– А зачем бы я врал? – обиделся Емеля. – Смотрите.
Пробурчав себе под нос, сами знаете что, Емеля залез на печку и, вот оно, чудо самое настоящее, печка стронулась с места и как та лошадь, которую только что разбудили, тихонечко поехала по двору. Сделав круг печка остановилась почти на том же самом месте с которого и поехала. Емеля слез с печи и теперь уже не скрывая свой гордый и довольный вид подошёл к Афанасию с Петром:
– Ну что, видели? А то, врёшь, врёшь… Я никогда не вру!
– Ну ладно, ладно, успокойся. – начал примирительно Афанасий, а у самого, ну когда печка по двору ездила, волосы под шапкой шевелиться начали. – Скажи–ка мне лучше, как ты такое умудрился устроить, что печка сама по себе, без лошади, по земле ездит?
– Ничего такого сложного в этом нет. – ну всё, попёрло Емелю, поймал он свою звезду за хвост. Это он так подумал. – Здесь всего–то и делов, механику знать надо, наука такая имеется, слыхал?
– А ты стало быть, науку эту знаешь? – спросил Петро.
– Ты что, слепой, не видел что ли, как печка по двору ездила? – то ли обиделся, то ли разозлился Емеля. – Если не веришь, могу и тебя прокатить.
– Сам катайся. – отмахнулся Петро. На самом деле он был уверен, что в печке этой нечистая сила находится, потому печка по земле и ездит. – Мне на лошади как–то привычнее.
– Ну хорошо коли так. – не давая развиться никчёмному разговору, сказал Афанасий. – Тогда собирайся, поедешь с нами.
– Куда это с вами? – от неожиданности Емеля чуть на землю не сел. – Мне и здесь хорошо.
– Дурак ты, как там тебя…
– Емеля.
– Дурак ты, Емеля, хоть и механике разумеешь. – продолжал Афанасий. – Князь наш, Иван Премудрый, людей умных, наукам и искусствам всяким обученных, к себе на службу зовёт. Таких людей как ты он очень любит, привечает их и возможности им великие для занятия науками всякими предоставляет. – и чуть–чуть подумав добавил. – Ну и жизнь сытую и вольготную обеспечивает, это само–собой.
Вот сейчас как раз и наступило то самое время, когда от услышанного ноги должны подкоситься, это от радости конечно, и Емеле в пылюку надо было усесться. Емеля же на ногах устоял, правда, голова закружилась и очень сильно, но это от счастья. Хоть Емеля больше мечтой своей больше маялся, чем мечтал, сбылась всё–таки мечта, сбылась.
«Может Щука постаралась? – подумал Емеля. – Вряд ли, дюже вредная. Ладно, поехали к князю, уж там я развернусь. Там я такого натворю, что все рты свои покраскрывают и потом закрыть не смогут! Там я только с князьями да боярами разговоры разговаривать буду и чудеса всякие только для них делать буду. Какая может быть благодарность от деревенщины неотёсанной? Правильно, почти никакой! То ли дело – князья с боярами!».
Разумеется, всё это промелькнуло в Емелиной голове за секунду. Да, в том, что Щука со своим волшебством при нём, Емеля нисколечко не сомневался, потому и повёл себя так.
– А ещё у меня есть бочка чудесная, сам сделал. – принялся врать Емеля. – Скажем, если в бочку ту с вечера посадить цыплят, то утром пожалте, вытаскивай из неё курей, причём курей здоровенных, не таких, какие по двору бегают. Пойдём, покажу.
Емеля, приглашая за собой, махнул Афанасию и Петру рукой и пошёл к сараюшке. Те, делать нечего, пошли вслед за ним, да и любопытно всё–таки. В сараюшке, в отдельно сделанной выгородке, и правда находились куры, да такие большие, каких ни Афанасий, ни Петро отродясь не видели.
– Да уж, чудеса так чудеса. – почесал вместо головы шапку Петро. – А где же бочка твоя чудесная?
– В избе стоит. Надобно её вытащить и на печку погрузить, вместе с ней к князю хочу поехать.
– Ну раз хочешь, значит поедешь. – сказал Афанасий. – Пошли. Давай, показывай свою бочку.
Пошли в избу. Зашли, а там и правда, прямо посредине бочка стоит и тоже до непонятности здоровенная.
– Ну и как мы её отсюда вытаскивать будем? – спросил Петро. – В двери–то она не пролезет.
– Может она у тебя на части разбирается? – Афанасий тоже был озадачен тем, как бочку из избы на двор вытаскивать.
– Никак она не разбирается. – похоже звёздный час Емели начал превращаться в его звёздную жизнь. – Для этого тоже механика предусмотрена.
Отвернувшись от Афанасия с Петром так, чтобы шевеления губ было незаметно, Емеля пробормотал: «По Щучьему велению…» и одна из стен избы отъехала в сторону.
Если то, что испытали при этом Афанасий и Петро назвать удивлением, значит оскорбить их нещадно. Петро, так тот даже икнул и вообще, его вдруг тошнить начало. Афанасий же, только и смог, что на лавку присесть, на большее видать сил не хватило.
– Ну что расселся?! – прикрикнул на него Емеля. – Давай, помогай, бочку вытаскивать.
***
Вдвоём, так это вообще плёвое дело, бочку выкатили во двор, погрузили на печку и вроде бы всё, можно ехать.
Опять пояснение требуется. Уж непонятно для чего они нужны, но встречаются женщины, которые глупые, в народе их ещё бабами называют. Так вот, они на совершенно серьёзном уровне утверждают, что все мужики – лодыри и бездельники, только и умеют, что на печи валяться и жрать в три горла. Даже на это самое, ну вы понимаете, не каждый день соблазнишь. А всё это происходит из–за кромешной лени мужиковой и неспособности ихней к жизни на белом свете вообще. И если бы не бабы, то сгинули бы они к чертям собачьим, неизвестно куда или же с голоду повымирали. Присутствует такое мнение среди определённой категории женщин, именуемых бабами – ничего не поделаешь, жизнь, она разная встречается. На самом же деле, мужик, на то он и мужчина, что долго без работы, без применения сил своих, Природой ему даденных, жить и существовать не может, хиреть начинает или же дураком становится. Вот и Афанасий с Петром намаявшись за неделю от безделья с лёгкостью, как
