Она оглянулась. К ней вразвалочку подходила цыганка, которая вытянула руку вперёд и манила женщину указательным пальцем.
Евдокия удивилась. Цыгане – народ навязчивый, который медлительностью не отличается. Наоборот, чтобы погадать и околдовать своими чарами, цыгане, в особенности, цыганки, действуют довольно быстро. И говор у них такой же быстрый, под стать движениям, словно они боятся что-то недоговорить. На самом же деле, они боятся упустить очередного клиента, который, зазевавшись, поверит в их россказни-небылицы. А дальше – уже дело техники: вешай да вешай «лапшу» на уши очередному поверившему в их гадания человеку. Да деньги в карман клади, пока тот под гипнозом рассказанного находится. И пусть он потом в милиции рассказывает, как его обманули да облапошили. Люди в погонах только посмеются такому наивно-полудетскому отношению к жизни. А цыганку вряд ли кто найдёт. Да и будут ли искать? Цыгане ведь народ кочевой. Сегодня здесь – завтра там. Ищи потом, кто у доверчивого человека деньги выманил! Да и доказать факт воровства будет крайне сложно: ведь люди сами расстаются со своими кровно заработанными деньгами. Зачастую их никто ни о чём не просит, они обычно всё сами отдают. А то, о чём в этот момент говорит очередная гадалка, в расчёт не берётся. Да и свидетелей разговора, как правило, не найти.
Евдокия повернулась к разодетой в цветастые наряды цыганке спиной и уже собралась продолжить свой путь, как та, проявив неожиданную прыть, догнала молодую женщину и тяжело положила ей на плечо свою руку.
- Паа-а-слушай, - нараспев начала она, - дело тебе скажу. Ты не отказывайся от моих слов.
При этом крупные стеклянные бусы заколыхались вместе с пышной грудью так, словно изо всех сил хотели доказать правоту слов своей хозяйки.
- Отстаньте от меня, прошу Вас… - умоляюще произнесла Евдокия и, сделав ещё несколько шагов, приподнялась на цыпочки и стала выискивать глазами милиционера или хотя бы того, кто, в случае чего, смог бы за неё заступиться.
- Нет-нет, не уходи, - цыганка отрезала женщине путь к отступлению, не давая ей возможности сделать шаг вперёд, - я тебе вещь одну скажу, о-о-о-очень нужную. Важную вещь. Спасибо потом мне говорить будешь.
- Па-а-аслушай, - снова заговорила она, растягивая слова, - вижу я, замуж ты хочешь выйти.
Евдокия, которая вместе со своим избранником на днях ходила подавать заявление на вступление в брак, невольно замедлила шаг: выходило, цыганка говорила правду.
А та, словно не замечая изумления, написанного на лице женщины, продолжила:
- Не выходи за него. Жизнь тебя тяжёлая с этим человеком ожидает. Вернее, никакой жизни у тебя с ним не будет. Не получится у вас жизни. И ребёночка ты напрасно поспешила заделать.
Тут Евдокия не на шутку удивилась. И удивилась, и испугалась одновременно. Она остановилась, как вкопанная, и внимательно посмотрела в обветренное тёмное лицо не дающей ей прохода собеседницы. О том, что она беременна, ещё никто не знал. Даже Степана она не успела в известность поставить. Да, говоря на чистоту, не то, чтобы не успела – решила повременить малость. Сначала заявление о регистрации брака надо было подать, да свадьбы дождаться. А вот потом можно будет и сказать. Не то, чтобы она боялась реакции любимого – просто внутренне чувствовала, что рано ему об этом сообщать.
- Сходи к врачу, - продолжала наставлять Евдокию цыганка, - пусть он от бремени этого тебя освободит. Не дело ты затеяла, поверь, ой, не дело.
- Отстаньте от меня! Ну, правда, отстаньте, - словно очнулась Евдокия и с силой сбросила продолжающую лежать на плече чужую руку, - идите себе спокойно и не лезьте туда, куда вас не просят.
- Ведь ты же совсем ещё девочка, - с сожалением произнесла цыганка, продолжая идти рядом. – Тебя такие мытарства ожидают – ты даже не ведаешь. Сходи, говорю тебе к врачу и не связывай жизни с этим парнем. Одни чёрные полосы у тебя впереди. Поверь!
- Да оставите Вы сегодня меня в покое или нет? – окончательно потеряла терпение Евдокия и топнула ногой в красивой белой босоножке. – Отстаньте, говорю, а не то я людей на помощь позову. И, увидев впереди человека в военной форме, молодая женщина устремилась к нему в поисках защиты.
- Бестолковая, ой, бестолковая… - задумчиво произнесла цыганка, остановившись, и провожая глазами Евдокию, - зря не хочешь послушать меня. Я ведь дело тебе говорю.
И, тяжело вздохнув, словно речь шла о собственной жизни, она побрела назад.
***
- Мам, - и Светочка обняла вошедшую в дом мать за талию, - можно я в лесу ещё погуляю? Ну, пожалуйста.
Евдокия поставила в угол ведро с только что выкопанной молодой картошкой, вытерла руки о вылинявший передник, прижала дочку к себе и заглянула в её небесно-голубые глаза.
Всё получилось так, как предсказала ей в тот солнечный, не предвещавший никаких проблем, день, толстая, разодетая в пёстрые юбки, невесть откуда взявшаяся цыганка.
Правду сказала старая бестия: не вышло у Евдокии и Степана никакой жизни. Словно какая-то недобрая сила решила перечеркнуть эту самую жизнь.
Сразу после свадьбы решил Степан заработать денег, для чего устроился сплавлять брёвна по реке. Работа вроде не трудная, но одно было плохо: стоять лесосплавщикам приходилось целыми днями в холодной, чуть ли не ледяной, воде. Бывало, что даже сапоги с высоченными голенищами и две пары толстых шерстяных носков не спасали. Правда, деньги за эту работу платили немаленькие.
Вот только вместо денег привёз Степан домой хворобу. Простудился молодой мужчина, сплавляя брёвна по холодной реке. Сперва почувствовал что-то вроде недомогания. К врачу не пошёл, решив, что всё пройдёт само. А болезнь проходить не торопилась. Делалось Степану день ото дня всё хуже и хуже. Увидев, что сплавщик болен не на шутку, начальство, чтобы не брать на себя ответственность, при первой же возможности отправило его домой. Но как только муж порог переступил, поняла Евдокия, что дело добром не кончится. Небритые ввалившиеся щёки супруга сразу ей об этом и сказали. А как начал он кашлять, да на платке кровавые пятна проявились, поняла, что без доктора им не обойтись.
Да только где его было взять, доктора этого, в их глухом таёжном посёлке, куда они переехали жить сразу после свадьбы? Муж был лесником, городская жизнь была ему в тягость, да и работы соответствующей в городе для него не нашлось. Когда Степан вернулся со своих неудавшихся «заработков», Евдокия кого только не обегала, даром, что была уже на седьмом месяце. Но из людей, разбирающихся в медицине, никого, кроме ветеринара, поблизости не оказалось. Да и тот находился в постоянных загулах. Одни только бабки-знахарки пытались лечить Степана разными травками да настойками, но эти снадобья совсем не помогали.
Когда же, наконец, с помощью разных знакомых и незнакомых, но сердобольных людей, Степан всё-таки попал в больницу, было уже поздно. Так и умер он, не дождавшись рождения дочки.
Евдокия же, не справившись со свалившейся на ней бедой, не сумела доносить ребёнка до нужного срока. Так и появилась Светочка на свет на тридцать второй неделе маминой беременности. Правда, здесь силы Божьи сжалились: не стали забирать себе слабенькую новорожденную девочку. Всё же дали ей шанс уцепиться за жизнь, а она не преминула этим шансом воспользоваться. Постоянно сосала мамкину грудь, благо молока у Евдокии было предостаточно, и потихонечку стала догонять своих сверстников. Когда их выписывали из роддома, никто бы и не сказал, что эта круглолицая девчушка поспешила увидеть свет Божий на целых два месяца раньше положенного срока. Жаль только, что Степан этой радостью уже проникнуться не смог.
- Чудо ты моё лесное, - говорила в тот же вечер Евдокия, следя за тем, чтобы тарелка у дочери не оставалась пустой, - всё в лесу пропадаешь. Ничем тебя от него не отвадить. Подружек хоть бы что ли каких завела? Что ты, всё одна да одна...
Сетуя на дочку, Евдокия, тем не менее, мысленно сравнивала её со Степаном:
- Такая же, как папка. Ну, копия просто! Тот, бывало, дневать и ночевать в лесу был готов, и доча вся в него пошла.
- Да ну, мам, - жуя картошку, мотала головой Светочка, и две тугие косицы, прихваченные капроновыми ленточками, с разлёту описывали полукруги, - чего мне с девчонками делать? В лесу я каждое деревце знаю, каждый кустик мне знаком. Я там ни за что не потеряюсь.
- А вот, например, с Наташей… - начинала Евдокия, но Света только фыркала:
- С этой твоей Наташей только в «классики» прыгать да о мальчишках глупые разговоры поддерживать.
- Правильно, - кивала Евдокия головой, - человек на то и создан, чтобы с другими общаться, - а твоими друзьями являются деревья да цветы. Мне кажется, всему должна быть мера. Выходи хоть иногда с девчонками погулять да поболтать.
Но переубедить Свету было трудно. Привыкшая к лесу и считавшая его чуть ли не родным домом, она была готова пропадать там целыми днями. Ей казалось, что с девочками её возраста и поговорить-то не о чем. В лесу же она чувствовала себя так, словно растения были её родными братьями и сёстрами. Часто, прижимаясь к стволу берёзы, она вполголоса рассказывала шумевшему листьями дереву обо всех своих проблемах и интересах. При этом ей казалось, что дерево не только умеет внимательно слушать, но ещё и отвечает ей, качая ветвями. Если бы в такие моменты Свету увидели дворовые девчонки или те, кто учился с ней в одном классе, они бы подняли её на смех. Но по счастью, этого произойти не могло. В то время, как её одногодки играли во дворе в мяч или прыгали через верёвочку, Света находилась от них далеко-далеко. В лесу и одновременно в другом мире, увидеть который было суждено далеко не каждому, а уж почувствовать – и тем более.
***
- Паш, а Паш? - и Света тихонечко дотронулась до форменного пиджака одноклассника, который с некоторых пор ходил в школьный драмкружок, - ты сегодня выступать будешь?
- Сегодня – нет, - ответил Павел, сосредоточенно думая о чём-то своём, - я вообще в двух ближайших спектаклях не занят.
Услышав это, Светлана искренне огорчилась. Ей казалось, что лучше Павла на сцене не смотрится никто. Какую бы роль ему ни приходилось исполнять – её кумир всегда был на высоте.
Этого мнения придерживалась не только Светлана. Они учились уже в девятом классе, и «глупые» разговоры о мальчишках как-то незаметно превратились в очень даже серьёзные. А потом и вовсе стали сопровождаться томными вздохами и «стрельбой» глазами в сторону незаметно повзрослевших мальчиков.
Драмкружок считался вообще отдельной темой для разговора. Павел, который уверенно держал планку лидерства, будучи занятым почти во всех спектаклях, одинаково хорошо изображал и комика Светловидова из «Лебединой песни» Чехова, и Тит Титыча их знаменитой пьесы Островского «Во чужом пиру похмелье», и князя Андрея, и Павку Корчагина. А уж о том, насколько выразительно он со сцены читал стихи – не приходилось даже говорить.
В красавца Павла был влюблён весь девчачий контингент. И неудивительно: мало того, что он считался лучшим исполнителем ролей, природа ко всему прочему одарила его внешностью Аполлона.
Директор школы, который в отличие от девочек не воспринимал облик Павла
