Литература в афедроне

Послушайте, друзья-подружки дорогие, какая история со мной однажды приключилась. Лежу, значит,  от нечего делать с газеткой на диване да странички перелистываю. А газетка-то наша, родная, череповецкая, «Речью» называется. Городок наш Череповец, хоть и славный, а на  большие культурные события не  богатый. А тут – бац! – смотрю и глазам не верю: череповецкая журналистка Елена Колядина заняла 1-е место в престижном литературном конкурсе «Русский Букер»! Ее роман с интригующим названием «Цветочный крест» признан лучшей книгой 2010 года, написанной на русском языке! Я аж подпрыгнула! Неужели и в нашем,  закопченном заводским дымом небе воссияло новое солнце русской литературы?! Гордость испытала неподдельную! Знаете, как пассивный курильщик – сам не курит, а долю кайфа  получить все-таки умудряется.
Прочитала я эту вещь – и положу руку на сердце – не пожалела! С первых строк повеяло родной стариной, а слог романа несколько напомнил знаменитое «Житие протопопа Аввакума».
Сюжет тоже неординарный. События происходят в  Тотьме, в 1674 году. 15-летняя дочь солевара – Феодосия – девушка целомудренная и скромная, безумно влюбляется в развратного скомороха Истому. Страсть оказывается взаимной, да вот беда: Истомушка-то, как выяснилось, матерый головорез Степана Разина! Посадили его в тюрьму – да и казнили через сожжение. И в тот же день Феодосия поняла, что ее неземная любовь возымела вполне материальные последствия. Бедную героиню срочно выдают замуж за нелюбимого парня- Юду Ларионова. Единственным утешением Феодосии в ее несчастливом браке становится незаконнорожденный, но безумно любимый сын Агей. Стремясь замолить грех прелюбодеяния, Феодосия решает посвятить себя Богу и ходит на исповедь к своему духовнику – 21-летнему отцу Логгину (мимоходом замечу, что раньше на Руси мужчин  рукополагали во священники никак не раньше 30 лет, ибо Сам Спаситель начал учить и проповедовать именно в этом возрасте!), совершенно не подозревая о том, что этот юный пастырь всерьез положил на нее глаз. Тайный обожатель в рясе налагает на героиню немыслимые послушания, в результате чего та убегает из дома и становится юродивой. Вскоре  странным образом пропадает и ее годовалый сынишка. Беда, случившееся с любимым Агеюшкой, заставляет несчастную мать предаться еще большему аскетизму, она начинает жить в лесу. Впрочем, одиночество нашей героини оказывается недолгим – вскоре она знакомится с ведьмами,  лешими и даже самой Смертью. Стремясь обратить всю эту нечисть в Православие (что-то новенькое!), Феодосия сплетает из цветов огромный крест. Родственники, считая ее сумасшедшей, чураются героини. Зато простые тотьмичи чтут ее как святую. Это вызывает зависть отца Логгина, который прилюдно обвиняет юную подвижницу в колдовстве, и вскоре она была посажена в тюрьму, а потом сожжена на костре, как ведьма. Через несколько лет после этой некрасивой истории отец Логгин, проезжая по дороге, случайно повстречал маленького мальчика-бродягу, поразительно похожего на Феодосию, который попросил у него милостыню. Был ли это таинственно пропавший сын героини, или сходство имело случайный характер, история умалчивает. А искусно сплетенный Феодосией цветочный крест был чудесно обнаружен нетленным в том самом лесу, где она жила прежде, и тотьмичи убедились, что сожженная ведьма – на самом деле великая праведница.  Тут и сказочке конец, кто дослушал – молодец!
Как ни странно, этот сюжет взят из жизни.  Как-то раз  прочитала Елена Владимировна  книгу о ведьмах, и там была история о сожженной на костре девушке, которую обвинили в сношениях с темными силами. Все остальное писательница благополучно домыслила.  И ведь не зря! Народу-то понравилось! «Здесь ярко, выпукло, на уровне Чехова, Салтыкова-Щедрина, Достоевского выписана жизнь, человеческая природа»,- считает издатель Александр Халов. А  удивительные экскурсы в недра русского языка сравнимы по своей глубине разве что с подводной одиссеей команды Кусто!  «Елда», «манда», «межножье», «срам межножный», «мехирь», «муди», «лядвии», «подпупная жила», «педагоген», - все это названия одного и того же заветного органа, который воспевается в современной литературе больше, нежели сердце человеческое! И в этом отношении Елена Колядина сделала огромный шаг вперед по сравнению со своими современниками, которые дальше отборного сквернословия, в лучшем случае – суховатых латинизмов,  в этом важнейшем аспекте не продвинулись! Более того автор, благодаря своему несравненному  таланту виртуозно использует все богатство  этих значений: «Педагоген»… Детородный! Ишь ты… От одного названия суть действа меняется! Елдой чего станешь делать? Только блудить. В крайнем случае — подъелдыкивать. А педагогеном детородным скокотать не станешь. Бо он не для утех, а для плодовитости». Какое тонкое наблюдение! Поразительная философия! Благодаря Елене Колядиной я, не засоряя голову  заморочистыми иностранными словами и не оскверняясь  матами, значительно расширила свой сексуальный лексикон. Какое счастье для юного филолога!
Кроме того, я настоятельно рекомендую вам роман Колядиной как волшебный  источник долголетия. Если, конечно, правду говорят, что смех продлевает жизнь. Еще бы! Ведь у Колядиной при Алексее-то Михайловиче (отце Петра Первого) и табак курят, и картошку жуют! Ну, про табак-то еще простительно – он и в допетровской России распространялся – правда, в небольших количествах, а уж  картофель в России 1674 года – это все равно, что мобильник в сталинском СССР, друзья мои !.. Кстати, когда писательнице указали на сей ляп, она ответила до гениальности простой фразой: «Если нельзя, но очень хочется, то можно». И то правда! Ведь и Клеопатра у Шекспира чернилами на бумаге  пишет , и Фауст у Гете Нострадамуса  читает! Воистину, великим позволено все, а ведь и Колядина наша, как считают некоторые  умные люди, недалеко от Достоевского уехала! Куда нам до нее!
А какая стилизация под древнерусскую речь!  Лесков бы в гробу перевернулся! «Отче растопырил персты веером и по очереди пригнул их к длани», «Сие мастерство сложило Матрене широкий круг женской клиентуры», «И теперь с энтузиазмом принялся баять про соль, то и дело указывая ложкой на серебряную солоницу», «Али так оскудела земля русская, что и насекомого царю для врачевания не сыскать? Повесить Васильчиковых! Но перед тем на правеж и выбить штраф!», «Ох, баба Матрена, как бы на твое брюхо царская монополия не пришла», «Путила дрогнул, и щегольской сапог его даже сделал движение, предшествующее если не позорному бегству, то дипломатичному отходу в сугробы», «Феодосья Ларионова, выходи! Ты арестована по обвинению в богоотступничестве, идолопоклонстве, колдовстве и глумлении». Хлебнешь такого дикого коктейля из славянизмов, прозаизмов и современных слов – да и продлишь себе жизнь, этак, на полвека! А еще  почитаешь, какими аргументированными дифирамбами  на полном серьезе чествуют Колядину и ее литературного выкидыша современные титаны русской словесности – так и вовсе невзначай бессмертным станешь! Весело жить на свете, господа!
Ну, а если  серьезно, о чем тут писать? Произведения такого уровня и анализировать-то скучно!  Ведь «Цветочный крест» ничем,  решительно ничем, не выделяется из серой порнографической массы постмодернистской литературы (вернее, макулатуры). А тем, что главными действующими лицами романа являются, простите,  половые органы, уже никого не удивишь. Привыкли  к этому все потихоньку. Принюхались. Так не лучше было бы просто похохотать, отложить «Цветочный крест»  в сторонку – да и дело с концом? Скорее всего, я именно так бы и поступила (чем, наверное,  снискала бы огромную благодарность  своего изрядно утомленного читателя, до отвала напичканного моими громкими, и, по сути, похожими друг на друга,  опусами о разложении современной литературы… похожими не потому, что мой дар критика ограничен, а потому, что все  анализируемые произведения до боли однотипны!), если бы книга Колядиной не являлась откровенным богохульством и  наглой клеветой на Православную Церковь. Поэтому в поле моего зрения оказались  не филолого-исторические ляпы писательницы и не ее пугающая нимфомания (об этом и другие сказали  уже достаточно), а именно  то, что прочие критики Колядиной (исключая священнослужителей), к сожалению, почти обошли стороной - ее лживые наветы на Православие. Так что мужайся, дорогой читатель, это еще далеко не конец!
Вдумаемся в сам сюжет: священник налагает на свою тайную пассию немыслимые послушания, а потом –из-за зависти к ее славе подвижницы – сам же отправляет ее на костер! «Тоже мне, Америку открыла! - возразит искушенный читатель. – А Клод Фролло Виктора Гюго чем лучше?»  Действительно, образ влюбленного монстра в рясе далеко не нов, да и фабулы «Собора Парижской Богоматери» и «Цветочного креста» имеют отдаленное сходство – иначе Елена Владимировна не была бы постмодернистом.
Но, во-первых, Клод Фролло предстает искренне верующим, исключительно благородным (в 19 лет лишившись родителей, он один воспитал брата Жеана, а также усыновил несчастного  уродливого, никому не нужного  сироту Квазимодо), но глубоко несчастным  человеком, загубленным запретной страстью к цыганке Эсмеральде.  Если внутренний мир Клода поражает своей глубиной  и сложностью, то Логгин – этот Фролло местного разлива – начисто  лишен души. Если героя Гюго чудовищем сделала запретная любовь, то герой Колядиной был чудовищем изначально. В отличие от Клода, ему неведомы иные чувства, кроме тщеславия и гордыни. Герой Гюго глубоко несчастен и в конце романа погибает, герой же Колядиной благополучно остается в живых, и только Небу ведомо, сколько еще несчастных овечек вроде  Феодосии этому доброму пастырю суждено слопать!
Во-вторых,  отец Клод любит Эсмеральду, и страсть его по-своему благородна и возвышенна. Отец же Логгин пугающе плотояден. Чего стоит, к примеру, сцена исповеди,  которой, собственно, и открывается «Цветочный крест»!
«— В афедрон не давала ли?..
Задавши сей неожиданно вырвавшийся вопрос, отец Логгин смешался. И зачем он спросил про афедрон?! Но слово это так нравилось двадцатиоднолетнему отцу Логгину, так отличало его от темной паствы, знать не знающей, что для подперделки, подбзделки, срачницы, жопы и охода есть грамотное, благолепное и благообразное наречие — афедрон. В том мудрость Божья, что для каждого, даже самого грешного члена мужеского и женского, скотского и птицкого, сотворил Господь, изыскав время, божеское название в противовес — дьявольскому. Срака — от лукавого. От Бога — афедрон! Отец Логгин непременно, как можно скорее, хотел употребить древлеписаный «афедрон», лепотой своего звучания напоминавший ему виды греческой горы Афон. Он старательно зубрил загодя составленные выражения: «В афедрон не блудил ли?», «В афедрон был ли до греха?» — рассчитывая провести первую в своей жизни исповедь в соответствии с последними достижениями теологической мысли».
Нормально, да? «Афедрон» и «Афон»! Невольно вспоминается непристойная детсадовская дразнилка:
                   Я вижу горы и долины.
                    Я вижу попу Катерины!
Честно говоря,