Жесть в старинных русских народных песнях. Часть 1. Молодец и девица

Часть 1. Молодец и девица

Дайте ножик, дайте вилку,
Я зарежу свою милку.

В одном из песенников советских времён в предисловии говорится: «Русская народная песня богата глубиной своего содержания, разнообразием жанров, мелодичностью и распевностью, оригинальностью ритмического рисунка, слаженностью поэтических текстов». Пожалуй, в короткой фразе лучше и не скажешь. Но что, собственно, знает о старинной народной песне современный русский человек? Вспомнится ли ему на заданную тему ещё что-нибудь, кроме «Шумел камыш», Ой-Мороза да Стеньки Разина челнов? (К слову, из перечисленных застольных хитов два последних имеют своих авторов и, строго говоря, народными не являются.) Проведите небольшое самотестирование — и если сумеете назвать хотя бы десять песен («Взвейтесь кострами» не в счёт), вы большой молодец!
Впрочем, для восполнения подобных пробелов в народной памяти и существуют сборники песен. Вот только песни в этих сборниках обычно подобраны тенденциозно и, что самое печальное, «облагорожены», «причёсаны» современными составителями: где-то подправлен ритм, где-то рифма, где-то заменено «неудобное» словцо. В результате зачастую мы имеем популярную осовремененную песню, а не её аутентичный, древний вариант. Иллюстрацией может служить текст одной из самых известных русских песен — «Во поле берёза стояла». Если прочитать его купированный вариант в большинстве современных источников, вообще не понятно, о чём идёт речь. Какой-то хлопец пошёл в поле, сломал несчастное деревцо, понаделал из него свистулек, балалайку и вернулся домой, в новые сени, мешать домочадцам своим бренчанием на трёхструнной почивать после тяжёлого трудового дня (примерно так пересказала мне содержание песни одна знакомая пожилая певица из народного хора). А что на самом деле? Оказывается, у песни не герой, а героиня: молодая женщина, насильно выданная замуж за старика, мучается-мается в доставшейся ей безотрадной жизни и думает, как бы досадить своему постылому мужу (в первом куплете) и заменить его молодым полюбовником (во второй части песни).
В современных сборниках либо публикуется начало песни (вариант с берёзкой, народным умельцем и его балалайкой, введший в заблуждение нашу народницу) без следующих волнительных подробностей:

Стану в балалаечку играти,
Стану стара мужа разбужати:
«Встань ты, мой старой, проснися,
Борода седая, пробудися,
Вот тебе помои — умойся,
Вот тебе онучи — утрися,
Вот тебе заслон — помолися!
Вот тебе сухарь — подавися,
Вот те ложку щей — захлебнися,
Вот тебе шило — заколися!
Ой-люли, ой-люли! — заколися!»

…либо ничтоже сумняся просто берётся второй куплет полного варианта песни, в котором молодуха мечтает о том, как она будет обхаживать своего молодого любовника:

…Стану я милова будити:
«Встань, ты мой милой, проснися,
Ты, душа моя, пробудися,
Вот тебе водица, умойся,
Вот те полотенце, утрися,
Вот тебе башмачки, обуйся,
Вот тебе кафтанчик, оденься».

Как видите, смысл песни при таком подходе теряется или меняется на прямо противоположный, вероятно, в угоду поборникам семейной морали. Вот такое «ой-люли, ой-люли»…

Но давайте оставим подобные вольности на совести тех, кто считает для себя возможным покушаться на создававшееся веками народное наследие, и перейдём, наконец, к теме нашего разговора, анонсированной в заголовке, — о жести в народных песнях.
На самом деле русская народная песня полна насилия, жестокости и изобилует подробными описаниями бесконечных пакостей, учиняемых друг другу супругами, любовниками, членами одной семьи (свекровь — невестка, сестра — брат, зять — тёща и т. д.; недаром в знаменитом сборнике П. Шейна 1898 года подобные песни без всяких обиняков помещены в разделе «семейные») и просто хорошими знакомыми. Причём жестокость эта отнюдь не такая наивно-детская, как в приведённом выше примере со сломанной берёзкой. Вообще около восьмидесяти процентов всех песен посвящены взаимоотношению полов, страстям дам и кавалеров, из них более половины — их кровожадным разборкам. То молодец забивает до смерти свою подругу плёткой, то жена мечтает повесить-зарезать-отравить (причём нередко последовательная комбинация этих вариантов встречается в одной песне!) своего благоверного, то сестра подсыпает яду собственному брату. Впрочем, довольно слов, давайте уже перейдём к делу. Тело, как любят говаривать криминалисты — и в нашем случае эта присказка более чем уместна, — в дело!
(В скобках подчеркну, что в данном исследовании мы будем использовать малознакомые широкой публике подлинные тексты, взятые только и исключительно из источников, опубликованных не позднее 1900 года.)
Для разминки зададимся вопросом: откуда родом жестокость в человеке? Разумеется, как и всё в нашей жизни, из детства, откуда же ещё! Вот скажите, каким может вырасти маленький ангелочек, если мамочка перед сном поёт ему такие колыбельные?

Бай, бай, бай,
Наше дитятко!
Спи да усни,
Наше маленько!
Спи да усни,
На погосте гости!
Бай да люли,
Хоть сегодня умри!
А завтра к дитёнку
На похороны
Кладём цюроцьку
В могилоцьку,
Под бел камешек,
Под сыпуцей песок,
Подле бабушки,
Подле своей родни!
Бай, бай, бай —
Да убайкайся,
Спи, моё милое,
Спи, дорогое!

А то и похлеще:

Бай, бай, да люли,
Хоть сегодня умри!
Сколочу тебе гробок
Из дубовых досок.
Завтра мороз,
Снесут на погост.
Мы поплачем, повоем —
В могилу зароем.
В лес по хворост пойдём,
К тебе, дитятко, зайдём.

А так начинается невинная детская песенка про серого козлика:

Был у бабушки козёл,
У старушки доброй,
Он под печкой живал,
Стару бабку бивал.
Он за то её бьёт —
Пирожки дурно печёт:
Когда кислы, когда пресны,
Когда не солоны.

Следующая песня тоже похожа на жуткую сказку, рассказанную на ночь. Тут — просто психоз какой-то!

Марьюшка Казаковна
По торгу всё ходила,
Ситца, решетца купила.
Шла домой — растеряла,
Пришла домой — разсердилась:
Кошку ремёшкой стегала,
Стараго кота татауром,
А дедка в лоб мотовилом,
Бабку в лоб поварёнкой.
«Дедушка, не сердись-ка!
На пирожка, подавись-ка!
На молочка, захлебнись-ка!
Завтра твои именины,
Послезавтрева хоронины.
Приедут к тебе на именины,
Приедут на хоронины
Два волка седатых,
Два старика горбатых,
Две девки косматых,
Два парня без шапок!»

После подобных сказок да колыбельных малыш в лучшем случае вырастет принимающим жестокость как норму, даже как традиционный, хоть и весьма своеобразный, способ выражения любви в семье. И чего уж тогда удивляться реакции девушки, описанной в одной из хороводных песен:

На лужках было, лужочках —
Тут девушки кружки́ вили…
Одна девка, приуставши,
Спать ложилась к молодцу на колени.
Молодец в гусли играет,
Свою Дуню разбужает:
«Встань, лапушка,
Встань, белая лебёдушка!
Эвон едет твой батюшка!»
— Я батюшки не боюсь,
Родимова не стыжусь.
Мой батюшка не чужой:
Побьёт, побьёт — перестанет,
Перестанет бить, устанет...

Отец бил, мать била, милый бил, а ей всё нипочём! Недельку-другую полежала, оклемалась — и снова гулять-плясать! И всё поёт себе под нос за прядением, мурлычет:

…А я ль, молоденька, охоча гуляти,
Охоча гуляти, скакати, плясати,
Скакати, плясати, в зелéн сад ходити.
За те ль меня скачки, за те ль поплясушки
Мой батюшка бил, бил, меня родной мой бил, бил…
Моя матушка била, меня родная била…
Мой милинькой меня бил, бил…
А я ль, молоденька, а я ль, зелененька,
Я с тех ли с побоев, я с тех ли с тяжёлых
Неделю лежала, другую вставала!

Вроде ерунда, ну поколачивают иногда батюшка с матушкой, да и ладно, может, провинилась в чём, на то оне и родители, чтобы воспитывать. Но вот подслушал молодец, что там тихонько поёт подружка за работой, послушал Ванюша Дуняшу, дослушал до конца — и сделал свои выводы. И при первом же случае, при первой же размолвке взял да и убил её, сердешную.

Как пошла наша Дуняша
Яровое в поле жать.
Один снóпочек нажала,
Не успела завязать,
Оглянулася назад:
Идёт Ванюшка межою,
Несёт чулочки под полою,
Шёлковы чулочки, с решёточкой,
И козловы башмачки.
«Ты садись-ка, Дуняша,
На высокую межу,
Обувайся-ка, Дуняша,
В черевички, башмачки!»
Одну ноженьку обула,
А другую не обуть.
«Мне чулки те негожи́
И на взгляд не хороши».
Распрогневался Ванюша
На Дуняшеньку свою —
Как ударил он Дуняшу
По румяной по щеке,
По жемчужной по серьге:
Не ведь — жемчуг подбирать,
Но ведь — к батюшке бежать!
Как на встречу-то Дуняше
Родной батюшка идёт
С родной матушкой.
«Ты скажи, скажи, Дуняша,
Скажи, милая моя:
Кем подбитые глаза
И растрёпана коса?»
— Ах, родной ты мой батюшка!
У меня головушка болит,
Родная ты моя матушка!
Разнедужилася я…»
К белу свету Дуняша не поправилася,
Не поправилася, переставилася.
За рекой, за речкою
В большой колокол звонят —
Знать, Дуняшу хоронят.
Где собачушки воют,
Тут могилушку роют,
А где волки завывают,
Там Дуняшу зарывают.
А Ванюшенька, молодчик (ещё бы! – говорим мы с вами),
Он догадливый был:
Забежал он наперёд
И на сыру землю пал.
«Ты прости, прости, Дуняша,
Прости, милая моя!
Я хотел ведь пошутить,
Не до смерти тебя убить,
Не достанься ж ты, Дуняша,
И ни мне, и ни тому,
Неприятелю мому!
А достанься ты, Дуняша,
Сырой матушке-земле,
Гробовой доске!»

Вот и вспомнил к месту наш ангелочек тот самый маменькин гробок из дубовых досок!
Впрочем, в долгу Дуняша не останется. Она в лице героинь других песенных историй воздаст бедному Ванюшке за его злодеяния сторицей. Уж будьте уверены, месть обиженной русской девушки будет страшной и изощрённой! Я бы на месте молодца тысячу раз подумал, прежде чем решиться где-нибудь на посиделках девицу «прибесчёстовать» (бесчестить, но как бы слегка, т. е. позорить словами, унижать, насмехаться; ох, люблю я эти старинные словечки-выверты: соединят несоединимое, поменяют пару-тройку буковок в слове — и аж русский дух (слух) захватывает!). Как бы там ни было, но говорить вслух о своих оригинальных сексуальных фантазиях точно не стоило.

У нас да на мураве, у нас да на зелёной
Молодец девку прибезчёстовал,
Цаловал, миловал, да за руки хватал,
Перестеночки (перстеньки) сымал позолоченныи.
Отошедши от ней, насмехаться стал,
Насмехаться стал, насмеиваться:
«Кабы эта девушка за мною была,
За мною была и мною слыла,
Мною слыла, добрым молодцем,
Привязал бы я её к короватушке,
К короватушке, к дубовой доске,
Стояла б она увсию ноченьку,
Увсию ноченьку, увсию тёмною,
Глядела б она вдоль по небушку,
Сшитала б она часты звёздочки».
— Не серди меня, добрый молодец!
Отсмею тебе все насмешечки,
Издивлю тебе все издивочки,
Ведь я девушка не безродная:
У меня, у девушки, есть отец и мать,
Есть отец и мать, да два братца родные,
Два братца родные, два названныи.
Я велю братцам подстрелить тебя,
Подстрелить тебя, потребить душу:
А убейтя яво на полуверсты,
На полуверсты до полусмерти,
Привязитя мне тело белоя,
Тело белоя, молодецкоя,
Молодецкоя, завдалецкоя;
Я из косточек терем выстрою,
Я из рёбрышек полы выстелю,
Я из рук из ног скамью сделаю,
Из головушки яндову́ солью,
Из суставчиков налью стаканчиков,
Из ясных очей чары винныя,
Из твоей крови наварю пива.
Созову я всех подруженек,
Посажу я всех по лавочкам,
Сама сяду на скамеечку.
«Вы подруженьки мои, голубушки!
Загану