Алексей Божий человек

Нелегко сейчас малому — какой толк из того, что он вышел победителем в этом поединке? Достав носовой платок, разодрав его не две части, он стал перевязывать все же пораненные пальцы, помогая зубами, затянул потуже повязки. Потом, приведя себя в порядок, успокоился, деловито оглядел шокированный зал. Все зажухались, молчат, стараются не встретиться взорами с парнем. Заметив трусливо сжавшуюся в углу молоденькую официантку, «тройка» хозяйским жестом подзывает ее к себе. Девушка, семеня заплетающимися ногами, приблизилась к «чистому» столику. Заикаясь, она что-то вопрошает. Но парень пока что не расположен давать ей отчет. Графинчик с чистой, как слеза, жидкостью с подноса официантки перекочевывает в его не раненую руку. В одно мгновение содержимое выплескивается в округлый хрустальный бокал. Малый приподымает фужер, зачарованно смотрит через него на свет, как через магический кристалл, затем медленно выпивает, созерцаемый ненасытными глазами зачарованной ресторанной толпы. Бережно поставив опорожненную емкость на столешницу, он поворачивается к застывшей в почтительном книксене официантке. Та хочет что-то вымолвить, но не может, нервный спазм перекрыл ей горло, не в силах справиться с нервами, девушка заплакала, эка напугалась, бедная... «Тройка» в недоумении, достает бумажник, отсчитывает несколько крупных купюр и сует их в кармашек фартучка официантки. И, наконец, отчетливо, чтобы всем было слышно, произносит:
      — Да не переживай ты, глупая, успокойся, иди к шефу, вызывайте милицию, — и, отрешенно подперев щеку рукой, скованно застыл, словно что-то обдумывая.
      Вдруг седой бугай, до того скрюченно валявшийся поодаль, как ненужный предмет, подал признаки жизни. Крепкая. видимо, у него оказалась башка?.. Пришлось «тройке» вместе с «живчиком» оттащить громилу от прохода и, полусидящим прислонить к стенке. Лишь только сейчас я обратил внимание, что «живчик» все время прижимал к животу тонюсенький кожаный портфельчик, вот еще канцелярская крыса...
      Появился метрдотель, или как там его, «тройка», опередив его возмущение, будто он здесь главный, отдал тому понятные им обоим приказания. Ресторатор, подозвав официанток, быстренько проинструктировал их и побежал к выходу встречать милицейский наряд.
      Патрульные не заставили себя долго ждать. Урезонивая продиравшихся в входные двери посетителей, в зал протиснулось трое милиционеров.
      Они по-боевому сориентировались, взяв столик с «тройкой» и евреем-канцеляристом в кольцо. Но я уже не слышал их вопросов, не слышал ответа малого, схватив Наташку в охапку, я оттащил ее в противоположную сторону. Не хватало мне еще попасть в свидетели по уголовному делу, обойдутся, как-нибудь без меня...
      Из фойе доносился невообразимый гвалт — раздевалку закрыли, испугались, что люди не заплатят по счетам. Две официантки упрашивали гостей вернуться за свои столики, пошла какая-то неразбериха, все смешалось...
      «Серая тройка» встал. Милиционер помоложе было бросился расчищать проход, но его попытка оказалась вовсе ненужной. Люди сами расступились перед малым, околдовано смотрели на него, как на невиданное диво, он был «героем» сегодняшнего дня. Так, видимо, родятся легенды и мифы, чего теперь не навыдумывает досужий обыватель, разукрашивая домыслами сегодняшнее происшествия в ресторане «Волна».
      Один я, тогда нашелся, — сказал пожилой официантке, чтобы женщины до приезда скорой присмотрели за серым бугаем, оказали первую помощь. Странное дело, никто, даже милиционеры, не сделали попытки обследовать его состояние, может, жизнь уже еле теплится в нем?.. Невероятно, но у всех разом сложилось какое-то отвратное отношение к громиле, будто и не человек он вовсе, а какой-то монстр. Помнится, даже официантка огрызнулась на мою просьбу: «Буду я еще за ним ухаживать, ни хрена ему, мордовороту, не сделается». И как ее осуждать? Да и мне что, больше всех надо?..
      Вскоре приехала скорая помощь. Седого здоровяка, наскоро обработав из выездной аптечки, перевалили на выцветшие носилки и вынесли вон.
      Постепенно ажиотаж в ресторане стал спадать. В зале быстренько прибрали. Доселе молчавшие оркестранты тихонечко заиграли унылую мелодию.
      Нашелся даже человек, знакомый с «серой тройкой». Он назвал его первоначально Алексеем Петровичем, потом просто Лехой, утверждал, что давно знает парня. Мужик был заметно на взводе, язык его заплетался, но все обступили рассказчика, стараясь не проронить ни словечка из сказанного им. Гражданин тот, видимо, никогда в жизни не имевший подобной популярности, вскоре совсем зарапортовался. Он стал утверждать, что Лексей Иванычу (перекрестил уже) ничего не будет за проломленную башку громилы. Якобы Семеныч(?) работает в органах, мол самый, что ни на есть — контрразведчик. Мужик уже плел, что Алексей показывал ему уж очень секретный документ или удостоверение, из которого выходило, что Леха сам тотчас бы мог арестовать тех милиционеров, которые недавно забрали его. Любопытные радетели истины настойчиво подливали в рюмку осведомленного рассказчика, и вскорости он, вконец осоловев, заснул, раскинув руки по стопу, сметая посуду и закуску. Кажется, потом того мужика свезли в вытрезвитель, не завидую ему, когда он прочухается...
      С Наташкой в тот вечер у нас ничего не вышло. Девчонка обиженно скулила, винила меня в том, что у нее расшатались нервы. Вот стерва-девка, выходит, это я — чуть ли не я укокошил того седого бугая. Впрочем, я на Наташку не в обиде. У самого, после этой передряги три дня кошки в душе скребли. Согласитесь, удовольствие ниже среднего, не каждому такое по нутру...
      Вот такую душещипательную историю поведал сокамерникам в КПЗ один щеголеватый молодой человек, в черной овчиной шубе. Забрали молодчика, с его слов, по навету соседки — припадочной старухи-спекулянтки, якобы за дебоширство. Разумеется, это их «семейное» дело — пусть сами разбираются. Паренек же был веселый, компанейский, добрый, наконец, скажу вам... В камере был нещадный холод — зима, подвал предвариловки топят плохо, да и форточка нещадно сквозила. Людей, правда, набилось порядочно, дышали все усердно, но сами понимаете, это как мертвому припарки, холодно было, однако... Особенно не повезло тощему интеллигентного вида человеку, снятому прямо с поезда, без пальто и шапки. Вот попал человек в переделку... Мы сочувствовали ему, как это бедолагу угораздило, ведь недолго и туберкулез схватить в таких условиях. Не скрою, были и такие, кто все больше отмалчивался — своя хата с краю...
      Так вот, парень, рассказавший нам про Алексея, оказался мировым малым. Когда вечером объявили отбой, все стали устраиваться на полатях, полураздетый интеллигент, обхватив туловище руками, было улегся у кого-то в ногах, малый же просто сказал:
      — Эй, приятель, иди сюда, ляжем рядом, укроемся моей шубой. Я, брат, знал, куда иду — в шубе-то красота! Ну, теперь не бойся... не пропадешь...
     
     
      Эпилог
   
      Жил по-дурацки, и — сгорел по-дурацки... Что еще скажет о Лехе благопристойный обыватель, всем смыслом своего существования покорный рабским заповедям: терпи и не высовывайся, не болтай лишнего, говори не то, что думаешь, а то, что от тебя хотят. А власть предержащие, кто для них Алексей? Одно недоразумение, лишняя головная боль, а может, и «лишний человек» в худших традициях классиков русской литературы. О «советской» лучше умолчать, если вы когда-нибудь задумывались о сути этой глянцевой лажи?..
      «Потемкинские деревни» вдохновляют лишь законченных идиотов да наивных учителок, изучающим жизнь по книжкам, включенным в учебные программы средней школы. Есть, конечно, люди, неистово верящие в идеально выверенные тексты «столпов истины», возможно, и себя причисляют к праведникам, да и не в укор им скажу, не каждый способен задать (хотя бы самому себе) вечные больные вопросы.
      Мне запомнились слова, как-то произнесенные Алексеем, сказанные всуе, они, тем не менее, запали в мое сердце. Я прежде читал их где-то, но теперь они неразрывно слились с личностью Лехи, будто он сам сформулировал ту прописную истину: «Когда все люди начнут говорить только правду — не станет зла!»
      Слышу сонм раздраженных голосов, кликушеские возгласы безропотной черни:
      — Да ему-то можно говорить такие вещи... Тем, кому нечего терять, окромя своих цепей, ничего не стоит следовать той морали. Видали мы таких удальцов?! Они смелы, пока ветром подбиты, а посади ему на шею ораву детишек, больную жену, мать-старушку, брата-инвалида...
      Резонно, ничего не попишешь... Можно, «не отходя от кассы», продолжить сердобольный перечень: некормленую домашнюю скотину, неоплаченный кредит за покупку в рассрочку, нескончаемую очередь на квартиру и, наконец, очередь в рай...
      Даже воинствующий профессиональный безбожник (при некотором умственном допущении), конечно, не стремится попасть в преисподнюю, более того, не хочет, чтобы жизнь его стала адом. Уж они, эти марксисты-чекисты, как ни кто понимают — какова адская жизнь... Знают, потому как уготовили ее своим оппонентам, намеренно создают таковую для них. Думаю, не стоит пояснять особо, безбожники совсем не то, что и атеисты, безбожник — человек, по сути своей не признающий евангельские заповеди, отвергший всякую нравственность, им руководит личная корысть — и более ничего (лозунгами он только прикрывает собственную алчность). Им наплевать на людей, они в душе смеются над идеалами, они всем роют яму — и им это сходит с рук. Безбожников много, они умеют плодить себе подобных, иначе им нельзя, они этим и сильны, они — сила!
      Такими вот сумбурными мыслями завершаю я последнюю главу своего рассказа. Если кто-то из Вас знает еще что-нибудь из Лехиной жизни, а главное — как и где он теперь, продолжите это повествование.