чёртова круга?
Кто это придумал, с каких это пор
Мы режем и рубим друг друга?
Но час пролетел, наступила пора,
На фронте не думай о многом...
В атаку, вперёд, господа юнкера!
Вперёд, за Россию и с Богом.
Д. Персин
Накануне, под вечер выпал снег. Степь белая-белая. И по целине, по нетронутому снегу несколькими дорогами прокладывала себе путь в неизвестность Добровольческая армия. Войсковые соединения и штатские люди, гражданские и санитарные повозки, телеги со скудными боеприпасами - всё перемешалось.
Впереди колонны генерала Боровского ехали несколько всадников, протаптывая путь в глубоком снегу. За ними мрачно шагал генерал Корнилов. От лошади он отказался. «Как я поеду верхом, когда у меня генералы в походном строю в пешей колонне с винтовками на плече?»
На Корнилове надет полушубок, перешитой из солдатской шинели с генеральскими погонами на плечах, на голове солдатская папаха, тёмно-синие брюки с широкими красными лампасами заправлены в высокие чёрные казачьи сапоги без шпор, из оружия только маузер на боку.
Генерал Корнилов небольшого роста, темноволосый с жидкой порос-лью на лице, широкоскулый, узкоглазый, глаза чёрные угольные. Такой тип лица часто встречается среди сибирских и семиреченских казаков. А Лавр Георгиевич был чистокровный сибирский казак, о чём указывали его тёмно-синие шаровары с красными лампасами.
Настроение у генерала подавленное. Положение Добровольческой армии не просто тяжёлое, а отчаянное. Чуть больше месяца назад, 2 января на собрание офицеров он сказал: «Господа! Дай Бог, чтобы этот новый год был счастливее старого. Тяжелое будет время для вас и для меня. Я объявил войну предателям Родины. Большевиков за врагов я не считаю, это лишь несчастные обманутые люди. Если же я борюсь с ними, то лишь потому, что вслед за ними мы увидим немецкие каски. Большевики — это немецкий авангард. Тяжелый будет год и тяжелая борьба. Наверное, многие из вас падут в этой борьбе, может быть, погибну и я, — но я верю в то, что Россия снова будет великой, могучей».
Рядом с Корниловым, сбоку ехал его личный конвой – полтора десятка текинцев – всё, что осталось от полутора тысяч. Загорелые горбоносые джигиты в чёрных бараньих папахах, в малиновых шароварах с серебряным галуном, в жёлто-малиновых халатах выглядели в белом холодном поле чужеродно и странно, как попугаи на снегу. Когда-то под ними были их знаменитые кони - алха-текинцы, но – увы! – лошади на войне гибнут чаще, чем люди.
Чуть сзади главнокомандующего шёл генерал-майор Богаевский Африкан Петрович с небольшим чемоданчиком в руках.
Ещё дальше за Корниловым с винтовкой на плече грустно шагал генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин в чёрном гражданском пальто, брюках и сапогах, на голове шляпа-котелок. Он больше был похож на какого-нибудь промышленника или банкира, чем на генерала. Хотя на самом деле он сын шляхтянки и крепостного крестьянина Саратовской губернии, дослужившегося в царской армии до майора. Деникин шёл и чувствовал, что в правом сапоге намокла пятка, а в левом мокро прямо под ступнёй. Появилось глупое и навязчивое желание снять сапоги и посмотреть где они протекают. Зачем? И так всё ясно! Сапоги текут. Не вовремя, в самом начале похода. Корнилов решил назначить Деникина своим заместителем, они знали друг друга ещё с Германского фронта и их сближали общие судьбы – оба выходцы из низов.
Дальше штаб Корнилова во главе с генерал-майором Романовским.
За ними уже собственно Юнкерский батальон генерала Боровского вперемешку с гражданскими.
За санитарными санями шли женщины-прапорщики Александровского военного училища, прибывшие в конце ноября из Москвы, «офицерочки», как их называли. В долгополых шинелях, в серых папахах, они гордо называли себя женским батальоном, хотя их было всего пятнадцать человек, до батальона не дотягивали. Впрочем, и вся Добровольческая армия едва дотягивала до полка бывшей царской армии.
Корнилов был против женщин в армии. Он сам летом 1917 года отменил создание женских батальонов, и на Дону отказывался применять их в боевых условиях. Девушки сами, добровольно убегали в части и принимали участие в боевых действиях. Одна из них с дерзкими и весёлыми голубыми глазами, крепко сбитая, прославилась в боях ещё в Москве, а здесь на Дону у станции Ряжская. Это была баронесса София де Боде.
Уже на выходе из города к женскому батальону подкатило семь пролёток с офицерами. Один из них в тёмно-синей форменной тужурке железнодорожника с двумя рядами металлических пуговиц, тёмно-зелёными петлицами и золотыми полковническими погонами на плечах улыбнулся Софьи. Она узнала его и тоже улыбнулась. Это был полковник Зимин, её знакомый. Они познакомились в Москве, а у Ряжской знакомство продолжилось.
- Виктор Витальевич? Лихо вы подкатили, ваше высокоблагородие! По-гусарски!
- Нет, Софья Николаевна, мы пехота, инфантерия. Партизанский от-ряд, вы же знаете, под моим личным командованием. Задержались не-много, пришлось догонять на пролётках. А мороз-то, какой! А? Снег под ногами скрипит. Ночь звёздная, а, значить, холодная. «И горели в небе звёзды, как глаза волков голодных».
- А вы поэт, Виктор Витальевич, - улыбнулась Софья.
- Так точно, прапорщик. Барышни, а что вы своими ножками, почему не в санях?
- Там же раненные.
- Так тем более. Согреете.
- Да как же мы туда полезем? Они же мужчины, а мы женщины.
«Офицерочки» были явно смущены.
- Так что из того? Кто же согреет мужчину, если не женщина?
- Мы не женщины, мы солдаты.
- Вас как-то не понять: то вы женщины, то вы солдаты.
- Мы к ним приляжем, а у них что-то зашевелиться в штанах, что тогда? – смеялись прапорщики.
Круглолицая сестра милосердия, правящая санями, обернулась и сказала:
- У кого зашевелиться – тот выживет, а у кого нет - тот не жилец.
- О! Ксения Васильевна? – удивился Зимин. – Вот уж не ожидал!
- Почему? – спросила сестра милосердия. – Где ещё быть сестре милосердия, если не в армии?
- У вас же вроде как «медовый месяц?»
- Правильно. Поэтому я и здесь: с мужем в одной колонне. Только он своим делом занимается, а я своим. По-моему всё правильно.
- А кто у вас муж? – спросила де Боде.
- Разрешите представить: Ксения Васильевна Чиж, - сказал Зимин.
- Чиж? – улыбнулась Софья. – Какая милая фамилия.
– В девичестве, - добавил Зимин, - а теперь жена генерала Деникина.
- Деда Антона? – удивилась Софья. – Такая молодая!
Ксения улыбнулась бестактности баронессы:
- А сколько вам лет, прапорщик?
- Двадцать один.
- А мне двадцать пять. А Антону Ивановичу – сорок шесть и, поверте, не такой он уж и старый.
- Извините, - засмущалась Софья.
- Ничего, - сказала Ксения.
- Господа офицеры! Вольно! Опекать господ прапорщиков! – приказал полковник Зимин. – И, кстати, Софья Николаевна, мне тридцать пять лет. Я не очень стар в ваших глазах?
- Ой, ладно вам, господин полковник. Вы же женат.
- Я помню.
- Сколько у вас в отряде человек? – спросила Софья, что бы переменить тему разговора.
- Двадцать восемь, вместе со мной. А что?
- Так. И опять мы вместе. Как в Москве, как под Ряжской.
- Да, а в Москве могли бы победить, если бы полковник Рябцев с большевиками не разговоры разговаривал, а просто бы всех расстрелял тогда, в ночь на 28 октября прошлого года.
В голосе полковника слышалась досада.
- Ничего, ещё наверстаем, - убеждённо сказала баронесса де Боде.
- Дай то Бог.
- А вы сомневаетесь, Виктор Витальевич? – обернулась Ксения Деникина.
- У большевиков людей больше. За ними идут. Они обещают всё! Землю, заводы, национальным окраинам – автономию. Выползли они в июле неизвестно откуда, а в октябре уже власть в свои руки взяли. Все думали, что месяца на два, а они уж четвёртый месяц держаться.
Полковник тяжело вздохнул и продолжил:
- А мы что можем предложить? Старую жизнь? Но даже среди нас не все хотят вернуть старую жизнь. Кто-то хочет царя, а кто-то – нет. Да что говорить: Корнилов лично арестовывал царя и всю царскую семью! А большевики что народ просит, то и обещают. Вот, кстати, интересно, в Замоскворечье фабрика по производству телефонных аппаратов, чем сейчас занимается? Кому сейчас нужны телефонные аппараты! Фабрика в руках рабочих! И что дальше? Телефонные аппараты на хлеб не поменяешь, крестьянам они точно не нужны.
- Настроение у вас какое-то не боевое, полковник Зимин, - сказала Ксения.
- А откуда ему взяться боевому? Боеприпасов нет, народ против нас! Только что – «Наше дело правое!» да «С нами Бог!»
- Хотя бы! И народ скоро поймёт – кто такие большевики! Вот мой Антон Иванович сын крепостного крестьянина, а Корнилов сын казака-землепашца. А у большевиков? Ленин – дворянин, а остальные иудейского вероисповедания. Какое они имеют отношение к русским крестьянам и рабочим?
- Да причём здесь это? Власти они хотят! Власти! Вы бы сказали мужу, Ксения Васильевна, пусть они с Алексеевым и Корниловым лозунг какой-нибудь придумают, программу действий какую-нибудь.
- Так программа действий есть. На Кубани вместе с Кубанской Радой объединить юг России в одно государство, Сибирь подключить. Набраться сил и скинуть большевиков.
- А Кубанская Рада спит и видит, как стать опять Россией?
- Штатом Российской Федерации. Так Алексеев говорил.
- А почему вы тогда воюете, если в победу не верите? – спросила Софья.
- Во-первых, присягал Отечеству, а присягают один раз, Софья Николаевна. А во-вторых, я рыцарь! А рыцарь всегда на стороне слабых и гонимых.
- Шутите, Виктор Витальевич.
- Разумеется, прапорщик.
- Но на данный момент, мы действительно слабы и гонимы, - вздохну-ла Ксения Деникина. – И наши командиры больше сейчас волнуются, как армию накормить. А вдруг казаки продукты не будут нам продавать?
- Как так?
- Да просто. Мой-то Иваныч в детстве наголодался, к голоду привычен, да и Корнилов тоже. А остальные-то как?
- А остальные с голодом в окопах познакомились, - ответил Зимин, - не об этом надо думать.
- А о чём?
- Как русский народ образумить. Сбили его большевики с пути истинного.
До Аксайской станицы чуть больше версты. На дороге встречает квартирьер, докладывает Корнилову:
- Атаман и старики станичные сказали, что держат нейтралитет и нас решили не пускать в станицу.
- Чёрте что твориться! – разозлился Корнилов. – Казаки! Стыдно даже, что принадлежу к этому сословию! Иван Павлович, - обратился он к генерал-майору Романовскому, - вы, как начальник штаба, и вы, всё-таки местный, с Луганска, съездите в станицу, разберитесь.
- Есть, - козырнул Романовский, нашёл сани, развернул их в сторону станицы и сказал Деникину:
- Антон Иванович, поехали со мной, как будущий заместитель главнокомандующего, поговорим с этими трусливыми идиотами.
Деникин согласился, подумав, что мокрым ногам лучше быть в санях, чем на снегу.
За ним верхом поскакали ординарцы.
Атаман Аксайской станицы сидел в своём курене, на втором этаже в зале на лавке в углу под образами. Керосиновая лампа под низким
