Коротенько о себе
Маму я помню, но вот есть ли у меня отец, не знаю.
Надо думать, есть, поскольку рождаемся мы, само собой, от отца и матери, хотя именно мама носит нас сначала в своем животе. Как бы то ни было, не припомню, чтобы я видел кота, который мог бы быть моим отцом.
Я не знаю как звали маму и что с ней стало. В последний раз, когда я ее видел, она смотрела на меня издали, и в глазах ее застыла глубокая печаль. Я смутно представляю то место, даже не могу точно сказать, дома мы были или на улице. Помню лишь, что там были либо стены здания, либо ограждения вроде тех, что находятся в парке между деревьями и лестницей, и через которые сейчас я легко перепрыгну, – но тогда я был тогда слишком мал, чтобы их различать.
Мама смотрела на меня с безграничной болью, когда какой-то мальчишка взял меня на руки и задрожал. Не знаю почему он трясся, ведь тогда я весил очень мало, но главное, что держал он меня очень осторожно. Мальчишка немного помялся, а затем двинулся в путь вместе со мной, и тогда мама злобно, с подвывом зашипела, и в ее голосе слышались боль и угроза.
- Уходи быстрее, пока она не набросилась, – поторопила мальчишку хозяйка моей мамы.
Эта женщина даже не назвала ее имени. Мама, наверное, была очень слабенькой, потому что не набросилась на мальчишку и позволила ему уйти вместе со мной на руках. Кажется, я даже закрыл глаза, чтобы не видеть ее. Мне почему-то было очень хорошо в этих подрагивающих, заботливых руках, несших меня с такой осторожностью. Наверное, я был уверен, что впереди меня ждет счастье.
Какое-то время я, вероятно, прожил в доме, о котором почти ничего не помню. Знаю только, что там было несколько телевизоров, потому что когда я вошел в первую комнату, сверху на меня неслись лошади, а в другой были странные существа, жутко меня напугавшие. До этого я никогда не видел телевизора и не знал, что есть такие маленькие окошечки, в которых появляются и исчезают самолеты и корабли, в которых дерутся какие-то люди, а весь тамошний мир не имеет ничего общего с моими совсем недавно открывшимися глазками. Как-то вечером, когда уже почти стемнело, мальчишка, у которого я жил, снова взял меня на руки – в этот раз он уже не дрожал – и понес на улицу. Неподалеку от вереницы выстроившихся в ряд машин он встретился с Бегонией-дочерью, которая в то время была тощей, некрасивой девчонкой, сущей страхолюдиной.
- Возьмешь его к себе на субботу-воскресенье? – спросил мальчишка. – Настала очередь отцовских выходных, а мама сказала, что не хочет за ним ухаживать.
К тому времени я уже знал, что мальчишка живет только с матерью. Неужели он, как и я, не знает своего папашу? Но ведь он только что сказал про очередь отца. Что бы это значило?
Бегония протянула руки и парнишка положил меня ей на ладони.
- Не знаю, разрешат ли родители, – немного поколебавшись, ответила она, на мой взгляд, не очень уверенно.
Но, видимо, я ей все же понравился, потому что девчонка тут же принялась меня гладить, а затем, покоренная моей мягкой и шелковистой шерсткой, уже довольно бойко спросила:
- А чем его кормить?
Мальчишка растерянно принялся скрести в затылке. Я же вертел головой, переводя взгляд с парнишки на девчонку и наоборот, соблюдая при этом нейтралитет. Не я решал свою судьбу, хотя мне лично больше нравились девчачьи руки.
- Немного молока вечером и утром, – ответил, наконец, мальчишка. – Он совсем маленький, и вряд ли сможет есть что-то еще. Мама давала ему только молоко.
Ну разумеется, опять это молоко. Как же оно мне осточертело! Только им меня и пичкали, и именно с тех пор оно мне отвратительно.
На этом, как помнится, разговор и закончился. Малышка Бегония пошла домой. Она была похожа на пажа, несущего на вытянутых руках алую подушечку с лежащей на ней королевской короной по случаю коронации. Эти бредовые сцены я видел во многих второсортных фильмёшках.
Время от времени девчонка прижимала меня к себе и нежно поглаживала по спинке ладошкой, а я тихонько терся головой о ее руки, благодаря за ласку.
Думаю, тогда я еще не умел толком выражать свои чувства, и вряд ли она поняла, что мне нравятся ее ласки. Особенно мне нравилось, когда она прижимала меня к своему тщедушному тельцу, и я чувствовал торопливый стук ее сердца рядом с моим ртом.
При встрече с матерью ее сердце заколотилось сильнее.
- И что нам делать с этим котом, доченька?
- Мамулечка, разреши его оставить, ну пожалуйста. Он побудет у нас только до понедельника, а в понедельник перед уроками я отнесу его Давиду. Давид на выходные едет к отцу, и его мама...
То, что дело касалось отца Давида, видимо, было достаточно веской причиной, потому что Бегония-мать уступила, сказав свое всегдашнее:
- Ну ладно, посмотрим, что скажет отец.
Она постоянно говорит так, если ее чувства борются с долгом.
- Ни за что, – как обычно решительно отрезал отец, ограничившись впоследствии напоминанием, – только в понедельник непременно верни его хозяину, Бегония, ясно?
Эти два дня были очень необычными, точнее сказать, очень яркими. Я побывал на коленях у всех, кроме отца. Несмотря на все уговоры, тот так и не захотел узнать какая мягкая у меня шерстка. Наконец ребята угомонились и перестали гонять меня по рукам. В углу кухни под микроволновкой они навалили гору одежды и положили меня туда, чтобы посмотреть, удобно ли мне там будет. А рядом на всякий случай – вдруг мать Давида забыла меня покормить – поставили желтенькое блюдечко с молоком. Я не сразу решился лизнуть эту белую жидкость, да и лизнул скорее из любопытства, нежели от голода. Меня больше прельщала компания, а не еда. Множество глаз жадно следили за неуклюжими движениями моих слабых лапок. Я не привык к такому скользкому полу и неизбежно тыкался мордочкой в блестящую плитку, едва начинал переставлять лапки.
Моя неповоротливость смешила их, если только я не шлепался на пол и не ударялся о плитку слишком громко. В этом случае все как один испуганно бросались мне на помощь. Я решил воспользоваться этим и стал плюхаться на пол намного чаще, чем следовало.
Я быстро смекнул, что выйдя из кухни, чувствую себя гораздо увереннее. За исключением ванной, в которой тоже была плитка, во всех остальных комнатах пол был деревянным, с мудреным названием паркет. К тому же, этот самый паркет был застелен коврами, которые служили мне великолепными тормозами, если я, сильно испугавшись чего-то, ударялся в бега, играл или паясничал.
