теперь я могла быть на связи с моими детьми, где бы они ни были и где бы ни была я.
Туласи шел уже семнадцатый год, и она упросила Свету взять ее в свою бригаду и научить малярному делу, ибо была в своих великий надеждах купить машину и открыть свое ИП. В этой связи я перешла жить на Пирамидную, где еще оставалась Лена, но почти каждый день приезжала к Туласи, готовила у нее, по графику дежурств по-прежнему убирала в коммуналке в нашу очередь, ходила к Свете присматривать за Славиком, ибо он уже пошел в первый класс и надо было его встречать со школы, приводить домой, кормить, делать с ним уроки и дожидаться Светы. И далее уже направляться на Пирамидную. Так Бог устроил мой быт и быт моих детей. Вечером неизменно я контролировала Туласи или приезжала к ней с ночевкой.
Так случилось, что Нина, крестная Светланы, сестра Саши, поругавшись как-то со Светой, отказала ей в совместной работе, поставив в такую ситуацию, что она оказалась вне работы и вне возможности зарабатывать на жизнь, имея на руках Славочку. Это привело Свету в большую печаль. Но, поразмыслив, она решила с Туласи организовать свою бригаду, ибо малярное дело Светлана хорошо уже освоила и пригласила к сотрудничеству бывшую квартирантку бабушки Ирину и, таким образом, Светлана и Туласи стали работать самостоятельно, давая объявления и находя также себе прорабов, обеспечивающих работой.
Так, дети мои Волею Бога искали свой путь, постепенно приобретая специальность маляров, осваивая ее до того уровня, когда уже начали выполнять достаточно сложные отделочные работы, включая евроремонт. Все было по замыслу Бога, дети мои проходили свою нелегкую школу жизни, становились на ноги постепенно, имея от Бога правильное мышление, зная Бога, уповая на Бога, надеясь на Бога, имея в себе и милосердие и терпение, и старание, и умение преодолевать, и зная простой образ жизни, и аскетизм, и добродетель.
Добродетель Светланы была (и есть) вообще неисчерпаема. В свое время она безвозмездно помогла Туласи со стационарным телефоном; она, когда бабушка только заболела, приехала в ее дом с полной сумкой еды. Она не купила ее, ибо денег не было. Она все выгребла из своего холодильника, что для Славочки привез его отец Тагир, и привезла бабушке. Но это бабушка есть не могла, ибо это были не те продукты, но стала хорошо есть Лена. На это я собрала все продукты снова в сумку и отвезла и водворила все на место, сказав Светлане, что продукты привез Славику отец, и пусть они и будут для вас. А бабушка не может есть это, мы ей еду готовим и толчем, ибо она не может жевать. А Лене я сказала, что она может пойти и купить себе продукты любые за свои деньги. И это она приняла без обид. Ибо до болезни сестры свои деньги с пенсии неизменно собирала, а кормились они за счет денег с продажи семечек и арахиса и прочих сладостей на переезде, когда мама была жива и здорова.
После смерти мамы Лена не знала, как теперь ей дальше жить, или уехать к себе домой на Сквозную, или продолжать теперь жить со мной. У меня характер был несколько прямолинеен и не совсем сговорчив, но делить нам с Леной было нечего. Я тетю любила, но хорошо понимала, что, живя с мамой, она частенько осуждала меня, подозревая, что я не работаю и, собственно, занимаю иждивенческую позицию, живя на те крохи, которые давал Марков для Туласи и на то, что я, по сути, ела у мамы, когда смотрела за ней. На самом деле, это и был План Бога таким образом поддерживать меня, ибо в 2003 году я должна была отказаться от инвалидности любой группы и, по сути, таким образом оставалась без средств к существованию. Объяснять кому-либо, как со мной работает Бог и что от меня требуется, было уже бессмысленно, все происходило стихийно или автоматически, меня приходилось кормить за счет маминых сбережений, ну, и потому, что я почти безвылазно присматривала ее, что требовало очень немалых усилий и что позволяло мне в доме матери и питаться.
А Туласи я привозила деньги от отца и помогала закупать продукты и готовила ей, как и следила за тем, чтобы она не осталась голодной. Все вообще было строго впритык, все полностью было Управляемо Богом, и если заканчивались средства в одном месте, то Бог указывал, где их можно взять в другом.
На оставшиеся после похорон деньги, те деньги, которые дали двоюродные братья и соседи мамы, когда прощались с ней, я прожила вплоть до сентября, очень скромно их расходуя, и только в сентябре получила некоторые деньги с маминой книжки, как и за похороны, и еще некоторое время могла так жить, начиная Волею Бога думать, однако, о том, где их брать в дальнейшем.
Туласи, между тем, помогал отец, и она постепенно начинала зарабатывать, работая со Светой учеником маляра и получая свои от этого проценты. В моей жизни, в жизни моих детей все постоянно было под божественным неизменным и неослабным контролем. Бог никого не баловал, никого особо не поощрял, всех, включая Лену и маму, вел через аскетизм, добродетель, давал каждому свои страдания и иногда это было далеко не в слабую меру. Ибо, если говорить точно, то этот период болезни мамы был очень и очень тяжел для всех, он был тяжел и физически, и на уровне переживаний, и на уровне проявлений качеств, и материально, безусловно.
Мама срывалась, кричала ни своим голосом, сильно всех обижала, переставала всем верить, запрещала иногда входить в свою комнату, плотно закрыв двери, и мы должны были с Леной целями днями находиться в маленькой восьмиметровой комнатке, прислушиваясь, что она делает, не стонет ли, не зовет ли, не упала ли…
Еще будучи в состоянии ходить, она постоянно пересчитывала свои деньги, переставала доверять, боясь, что их у нее могут своровать; она уже больная пересчитывала сдачу, которую я приносила, когда ходила за молоком и тем, что ей еще можно было есть; она пыталась контролировать нас и так держать в своей узде, будучи больной, так, что это уже было ненормально; она писала очень коряво и непонятно, как могла, нам некие записки, пытаясь донести до нас свои требования, но прочитать хоть слово уже было невероятно. Оставалось только связываться с ней на ее кивок головы да или нет, но и здесь мы не угадывали и подвергались вновь и вновь ее истерикам..
Мама этот период переносила очень тяжело, она никак не хотела отпускать меня и оставаться с Леной, ибо считала Лену очень медлительной и бесполезной, хотя я говорила ей, что мне надо проведать Туласи или надо пойти к Маркову и принести ей от отца деньги, приготовить еду.
Мама всегда, даже будучи здоровой, как-то плохо понимала, что у меня есть дети, и я не могу у нее долго задерживаться. На это она неизменно говорила: «Ничего с твоими детьми не случится.». Но случалось. Два раза случалось. Бог уберегал Туласи. Но с ней два раза была ситуация, которая могла привести к беде. Даже с Богом, говоря с Богом, я всегда была в великом напряжении, и потрясения меня никак не обходили, ибо так вел Бог, и так надо было все переживать и строить свой мир даже с Богом своими руками.
Первый случай был, когда мама только заболела, когда ее парализовало, и надо было у ее постели дежурить в больнице. Туласи на выделенные папой деньги купила белый полушубок у соседки по коммуналке, с капюшоном, ношенный, но еще добротный и теплый. Но капюшон был таков, что из него не очень была обозрима дорога. Переходя трамвайные линии, Туласи была сбита машиной, которая отбросила ее на рельсы метра на три, ибо скорость машины из-за трамвайных путей была умеренной. Рядом шедшая с ней подруга успела всем через сети сообщить, что Туласи сбила машина; уже все друзья ее слали соболезнования. Но Туласи не на долго потеряла сознание, пришла в себе и пошла, не отделавшись даже ушибами… Однако, эта весть успела достичь и меня от самой Туласи. Она сказала, что все обошлось. Впоследствии мы претензий к водителю не стали предъявлять. Но потрясение мое не передать, хоть и все обошлось. Это была такая боль, что я, уединившись, взяла иглу и прошила ею свою щеку несколько раз, ибо иного пути для себя не видела как принести себе боль… боль была. За дочь. Хвала Богу. Обошлось.
Было и так, что, когда я была у мамы, Туласи, неразумный мой ребенок, подросток, включила в позднее время на всю катушку свой магнитофон… Соседи стали возмущаться, покрывать ее матом, угрожать ей. Гильщанская Лена в гневе стала тарабанить в ее железную дверь так, что грохот разносился до первого этажа. Наталья из 58 квартиры с коридора кричала Туласи, которая сидела с ее дочкой Дашей запершись, чтобы они ни за что двери не открывали, ибо Гильщанские стоят у двери с ножом… Это как? Мне рассказали соседи, как и рассказали о том, что к Туласи тарабанят пьяные молодые парни и требуют, чтобы она открыла им дверь. Так что коммуналка далеко не присматривала за моим ребенком. А напротив, была опасна и угрожала… Это мама не понимала…
В семнадцать лет Туласи сошлась с молодым мужчиной Анзором и начала с ним жить. Это был армянин из достаточно благополучной армянской семьи, но где-то потерявший паспорт и занимавшийся, сколько я его знала, его восстановлением… Почти нигде не работал, занимал у Туласи деньги, охранял ее от коридорных нападок, вместе с ней готовил еду, ходил по магазинам и часто с ней ездил к своей семье в ростовскую область, откуда они привозили разные закрутки, продукты, и отношения с его родственниками у нее были отнюдь не плохими.
Так повел Бог Туласи, давая ей свой опыт, свой вход в мир материальных отношений, развивая в ней таким образом качества, понимание, видение жизни, проводя ее по своим терниям… и не особо подпуская меня к ее выбору, ее отношениям, к ее решению вопроса о заработке, но просто посвящая меня через нее в ее планы и события ее жизни, везде Божественно помогая и охраняя ее, но и не устраивая ей простой путь, но путь своих преодолений.
Никому Бог легко и просто жить не давал, но все, как бы то ни было, было под Божественным контролем, все было неслабым испытанием, все было и так, что никто ничего не терял, но входил в суть жизни, как все другие, через потрясения, через потери, через безденежье, через труд, через разных людей, через опасности… И в этом пути каждого я не могла и пальцем пошевелить, никогда. И на самом деле никто не может.
Всегда для моих родных пути были неисповедимы, и никто из них не должен был встать на греховный путь. Или очень греховный путь. Но все, что приходилось каждому делать и переживать, все это был тот опыт, который Бог каждому и уготовил до рождения и тот, который своим опытом и должен был откладываться в багаж каждого. Но говорить человеку, что ничего с твоими детьми не случиться, нельзя. Мама этого не понимала и не только в отношении моих детей, но и тогда, когда я была молода. Когда отец ехал за мной в Москву, она ему сказала: «Постарайся ее не брать домой». А между тем, я ночевала на вокзалах и в аэропортах, зимой… и очень на тот период нуждалась в помощи… А мама… она просто боялась, боялась всегда, кто бы и что бы ни сказал. Это для нее было важнее. Но… где же теперь моя мама? Об этом и о другом в следующий раз.
