73.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 31. СВОИ И ЧУЖИЕ ПЕЧАЛИ.

73.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 31. СВОИ И ЧУЖИЕ ПЕЧАЛИ.

Коммунальная квартира не была благоприятна для того, чтобы продолжать здесь писать Святые Писания. Она больше исполняла функцию перекидного мостика для меня в те условия, в которых я и могла бы продолжать писать Святое Писание Волею Бога, способствовала в пополнении материального опыта моего и Туласи, как бы развивала мой мыслительный процесс в том направлении, который был угоден Богу, ибо только Бог мог знать, на что я способна, в чем у меня еще сильное невежество, что и как подправить, и это было далеко не по упрощенной схеме бытия, но в достаточно жесткой, реальной, обстановке, где никакие события уже не могли проходить мимо, но непременно вовлекали меня и телом и умом, и раздумьями, все во мне используя и направляя на  изничтожение любых мыслительных дефектов и проявлений, которые бы оказаться могли губительными для написания в дальнейшем Святого Писания.


Все было под контролем Бога, все меня обижающие наказывались непременно, но в свое время. А я должна была через греховные качества других познавать в сжатые сроки материальный мир в его разных лицах и проявлениях, что было и больно и очень больно и невыносимо больно. Но преодолевалось.


Для всех я была поначалу нечто бесформенное, непонятное, религиозное, вне обычных правил материального мира. Но мои реакции  и озадачивали и постепенно снискали ко мне уважение. Но это потом. Хотела я или нет, но и здесь денег катастрофически нам с Туласи не хватало, ибо были и другие нужды помимо еды, которые требовали средств. А Марков выдавал деньги неумолимо мало, не поддаваясь ни на какие просьбы, полагая в себе, что я работаю и потому средств должно хватать.


Однажды случилось так, что все наши запасы, почти до крошки, были уже съедены. На вечер ничего из еды не оставалось. Туласи просила поесть. Я собралась и пошла к Маркову в вечернее время, когда он должен был уже прийти с работы, в надежде, что он даст деньги на один день раньше, полагая, что уговорю его, скажу, как есть, что денег нет совсем никаких и еды также. К Маркову за деньгами я всегда ходила с великой опаской, ибо часто случалось и так, что его или не было дома или он просто не открывал ворота. Достучаться было невозможно, и приходилось приходить еще и еще… Я уже начинала понимать, когда он дома и не открывает. Если он закрывал ворота изнутри на задвижку, то ворота были закрыты плотно, а значит, он дома. В противном случае ворота немного поддавались как бы колебанию. Было очень печально, когда я знала, что он дома, но уходила ни с чем, и снова мы с Туласи дожидались своего часа.


Просить деньги у мамы я вообще не могла, ибо там была не очень для меня подходящая на тот период атмосфера. Дело в том, что на тот период Лена жила у мамы. Виктор уже умер, и Лена с мамой частенько подрабатывали, торгуя семечками и всякими сладостями на остановке, привозя сюда на тачке  и семечки и жвачки, и разные орешки и конфеты, выкладывали все на невысоком столике и картонных коробках, и Лена полагала, что деньги это совместные и, как бы лояльно ко мне не относилась, но была против того, чтобы мама с этих денег мне помогала. Также, у мамы на тот период жил ни то квартирант, ни то сожитель, который работал в зоопарке, кормил животных, и часто с этого пая для животных выгадывал овощи и приносил домой, так платя за квартиру, и тоже был против того, чтобы мама мне и отсюда что-либо давала, и однажды это присек так, что мама или делала это украдкой или вообще не была готова  мне чем-либо помочь и также рассуждала, как и Марков, ибо с ее глаз моей зарплаты и помощи со стороны Саши должно было хватать денег на жизнь.


Часто мне для Маркова приходилось придумывать причины, по каким понадобились деньги. Или это было необходимо в школу, которую Туласи на самом деле не посещала, или для того, чтобы оправдать такой нуждой необходимую покупку для Туласи, что могло относиться к обуви или одежде и что было самым крайним случаем, ибо требовалось потом показать ту вещь, на которую я просила деньги. И тогда эту вещь мы просили у Даши, почти ровеснице Туласи по коридору, показывали и потом отдавали, так выкручиваясь в самых разных житейских неурядицах, ибо гнев его мог вылиться на весь коридор, а мне проблем здесь и без того хватало…


Так что с деньгами у меня было далеко не самым все лучшим образом, а Туласи подрастала, требовала более дорогую пищу, такую, как пиццу с грибами, фрукты, но не мясную, нужны были ей и какие-то карманные деньги, да и одежда более дорогая, ибо она входила подростковый возраст.

Оказавшись в очередной раз перед такой проблемой, причем существенной, я отправилась к Саше в надежде, что он поймет ситуацию, что его ребенок на данный момент голоден, и даст средства. Через минут двадцать я уже была на Гвардейском. Очень часто бывало так, что до него я достучаться не могла, как ни барабанила в железную калитку и приходила вновь и вновь… Но на этот раз он мне открыл.  Я изложила ему свою просьбу, сказала, что дома нет денег совсем и нечем покормить Туласи, что она сидит голодная дома и ждет меня.


На это он ответил, что деньги к ночи не дает, ибо это к убытку, и мне следует придти завтра утром, по крайней мере. Но это было исключено, как я могла сказать Туласи, что сегодня она не будет ужинать, что папа деньги не дал… Я стала просто упрашивать Маркова, приводя разные доводы, на что он поступил со мной крайне жестко. Он просто захватил своей пятерней мою шею со стороны спины, пригнул меня, сорока шестилетнюю женщину, как пацанку, согнув меня, как преступника, до земли, буквально потащил меня к воротам и выставил, что называется, взашей,  буквально вытолкав из своего жилья на Гвардейский, так, что прохожие могли это видеть.


Это было неслабое унижение, это была и жестокость, это было и то, за что ему еще предстояло ответить перед Богом. А пока… Пока я набирала свой опыт материального существования. И таким образом через такое унижение и аскезу платила Богу за то, что должна была писать Писания. Ибо за все Богу надо платить; и, чтобы не посчитать себя высоко стоящей, Бог помогал мне утихомиривать мое эго и такими путями. Но и это был не край.


Дома я сказала Туласи, что до папы не достучалась и отварила горсть риса, все, что у нас оставалось. Утром деньги Марков дал, будучи далеко… далеко не бедным и не нуждающимся. А мы с Туласи Волею Бога учились претерпевать, быть аскетичными и принимать жизнь, как она есть. Плохое об отце детям я никогда не говорила. Что было необходимо показать, то Бог показывал Сам Своими путями.


Жизнь в коммуналке тоже была непростой, аскетичной, унизительной, порою здесь приходилось буквально бедствовать и выживать. Все чаще и чаще я начинала задумываться Волею Бога о том, что жить в коммунальной квартире невозможно. Это было достаточно тяжело, гнетуще, в полной зависимости от других людей. Невозможно было как-то уединиться от чужих бед, как и от своих, которые, казалось, здесь усугубились, обострились, делая жизнь столь печальной, что надо было что-то предпринять. Туласи все чаще и чаще стала говорить о том, что здесь ей не нравится, что все кричат, ругаются, постоянно пьяные разборки… В этой связи я стала покупать газеты и искать покупателей на коммуналку, одновременно просматривая  и варианты для покупки жилья. Начался активный круговорот звонков, люди приходили смотреть комнату, предлагая ростовскую область в самых разных вариантах… В итоге весь коридор уже знал, что коммуналка продается и в этой связи Гильщанские предложили ее купить за шестьдесят тысяч рублей. Комнату Елена собиралась купить для своего сына Игоря, которому на тот период было лет двенадцать.


Просматривая газетные объявления, я нашла, как мне показалось, неплохой вариант, где в ростовской области предлагалась двухкомнатная квартира с балконом в двухэтажном доме за достаточно приемлемую цену в одну тысячу долларов, что на тот период приравнивалось тридцати тысячам рублей. Поскольку Гильщанские за коммуналку давали шестьдесят тысяч, то еще оставалось и на переезд и на мебель, и на период, пока я все же буду искать работу.

Женщина, продававшая свою квартиру в ростовской области, согласилась на сделку, и я решила таким образом все документы собирать сама, минуя риэлторов. Это был достаточно тяжелый и изматывающий период, требующий денег, времени и многие состыковки… У Гильщанских была взята предоплата в четыре тысячи рублей. Но в последний момент, когда была подписана, получена последняя справка, когда оставалось только получить разрешение в опеке, когда Марков должен был под последним документом засвидетельствовать, что он не возражает в плане продажи коммуналки, он вдруг категорически отказался подписывать документы, и просить его было невозможно. Сделка сорвалась после долгих моих усилий, после многих стараний и надежд, после того, как все было пройдено и готово…

Это было отчаяние. Это было крушение всех надежд, это была боль, к которой стали присоединяться все другие бедствия и печали на тот период, это было то, что невозможно было просто претерпеть… Я поняла это как то, что судьба меня выбросила за борт, что я, по сути, никому не нужна, что нет у меня дороги, что все как против меня и так всю мою жизнь. Это состояние как накапливалось и никуда не желало деться. Вновь я стала задумываться о смерти, как о выходе из своей злополучной доли, я несколько раз покупала сильные снотворные. Но Бог требовал, чтобы я их выбрасывала.

И до сделки и в течение сделки я все время спрашивала Бога, правильно ли я решила, что продам эту коммунальную квартиру. Бог неизменно мне отвечал, что да. Я вручала себя и своего ребенка Богу, я надеялась, что будет так, как вижу исход. Но все пошло крахом, все не сбывалось, меня Марков не поддержал, все рушилось… Но я не могла знать, что этот путь мне также надо было пройти, ибо и это путь испытаний и опыта. Гнетущее чувство стало моим постоянным состоянием. Я не видела ни для себя, ни для Туласи в этой коммуналке никакого будущего, никакого просвета.

В один из дней я, когда Туласи общалась с Дашей из 58 комнаты, приняла достаточно большую дозу снотворного… И… отключилась.


Когда я открыла глаза, я увидела, что лежу в кровати в самом центре очень светлой комнаты, но мой взгляд был устремлен в темный проход двери. Там, в коридоре, медленно двигались одинокие мрачные фигуры и в одну и в другую сторону, словно проскальзывая мимо дверей и исчезая. Я подумала, что я умерла, а это… это передвигаются печальные тени умерших, отрешенных, уходящих в свою даль… И все же. Я была жива и скоро поняла, что нахожусь в психиатрической больнице с ее многими постояльцами. Мне, как и Лене, начинал все изнутри подсказывать Бог.

Как оказалось, я проспала дня три…Помню только, что в этот период мне снился горьковский университет, что я блуждала по его территории… Но реальность была такова, что я не умерла, но была благополучно доставлена в Ковалевку, как та, которая покушалась на свою жизнь. С психикой у меня было все в порядке. Однако, побывать в психбольнице немалого стоит, ибо этот опыт приобрести не всякому и удается, да и не всякому смертному это нужно. Но мне было нужно, это