от напряжения. И я добился некоторых успехов. Но без магнитофона погибали многие мои импровизации, наработки.
Музыка, звучавшая во мне, делала меня одиноким среди людей. После письма брата я распрямился и ходил по городу с таким взглядом, что называется, наповал. Но под маской рокера я скрывал свою печаль. Я валялся на кровати брата и, слушая песню Джорджа Харрисона «Пока моя гитара плачет», сам плакал внутренними слезами от сознания своей мелкости. Мне хотелось играть в группе, делать свою музыку, но у нас отобрали инструменты, лишив возможности репетировать. Я пытался говорить с мамой. Но так и не смог ей объяснить сущность зла, которое присутствовало в атмосфере, словно еще не открытый наукой неизвестный элемент в структуре воздуха? А отчим отмахивался: «Не о чем говорить!». Вот когда я пронзительно почувствовал, понял: как я привязан к моему брату! И сердце рвалось к нему, родному, всепонимающему.
С мамой решили – поедем к брату на моих весенних каникулах. И был уже март на исходе, когда вдруг утром раздался телефонный звонок. Трубку подняла мама. По ее изменившемуся голосу я понял – что-то случилось...
– Хорошо, выезжаем... – побледнев, сказала она, положила трубку и упала на пол.
Похолодев, я бросился в кухню, накапал в стакан с водой валерьянки. Выпив воду, мама прошептала:
– Сыночек в больнице... Просят приехать.
______________
Выехали к брату с мамой. Отчим снабдил нас фруктами, которые он достал по линии военкомата. Прибыли в краевой центр. В огромный многолюдный город, равнодушный к нашей беде. Загрузились в трамвай. И через час, с пересадкой, вышли где-то на горе, в бору, окружавшем больницу.
Брат лежал в реанимационном отделении. Заведующий отделением Валерий Яковлевич, узнав, кто мы, пригласил в свой кабинет. Помолчав, сказал, что брат поступил в больницу с запущенной пневмонией, которая дала осложнение на почки. С острым нефритом его перевели сюда. Мама заплакала. Оцепенев, я не верил в реальность происходящего.
– Делаем все возможное! – сказал доктор и поднялся из-за стола. – Саша волевой парень. Он просил не волновать вас. Но я счел нужным... – доктор распахнул дверцы шкафа, снял с плечиков два белых халата: – Пойдемте...
Вошли в палату, и я увидел брата. Саша лежал на кровати с закрытыми глазами головой к окну. Лицо его было опухшим. Он часто, тяжело дышал. В изголовье – железный штатив с сосудом, от которого свешивалась прозрачная трубка к его руке, сильно исхудавшей...
– Саша! – бросился я к нему.
Брат открыл глаза и сделал усилие приподняться, но не смог, протянул лишь вперед свободную руку...
– Ваня? Мама...
И прижал руку к глазам – как-то по-детски. Грудь его тяжело вздымалась, дыхание вырывалось с хриплым клекотом. Не открывая глаза, он нащупал руку матери и прижал ее к своим посиневшим губам. С его лица, родного, милого, не сходило то светлое выражение, которое на нем появилось, как только он увидел нас. Вдруг брат открыл глаза, голубые, как осколок весеннего неба за больничным окном, где так самозабвенно пели птицы, славя весну, воскресение земли...
– Ваня... А ты возмужал,– улыбнулся он и сжал своей горячей рукой мою руку, как бы говоря: ничего, братишка, прорвемся...
– Сыночек, – встрепенулась мама, – может, соку...
– Можно, мама, – прохрипел Саша. – Себе и Ваньке налей, выпьем за встречу, – и он опять улыбнулся.
– Сейчас, сыночек, – засуетилась мать.
– Ваня, – зашептал брат, пока мама доставала из сумки сок, апельсины. – Поезжай ко мне... Скажи Николаю, чтобы он сегодня не приезжал... Раз вы... Да и ты не торопись сюда. Город посмотри. Там под моей кроватью подарок... В общем, зацени, – и опять этот детский жест, рукой брат заслонил свое лицо.
Я понял, как он не любил себя такого, выбитого болезнью из жизни, бурлившей за окном, и жалел нас...
Мама подала ему сок. Он сделал глоток. Опав на подушку, проговорил:
– Мама, пускай Ваня ко мне смотается... Я сказал ему, что мне нужно… Какой ему здесь интерес...
Я взглянул на маму, не зная как мне быть.
– Ехай, сынок, раз брат велит, – сказала она.
Я поднялся с кровати. Мои ноги дрожали. Саша поднял вверх руку со сжатым кулаком. И я быстро вышел из палаты.
Брат жил на улице Партизанской, в доме №8. Дверь мне открыл Николай.
– Копия своего брата, – сказал он. – Только маленькая. Ну, чего стоишь? Проходи...
Мы прошли полутемный коридор и вошли в комнату с двумя окнами, выходящими на проезжую дорогу. Кроме двух кроватей, стола и трех стульев, здесь ничего не было. На одном из стульев висела куртка брата, в которой он уехал из дома.
Я присел на койку брата, застланную серым одеялом. Над ней, на стене, висел цветной плакат битлов в мундирах с разворота альбома «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера».
– Ну как он? – спросил Николай, присев на кровать, заваленную книгами по медицине.
– Под капельницей... – голос мой дрогнул.
– Может, чаю?
Я отказался. И передал ему то, о чем просил Саша.
– В этом весь твой брат, – покачал головой Николай. – Всегда о других, но только не о себе...
Сцепив пальцы рук, он смотрел в пол.
– Тут он мне что-то оставил, – вспомнил я. – Под кроватью...
– А он не сказал что именно? – спросил Николай.
– Нет, не сказал...
– Ну, так смотри, не стесняйся.
Я заглянул под кровать. Там стояла большая картонная коробка. Я вытащил коробку из-под кровати. Открыл ее – под полиэтиленом чернел японский магнитофон, блестевший стеклами индикаторов и никелем клавиш...
– Ох, – вырвалось из меня.
– Вот тебе и «ох», и «ах», – грустно улыбнулся Николай. – Жаль, не видит сейчас твое лицо твой братень. Этих минут он ждал...
– Это же «Сони», – пробормотал я. – Как же так...
– А вот так, – крякнул Николай.
Он встал, снова сел. На его скулах заходили желваки.
– Понимаешь, мечта у него была. Говорил: у брата, мол, талант, а мага нет. Вот он и пахал как папа Карло. По выходным вагоны на станции разгружал. А тут, в самые морозы, у них на заводе трубы прорвало. Вода стала заливать подвал, а там – оборудование, дорогое. Ну, начальство объявило аврал. Добровольцам обещали хорошо заплатить. Всю ночь брательник твой работал в ледяной воде. Мужики глушили спирт. Брат твой тоже пил. Но мужикам вроде ничего, а Сашка, видать, переохладился. Ведь вот придурок: болел уже, а на работу все равно ходил, как заведенный. Я ему: отлежись! Но надо знать твоего братана. Пока не купил, этот чертов маг, не успокоился... Классный, конечно, аппарат...
Я машинально закрыл коробку. Взгляд мой упал на братову куртку – ее локти были грубо заштопаны новыми зелеными нитками. Стиснув зубы, чтобы не зарыдать, я бросился вон...
– Куда ты? – догнал меня на улице Николай.
Когда мы приехали в больницу, Саша был без сознания. У него начался отек легких. В 4. 15 он умер.
_____________
Был день моего рождения. Я собрался с духом и достал из коробки подарок брата – магнитофон. Поставил его на стол. И неожиданно на дне коробки обнаружил магнитофонную ленту «Свема». На ее упаковке простым карандашом рукой брата было написано: «Ивану, гитаристу от Бога». С сильно бьющимся сердцем я поставил бобину на магнитофон и нажал клавишу. Колонки зашипели и... вдруг в комнату вошел брат, чисто, громко сказал:
– Привет, Ваня! С днем рождения тебя, парень. Жаль, конечно, что мы сейчас не вместе. Но такова жизнь. А жизнь, брат, штука хорошая, хотя порой, бывает нелегкой. Так что не грусти, братишка, а лучше сыграй блюз. Когда я вернусь, послушаю, каких вершин ты достиг. Ну, а теперь сюрприз...
И комнату заполнила прекрасная, точно с небес, музыка...
