приходилось; было и так, что Ольга выбегала на улицу босая, или заимствовала тапки у детей из многодетной семьи, пока я думала, где найти деньги на внезапно, непредвиденно быстро порвавшуюся обувь. А потому детские мероприятия в школе и в детском саду отличали моих детей будничной одеждой или одеждой с чужого плеча, в которой и фотографировались, или на фотографиях их ставили где-то с краю, как не нарядных, не соответствующих… Почти на всех детских и школьных фотографиях они выглядели, как пристроенные где-то сбоку и в чужих бантиках… Если со Светой я еще могла ходить по детским мероприятиям, во Дворец строителей на елку, в цирк, зоопарк, во Дворец спорта, то Ольге не повезло. Времена наступали трудные,
Саша от семьи отдалялся, денег было крайне мало…
Каждый день перед сном я крестила все стены в детской комнате, дочерей, желая им мира, моля за них у Бога, ибо их сердца уже познавали в своей мере и унижение, и боль, и несправедливость. Саша – мариец. Национальность девочек становилась их бичом, их обижали, с ними неохотно дружили, их били и по-детски предавали. Наша двушка на шестом этаже, чтобы дети были на глазах или предпочитали домашние условия, всегда была полна детей, сюда стягивались все дворовые дети, а более всех завсегдатаями были дети из многодетной семьи на первом этаже. Здесь были друзья и для старшей дочери и для младшей. В лучшие времена, да и в худшие я всегда кормила всех друзей моих детей, порою и по нескольку раз в день, пищей весьма простой, доступной – кашами, пакетными супами, макаронами и лучшим из блюд, иногда заказываемым, – жареной картошкой. За компанию, с радостью мои дети ели охотно, друзья же относились к этому, как к само собой разумеющемуся. Однако, было и так, что затем, выходя гулять, эти друзья почти тотчас обзывали моих детей, и они в слезах и детских причитаниях прибегали домой, недоумевая от предательства, и давая себе зарок больше никогда и ни с кем не дружить… Но через секунду к нам уже вновь стучались дети… Что делать. Снова мирились, снова ругались… А я объясняла детям, что так устроен материальный мир… Так детям, на их уровне, своими путями Бог приоткрывал ширму человеческих ценностей через непростые материальные детские игры, где место было и добру, и предательству, и оговорам, и зависти… в итоге каждый учился мыслить, выходить на себя, свою личность, мириться, прощать, ставить свою цель выше или ниже. В их детском мирке строилась целая галерея отношений, потрясающих детский ум, привносящих, дающих свои ценности, свой выбор, свои и переживания… годами…
И все же наша квартира на Северном была желанна, посещаема дворовыми детьми, место достаточно шумное… Особенно такое посещение было взаимным с многодетной семьей, где старшие девочки были ровесники Светланы, а младшие – Ольги. Здесь дети чаще всего были предоставлены себе, ибо мать с отцом были заняты в бизнесе, уезжая на работу ранним утром и возвращаясь к сумеркам. Бизнес по всему шел успешно, приносил неплохой доход семье и потому они, не препятствуя детям посещать Ольгу и Свету, однако, посматривали на нас свысока, особенно после неудачной попытки с нашей семьей подружиться, что окончилось обоюдным фиаско. Так получилось, что на день рождения Ольги я накрыла сладкий, весьма скромный стол и пригласила детей. Но вместе с детьми пришли и их родители… Ни чем существенным я накормить их не смогла, что привнесло на будущее сдержанность в их отношении к нам, как и терпимость… После этого события, мать семейства уже не очень обращала внимание на моих детей, скорее на младшую, ибо старшая не нуждалась, и бывало так, что, пригласив на день рождение, не кормила и так и не сажала за стол, исправно, однако, получая подарки… Такие были дела… Однажды, много лет уже спустя, мне попала в руки кассета, где было записано день рожденье Ольгиной подруги, Валеры. Я была поражена, мое сердце сжалось от боли… Все гости были усажены за прекрасно накрытый стол, буквально ломившийся от еды и гостей, только дочка моя неприкаянно ходила, слонялась по комнате, по проходу, иногда подходя к столу и заглядывая в чужие тарелки, но ее отфутболивали то там, то здесь, а ведь пришла не с пустыми руками, по их приглашению... Только тогда я поняла, почему ребенок, пятилетний ребенок на мой вопрос, как они отпраздновали, отвечала, что хочет есть и за стол ее не сажали… Не поверила, долго спрашивала… И такое было. Чем и помянуты. И тем не менее, это была благословенная семья, где дети мои находили тепло, открытые двери, и их детство было наполовину здесь, в уютной трехкомнатной квартире, приютившей восемь человек, отца, мать и их шестерых дочерей, эта семья вошла и в мое сердце всем хорошим и плохим в себе, я кормила их детей всегда, как отдавала долг, как и других друзей, моих детей, а дети из многодетной семьи год за годом, беспросветно, наделяли моих вшами, изнуряя меня и детей нескончаемой борьбой с этими ужасными насекомыми, но и берущая на себя их досуг всегда, и когда они стаей приходили к нам, и когда Ольга устремлялась чуть свет к ним, ибо привязывалась, и я с величайшим трудом отговаривала ее, увещевала не беспокоить людей, и порой она, тотчас возвращалась, постигая на практике, что жизнь есть жизнь и нельзя быть столь навязчивым.
Главой этой многодетной семьи был невысокий, чуть худощавый армянин Валерий, с вечной улыбкой на лице, достаточно добродушный и приветливый. Жена его Наталья, была высокая, полная, несколько властная женщина, русская, старше его на десять лет, делающая погоду в семье, великая хозяйка, и весьма неплохая мать. Семья исправно праздновала все праздники, дни рожденья, накрывая столы и усаживая за них свое семейство и достаточно многочисленную родню. Эта семья была тоже частью моей жизни, жизни моих детей, за что я и благодарна. И жизнь показала в дальнейшем, что богатые тоже плачут, а бедные тоже… Но с Богом не так горько и с неплохим исходом, о чем я еще поведаю.
Мои дети… Все можно было бы терпеть, но мне приходилось их оставлять из-за работы, мне приходилось оставлять Ольгу на руках Светы, когда Бог повел меня к матаджам, и Сам Бог их хранил, однако изводил мое сердце нестерпимой и нескончаемой болью, граничащей с отчаяньем и долгой затяжной печалью, настаивая изнутри на поиске... Жизнь и к детям моим разворачивалась не просто, не задаривала их подарками, едой, одеждой, общением без сучка и задоринки. Все было, но имело свои шероховатости и требовало претерпеть себя, так не расслабляя внутренний мир, но утверждая жизнестойкость и желание искать и мыслить, как и творить свое детство своими руками, а отсюда начинали и прорастать и выкристаллизовываться далеко не детские качества, но имеющие начало отнюдь и не в этой их жизни…
В 1992 году Ольге шел пятый год. Я не надеялась на чудеса, но желала, чтобы дети знали Бога, были хранимы Богом, чтобы пожили в храме хоть немного, и потому хотела, просила Бога о том, что было невозможно, что считала чудом сама, просила чуть ли ни с рождения Ольги, молила за обеих дочерей, даже еще не будучи в религии. Это желание было самым страстным, самым долгим и самым неутешительным, ибо не было нигде тех обозримых путей, не было еще той конфессии… Сам Бог давал мне это удивительное желание, не показывая реальных врат, не приближаясь еще ко мне, но и не выкорчевывая из меня этот желаемый для детей путь, но и не активизируя здесь мое желание, ибо не было ничего, что бы я позволила против воли своих детей, пока далеких от религии, растущих в своих детских буднях. Но придя к Богу, я много раз стояла перед изображением Бога на коленях, моля его о том, чтобы дети Ему служили, моля неозвученно, тайным, потаенным желанием, ибо только так я могла быть уверена, что Бог их будет хранить всегда… таков был мой быт, мои чаянья, мое окружение в 1992 году. Откуда мне было знать, что желание относительно детей давал Сам Бог, ибо и пути для них уже существовали.
Саша практически перестал бывать дома, ибо все чаще и чаще оставался ночевать у тети Ани. В один из дней он приехал и сообщил, что тетя Аня, Анна Петровна… умерла. Это было 20 марта 1992 года. Откуда мне было знать, что Бог приступил к исполнению намеченного на меня в части освобождения от многих пут мира материального, так, пока окольными путями готовя мне то освобождение, которое бы развязало мне руки и дало Богу возможность начать вести меня активно… В этот же день Саша забегался с документами относительно похорон, а меня отправил посидеть с тетей Аней, ибо нехорошо было оставлять покойницу одну. Оставив Ольгу со Светой, отдав все необходимые распоряжения, я поехала на Гвардейский, не зная, что в этом печальном обществе мне предстоит быть до глубокой ночи, один на один с той, которая в прошлой жизни была моей дочерью. Я сидела рядом, не поднимая глаз, испытывая в себе великий штиль и давление некоей глубокой таинственности, но отнюдь не ужас, не страх, не чувство невыносимости. В сердце скорее был мир и участие. С некоторым трудом я заставила себя посмотреть в лицо тети Ани. Оно было спокойно, строго и непричастно, с легким оттенком умиротворенности… Она как-будто спала. Смерть не исказила ни одной ее черточки, не привнесла ничего, что можно было бы назвать смертью. Или… я не видела. Бог не возмутил увиденным мой ум, ибо на самом деле давал мне без всех, один на один проститься с той, которая была моей дочерью в моем позапрошлом рождении. Воистину, я видела ее рождение, как мать, и увидела ее смерть… Это было мне открыто позже Самим Богом непосредственно, когда Бог заговорил со мной. Воистину, многие не знают, свидетелями каких событий, как и участниками, они являются. И с кем только Бог ни сводит и Милосердием и Наказанием… А мне еще предстояло с этой душой встретиться. И точно знаю, что этот человек увидит меня мертвой… А пришла она 12 января 1998 года моим внуком, родившимся у моей старшей дочери Светланы. Но об этих событиях, об этой встрече – позже, как и о событиях предшествующих… Продолжение следует.
