Лавочка

        Зачем? И в самом деле, зачем я каждый вечер приползаю на эту скамейку? Сижу, курю и смотрю на кусочек неба между домами. Там совсем ничего нету, просто пустой клочок чужого провисшего неба. В полнолуние там появляется Луна, ослепительно-белая и зовущая. Наверное, однажды я уйду за ней. Может, даже скоро.
Пока эта лавочка составляет часть моего довольно тесного мира. Мира, в котором я один, в котором у меня свои отношения с жизнью и со смертью. Никто сюда не забредает даже случайно, да я и не жду никого. Мне тепло и уютно в моем коконе. Перед тем, как стать бабочкой, гусеница окукливается. Потом вылетает в слепящий мир, где жизни у нее - несколько дней, но какой жизни! Осененной ярким узором радостных крыльев, напоенной цветочным нектаром и солнцем. Наверное, я жду своих нескольких дней, ради которых стоило терпеть это жалкое и унылое существование.
        -Скажи, ты каждый вечер сидишь на этой скамейке, тебе не скучно?
        -Нет. Я думаю.
        -О чем?
        -Я не знаю.
        Я действительно не знаю. Если бы я шел к моей лавочке, заранее зная, планируя - вот, сегодня я буду думать о родителях, завтра - о друзьях, я бы развернулся и пошел домой. Я просто смотрю в клочок чужого неба, которое стало уже моим и помню звезду, которую я там впервые увидел. Вот уже год, как эта звезда со мной. Даже если я ни о чем не думаю, я просто смотрю на нее, иногда разговариваю:
        -Здравствуй, моя Звезда! Как тебе спалось, как смотрелось на нашу грешную далекую землю? Все меняется, правда? Только я на этой лавочке опять. Ты ведь видишь меня? Здравствуй, Звезда!
        Наверное, местная публика считает меня немного того, с приветом. Я не жажду общения, не мусолю сплетен. У меня нет своего мнения о забастовке, объявленной Гистадрутом*. Мне не нравится война в Ираке. Меня бесит американская национальная сытость. Я люблю ирландскую музыку. Все это публику настораживает. Она этого не понимает.
        _____________________________________
        *) Израильское объединение профсоюзов

Опять лавочка. Персонажи.

        Иногда лавочка подкидывает сюрпризы. Например, сегодня я познакомился с Веснушкой. То есть мы вполне знакомы уже давно, но теперь я набрался смелости и представился. Она филиппинка, и зовут ее Април. Что есть "апрель" по-английски. Впрочем, может - просто калька с филиппинского? Маленькая девчушка, милая и всегда улыбчивая. Она ухаживает за средней мерзости старушкенцией - готовит, стирает, выгуливает и вытирает сопли. Это такой отхожий промысел у филиппинцев - метапелет на иврите. Сиделка, нянька, что-то такое, надо в словарь заглянуть, но лень.
        Ну и вот, я ей говорю:
        - Давно спросить собирался - как тебя зовут?
        - Апрель, - отвечает.
        - Как месяц весной? Только в русском апрель - мужского рода. Да и все остальные месяцы тоже. А ты девушка. Да еще милая такая.
        Покраснела, взглядом из-под челки стреляет, улыбается. Ямочки на щеках.
        - Я тебя, - говорю, - буду Веснушкой звать. Как тебе нравится: Веснушка? - и слоги немного растягиваю, чтобы ей лучше услышать было.
        Повторяет за мной, хмурится смешно, глаза закатывает, губы трубочкой - как на вкус слово пробует:
        - Вьес-нууушь-кааа.. Звучит смешно. Но мне нравится. А что это значит?
        Подумал - сказать, что вроде родинок, что весной на носу высыпают? Не комильфо, что за имя - пятна на лице? Выкрутился:
        - Это от слова весна. Sping - весна, да? А веснушка - springy, что-то вроде.
        Совсем повеселела:
        - Нравится!
        Так я обзавелся знакомой Веснушкой, с ямочками на щеках и непослушной челкой, а филиппинская девушка Aprel узнала, что странный тип, который живет в соседнем доме, приехал из России, где сейчас идет снег, поэтому ему ничего не стоит разгуливать по улице в одной футболке, несмотря на декабрь на дворе.

Все та же лавочка

        Я сижу на лавочке и наблюдаю мироздание. А мироздание наблюдает меня.
        Деловито шагает мимо тетенька, она изо дня в день тут проходит, в одно и то же время. Сначала туда, потом обратно. В лавку и из лавки, всегда с одним и тем же набором – молоко, хлеб и два йогурта. Обязательно два, почему-то она не покупает впрок, казалось бы, не надо будет ходить, но нет: это ритуал, она часть мироздания, которое живет по раз и навсегда заведенным правилам и подчиняется некоему вселенскому устройству, которое выше и незыблемее самых точных самолетных расписаний. Я каждое утро ковыляю к своей лавочке, ровно через семь минут мимо проходит тетенька и говорит мне свое неукоснительное: "Бокер тов!" * А я ее неизменно спрашиваю: "Ма шломэх?"** И мы довольные расходимся, она в магазин, а я остаюсь сидеть на скамейке.
        Где-то далеко идет война, я об этом знаю, но меня она не касается, только по вечерам звоню своим знакомым на север, чтобы спросить, все ли у них в порядке. Иногда на лавочку подсаживаются соседи, мы перекидываемся ничего не значащими фразами, ругаем войну и вконец оборзевшую Хезболлу, обсуждаем местные новости.
        Потом я возвращаюсь домой и включаю телевизор, в это время передают прогноз погоды по российскому первому каналу. Не то, чтобы меня интересовала погода на просторах необъятной России, но музыка, которая сопровождает метеосводку, напоминает мне прошлую жизнь. Я слушаю, прикрыв глаза, каждый раз мне представляется очередной эпизод, на этот раз из моей армейской, рядовой, солдатской и стройбатовской эпопеи в глухой Сибири, с неукоснительным просмотром всей ротой программы Время по телевизору. Нас рассаживали на табуретках посреди казармы, как детей в яслях – на горшки перед тихим часом. Все изменилось с тех пор, отцы-командиры, которые тогда меня мучили, наверняка давно уже на пенсии, если живы еще, и казармы те вряд ли сохранились, а музыка, сопровождающая прогноз погоды, все та же. Отмечая неизменные детали в этой неумолимо несущейся невесть куда жизни, я чувствую себя не таким потерянным.
        Я наблюдаю свое персональное мироздание, оно неподвижно.
        __________________________
        * Доброе утро! (ивр.)
        ** Как поживаете? (ивр.)

Бубенчик

        Когда она несколько дней не появлялась, я стал волноваться. Часть мира, того самого, моего персонального, попросту исчезла. Хотя я не знаю, как ее зовут, и ни слова не понимаю из того, что она, улыбаясь, мне говорит, я сразу почувствовал брешь в моем мироздании.
        Мы каждый день встречаемся, – я сижу на лавочке, а она проходит мимо. Я слышу ее задолго до появления, точнее, слышу звон бубенчиков на ее лодыжках и постукивание неизменного посоха об асфальт. А я даже не могу спросить, что эти бубенчики означают. Я ни слова не понимаю по-амхарски*, а она не знает русского. И мы оба совершенно не знаем иврита, но это не мешает нам при каждой утренней встрече очень доброжелательно перекидываться несколькими фразами. Когда я пропускаю свой утренний выполз, на следующий день она участливо что-то спрашивает. И я стараюсь ей отвечать по возможности бодро, что температура была, и шевелимость в связи с этим съехала к нулю. А она кивает, и подбадривающе что-то мне отвечает. И мы остаемся вполне довольными нашим общением.
        Однажды я нашел один оторвавшийся бубенчик и хотел отдать ей, но она отказалась, и что-то долго объясняла, показывая то на себя, то на меня, и все время при этом улыбаясь. Я решил оставить побрякушку себе.
        Сегодня она опять появилась, бодро побрякивая бубенчиками и постукивая посохом. Я подумал, что надо спросить у кого-нибудь знающего, как поздороваться и спросить: "Как поживаете" на амхарском. Мне кажется, ей будет приятно.
        _________________________________________________
        * Язык чернокожих израильтян, выходцев из Эфиопии

Спустя месяц. Возвращение.

        Я всегда считал, что незаметен. Всегда тихо в уголочке сидел, думал: подсматриваю. Не тут-то было, это я просто вид делаю, что потерялся, а прохожие меня видят, я как тополь на плющихе.
        Сегодня первый раз выполз на свою лавочку. Погода – благодать, иногда даже солнышко пробивается. Я совершенно доволен: кажется, жизнь удалась. По привычке одним глазом осматриваюсь – что за месяц изменилось. Оказалось, ровным счетом ничего. Тот же я на той же лавочке, чуток воздух изменился – на вкус посвежел, местная зима пришла. И персонажи неизменны. Идут почтенного возраста пес Лорд с хозяином, здороваются, спрашивают, как съездил. Точно, именно спрашивают: сразу не скажешь, кто из них. Давно отметил: Лорд – живая иллюстрация утверждения, что собаки с годами даже внешне становятся похожи на своих хозяев. Осанка та же: чуть сутулая, видно – годы на загривке скапливаются, к земле тянут. Нос с горбиной. Взгляд чуть исподлобья, изнутри: через глазницы, как в окошки выглядывает. И что интересно: собаку как звать помню, а хозяина – не очень. Кажется, Андрей.
        Мне хорошо, мне сидеть совсем не скучно, есть о чем поразмышлять. Например, как съездил. По большому счету, почти совсем бестолково – отсидел месяц в четырех стенах, на улице голякоть: то снег, то не пойми чего. И там не было лавочки, это упущение.
        Ага, слышу: приближаются бубенчики. Опять предстоит отвечать на амхарские тирады по-русски. Забавно, но это по-прежнему совсем не коробит, ни меня, ни обладательницу посоха и браслетов с бубенчиками. Немного по осени посеревшая, да и я тоже, наверно, хорош; закутанная в какую-то неимоверную одежду, наверно, накидка дервиша, такое определение больше всего подойдет. Интересуется, где пропадал, не болел ли. Нет, говорю, в России был, целый месяц. Круглые глаза сделала: ууу, и как там? Снег, говорю, там уже снег. И ведь не кривлю душой, – вполне застал снег, правда, жидкий, питерский. Как поживаете, спрашиваю, она в ответ руки воздевает и торжественно так что-то бормочет в небо. С трудом разбираю: Барух ашем, Барух ашем!*
Итак, все мои знакомцы неизменны, значит, я вернулся. Домой, не домой ли – время рассудит, но вернулся. Тут моя нора, которую я пока домом назвать еще не могу, но спрятаться туда уже получается.
        Уже на излете встречаю деловую тетеньку, которая вечно спешит на работу и носит в авоське два йогурта и молоко. Останавливаемся поболтать минуту. Если тебе помощь нужна, говорит, ты не стесняйся, если дома прибрать или помыть чего. Хорошо, говорю, обязательно скажу, если нужда возникнет. Раскланиваемся, расходимся в разные стороны.
        Уже открывая дверь своей берлоги, соображаю, что у меня нет никаких координат тетеньки, и я даже не знаю, как ее зовут. Мне становится весело и почему-то очень легко.
        _________________________________
        *) Слава богу, слава богу! (ивр.)