уходишь. Ты уходишь,
а, может, ушел. И надолго меня позабудешь, потому, что меня не нашел.» или «Что
за слова рождение и смерть? Как вникнуть в них и как постичь рассудком и что
скрывается за этим промежутком? Рождение дано, чтоб умереть? Нет, вздор, чтоб
жить! Но для чего? Чтоб – СМЕТЬ.» За все время я маме написала два
стихотворения. Одно также здесь приведу. «О, друг мой, нежный, ласковый,
сердечный! Люблю тебя я искренне и вечно! И как же не любить? Ты словно солнца
луч своим теплом и негою ласкаешь, а я, как стебелек младой, под золотым
потоком силы набираю. Ты яркой звездочкой мне освещаешь путь, а по нему,
когда-нибудь, своими первыми и робкими шагами мне предстоит самостоятельно шагнуть.
Но знаю, знаю мама, дорогая, что мне внушит уверенность твой взгляд…». Эти и
многие другие стихи может быть более-менее отражают мои понимания, безусловно,
наивные, нетронутые никем, как бы ни старались, ибо только время могло дать мне
знания и понимания лучшие. Все это писалось в одиннадцать–двенадцать лет и в этот период было отправлено мною в газету «Комсомольская Правда» с надеждой,
что хоть там мне что-нибудь скажут. Я получила большой объемистый пакет назад,
где мне вернули мою тетрадку со стихами, и был приложен ответ следующего
содержания. «…Твои стихи искренни и задушевны, но в литературном плане
несколько неудачны…» и перечень литературы, которую рекомендовали почитать.
Этого было достаточно, чтобы перестать писать совсем. Или очень редко, когда в
школе ко мне обращалась старшая пионервожатая написать стихи к праздникам на
утренники, если она ничего подходящего не могла найти. Так моя поэтическая
эпопея свернулась, о чем я никогда не сожалела, но потребность писать нет-нет,
да и просыпалась во мне, и я ее глушила, как могла, ибо видела себя
бездарностью и устремляясь в другое русло, тоже имеющее отношение к душе.
