ЛЮДМИЛА КОРНЕЕВА: ПОЧЕМУ НЕЛЬЗЯ УМОЛЧАТЬ

упала.
А, может быть, запала
в пустые недра зла?
И зло разорвала?
По мере продвижения по тексту постепенно настигает понимание, что главным желанием для самого поэта является стремление понять, ради чего родилось в нём и воплощается в слове это красочное поэтическое полотно:

Твоя душа лучом
прожжёт или осветит,
за всё и вся ответит,
расскажет, что почём,
совсем не важно, как…<…>
Куда важней, зачем…

Что же мы наблюдаем?.. Просветительский слой поэмы ведёт нас от одного события православия к другому… В лирическом же русле произведения происходит едва ли не более важный процесс: лирический герой в православном контексте обретает бытийное смирение и нравственную безмятежность, которыми загорается свет человеческой мудрости. Думается, ради этих обретений и востребована поэтом идея православного поста как очищения. Какая завидная чуткость к художественной необходимости…
Итак, в своём главном импульсе, эта книга – об авторском постижении высших истин бытия, открывающихся через православие. И войдя вглубь текста, читатель непременно узрит ту смысловую связку, которая объединяет в общий поток оба эпических пласта произведения: историю православия и историю души поэта:

Но я тут о другом
и гуглю, и глаголю…
даю безумью волю и понимаю снова,
в чём этой жизни суть.
И знаю, только слово (выделено мной – Л.К.)
мне открывает путь.

Несомненно, речь идёт о поэтическом слове, которое в общем контексте поэмы воспринимается аллюзией Слова – божественного замысла мира. И весь текст произведения, неповторимо и самобытно, подтверждает первоначальное предположение. Именно этим семантическим слоем повествования от автора исходят самые значимые открытия о мире и о себе – и метафизические, и поэтические. Насколько первична для автора эта грань всего произведения, можно судить по интенсивности её выходов на поверхность повествования. Из совокупности высказываний героя о поэзии нетрудно выявить основные черты его личности и поэтики.
В первую очередь, мы получаем яркое представление о фирменном стиле общения Валерия Митрохина с читателями. С самого начала поражает настрой авторского высказывания: он говорит так, будто уверен, что его прочтут лишь те, кому можно довериться. Иначе не объяснить степень искренности – на грани исповедания – в каждом сюжете книги. Поэт не просто доверяет читательской прозорливости, он полностью полагается на неё и, часто без разъяснения, включает читателей в процесс домысливания авторских идей, то есть в со-чувствование и в со-творчество. И благодарный читатель не может не воодушевиться таким доверием. К тому же, рассматриваемое произведение хоть и является высказыванием состоявшейся личности и истинного мастера слова, но оно напрочь лишено настроения важного и всеведущего самодовольства: напротив, оно наполнено творческим смятением, ответственным волнением перед важностью избранной темы. И как велика ценность такой искренности и вдохновенной восторженности, когда они исходят не от юноши, а от зрелого мужа…В этом случае читателям слышится важная весть: значит, жизнь, несмотря на её тяготы и испытания, стоит того, чтобы отдаваться её сложностям, а не разочарованиям в ней…
Какими средствами добивается поэт, что такое объёмное произведение не утомляет? Так ведь его сложное содержание звучит легко и немонотонно: как вольные морские волны играют его разнообразные ритмы, как просто и понятно звучит его язык. Пользуясь разговорным языком в изложении такой сложной темы, поэт веско утверждает непроизвольность, непридуманность своего рассказа.
В этом произведении Валерий Митрохин находит также новые краски, чтобы утвердить своё понимание поэзии как проявление стоицизма личности творца:

Любое искусство – неволя;
оно с ней в сокровном родстве,
рождаясь из внутренней боли,
оно – мастерство в мастерстве.
И с этой своей высоты
до самой простой простоты
поднимешься, мученик, ты.
И станешь ты вещ,
и в огненну пещь
войдёшь…

Конечно, это не религиозное произведение. Мы видим здесь сугубо авторское воплощение давней традиции русской поэзии – искать пищу и удовлетворение духовной жажды в самых высокодуховных источниках, которые были ниспосланы нам Провидением. В послании Валерия Митрохина представлено много свидетельств, удостоверяющих, что вовсе не случайно именно в бытийных вестях этих источников, призывающих к очищению души, собрали свой богатый урожай его духовные и поэтические  устремления.
Трудно обозначить действительный жанр этого произведения. Больше всего оно понимается как духовные мемуары в стихах – покаянное исповедание от поколений советской атеистической эпохи, неторжественный рассказ об обретениях в художественном диалоге с евангельскими и святоотеческими посланиями, неприкрашенное откровение о внутреннем, несуетном процессе созревания духа героя повести…
В настоящем художественном творении, неизменно многогранном, всегда можно обнаружить облако смыслов, витающих над авторским текстом. Была бы только у читателя охота вычитывать этот сверхтекст в данном сочинении, и тогда каждый найдёт в нём нечто важное для своего собственного духовного движения. Отметим же здесь для почина, словами выдающегося русского лирика, один из важнейших незримых смыслов, который источается из самой глубины рассматриваемого произведения: «Мысль о подчинённости нашей воли другой, высшей, до того мне дорога, что я не знаю духовного наслаждения превыше созерцания ея на жизненном потоке» (Фет А.А. Мои воспоминания. 1848-1863. Ч.I. М., 1890. С.VI).
Писать о высоком для каждого поэта и писателя – истинное испытание, ибо в этом художественном поле очевидна даже самая малая фальшь…Немногие смельчаки вступают на это поле. И вряд ли можно говорить о естественности столь яркого события в пространстве современной поэзии, но Валерию Митрохину оказалось по плечу такое задание – в столь высоком контексте звучать органично и волновать истиной.

Догадываясь, для чего Господь
ведёт нас через муки и страданья,
брать зёрна истины и соль земли в щепоть –
искать для каждой жизни оправданья.
Прощая всех, но лишь себя не сметь,
и как спасенье понимая смерть…