ИСПОВЕДЬ СЫНА ЖЕЛЕЗНОГО ВЕКА

головой.
      - Александр Иванович, вот вы говорите о том, что в последнее время в Германии, да и у нас, стали появляться люди, которые полагают возможным построение новой научной натурфилософии, игнорирующей субъективную природу опыта. Вы даже говорите о том, что невозможна и научная метафизика, если она занимается тем, что недоступно человеческому восприятию. Вместе с тем вы утверждаете, что нам не может быть известно то, что скрывается за объективированными продуктами сознания, которые мы обнаруживаем через ощущения. Можно ли вас понять так, что нам неведома истина помимо нашего ощущения?
      - Похвально, что к нашим занятиям проявляют интерес не только наши студенты, но и такие ученые свободные слушательницы, как вы собственно. Что я могу сказать в ответ? Только то, что вы, милая барышня, вольны понимать мои слова как вам заблагорассудиться. Только учтите, что истина возможна для человека лишь на правах истинности его общих синтетических суждений. Я даже больше скажу. Я об этом еще не писал, но уже полагаю, что нам неведомо и то, что скрывается за самим сознанием как объективирующим устройством человека. Вы знаете, я думаю, что осознание Я невозможно без признания того, что не является этим Я. Признание мира вещей сознающим Я не раскрывает того, что лежит вне сферы действия условия сознавания, в качестве которого выступают общие синтетические суждения. Нам может быть доподлинно известно только то, что лежит в их границах.
      - Так бытие не может быть доступно вне этих априорных форм?
      - Да, несомненно.
      - Но тогда, естественно, напрашивается вопрос о том, каковы пороги восприятия, определяемые априорными условиями субъективного опыта?
      - Если вы хотите услышать ответ на поставленный вами вопрос, то я вам предлагаю посетить заседание нашего «Философского общества». О нем вы можете узнать у вашего соседа Петра Львова.
      - Большое спасибо за приглашение, Александр Иванович.
      Вскоре прозвенел звонок и лекция закончилась. На выходе из аудитории я сообщил Елене Шапошниковой о том, что послезавтра состоится очередное заседание «Санкт-Петербургского философского общества» в 16.00 в административном корпусе университета на втором этаже в угловой аудитории. Маша тоже выразила желание присутствовать на этом заседании.
      - В качестве кого ты хочешь присутствовать? – спросил я в ответ.
      - В качестве подруги Лены и твоего товарища – услышал я признание Маши.
      - И только?
      - Маша, Петр не видит в тебе философа. Он принимает тебя за товарища философа.
      - Во-первых, я вижу в Маше не товарища, а музу моего философского вдохновения. Поэтому она, как минимум, не глупее меня, а, наоборот, берите выше. И, во-вторых, мне будет приятно выступать в собрании моих товарищей, то есть, подруг.
      - Петр, вам никто не говорил о том, что вы дамский угодник?
      - Лена, впервые слышу от тебя.
      - Разве?
      - Так вот значит, чем вы занимались, пока я была в Москве. Оказывается, вы обмениваетесь друг с другом любезными признаниями. Или этим дело не ограничилось?
      - Маша, как ты могла подумать о том, что Петр обратит на меня внимание? Он то и дело спрашивал меня о том, для чего это Маша поехала в Москву? Не для свидания ли со своим любезным старым другом?
      - Петя, как ты мог подумать обо мне так плохо. Если бы я была влюблена в такого очаровательного мальчика, как Коля Нарышкин, то я тебе первой сказала бы об этом.
      - Так он, оказывается, очаровательный мальчик? Теперь мне все понятно. Извините, барышни, мне необходимо переговорить с преподавателем.
      С этими словами я покинул своих дам, как бы они не пытались удержать меня. Я невольно поддался чувству ревности, что сам поразился тому, насколько эта глупость может возобладать над трезвым рассудком просвещенного человека. Но не только это заставило меня покинуть мою возлюбленную с ее подругой. Кстати, Лена вызывала у меня смешанное чувство: и симпатии, переходящей в восхищение, и антипатии, связанной с ее надменностью. Я давно уже увидел Ивана Лапшина, с которым мне нужно было переговорить о теме моего выступления на заседании Общества. Я догнал его уже в дверях заднего выхода из университета. Мы с ним обменялись приветствиями и на ходу обговорили условия выступления. Я впервые должен был выступить на Обществе, заседания которого не пропускал уже три месяца. Лапшин был секретарем Философского общества, негласным руководителем которого считался проф. Введенский. Мое выступление было посвящено вопросу о возможности путешествия во времени мышления в разные исторические эпохи. Тема, сразу скажу, была экстравагантной. Но она понравилась Елене Шапошниковой. Лена предупредила, что внимательно выслушает меня и обязательно задаст мне вопросы, даже если будет согласна со мной.
      Лапшин прямо спросил меня о том, почему я выбрал такую псевдофилософскую проблему, как мысленное путешествие во времени? Он был уверен, что за три месяца постоянного посещения его Общества я научусь правильно формулировать свои мысли, если таковые имеются у меня в наличие. Что это такое за «путешествие во времени мышления по эпохам»? Уж не Шеллинг ли стоит за всем этим? Или это влияние дурных новомодных лженаучных выдумок об интеллектуальных приключениях в духе фантаста Жюля Верна, переложенного на язык вульгарной гносеологии?
      - Ваше замечание, господин Лапшин, мне кажется довольно странным. В последнее время меня занимает вопрос о границах, налагаемых на нашу мысль эпохой, а также проблема доверия своим ожиданиям при попытке понимания духа и его проявлений в прежние эпохи, в которые мы не жили.
      - Какой вы в принципе еще мальчик, если так резко реагируете на разумные замечания со стороны преподавателя.
      - Что вы, я не в претензии. Спасибо за ваши замечания, без которых я не разобрался бы в поставленной проблеме.
      - Так-то лучше, господин студент.
      Так низко оценив меня задолго до прямого знакомства с текстом моего доклада, философское светило удалилось, а я, подняв голову, пошел туда, куда глаза глядят. Мои глаза смотрели вперед, но ничего там не видели, так как я предался своим мыслям о том, насколько могу адекватно понимать то, что мне сегодня явилось во сне.
      Я очнулся от того, что внушал, как следует жить даме в годах, похожей на Елену Шапошникову, если бы она состарилась лет на двадцать. Почему мне пришла на ум во сне такая дикая фантазия? Не настолько я был знаком с Леной, чтобы она снилась мне. Странное дело, но за время моего внушения я никак не постарел на те года, на которые выглядела старше Лена. Чтобы это могло означать?
      Вряд ли я могу стать учителем подруги моей любимой, и не только потому, что этому мешает моя роль ревнивого воздыхателя Маши, но и потому, что Елена была слишком высокого мнения о своем уме, чтобы считаться с человеческим внушением. Значит, я внушал почтение Лене уже не в качестве человека, а в качестве сверхчеловека, к каковому не отношусь. Объяснить это можно было только тем, что Елена во сне не есть Елена наяву. 
      Сегодня мне предстоит выступать на заседании Общества. Я основательно подготовился к оному, чтобы изложить свою позицию по сложному вопросу о зависимости характера мышления от духа эпохи, к которому относится сочинение философа.
      Когда я пришел на заседание, то на месте оказались все, кроме меня. На меня осуждающе поглядел Лапшин, но лично ничего не сказал мне. Я увидел в углу аудитории Введенского с Еленой Шапошниковой и Машей, оживленно о чем-то говорящими. Когда Маша увидела меня, то она одобрительно улыбнулась мне. Александр Иванович подмигнул мне и сказал: «Вот и наш докладчик явился». Секретарь открыл очередное заседание Философского Общества, предложив его участникам и гостям заслушать доклад студента третьего курса историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета князя Петра Владимировича Львова на тему «Возможность путешествия во времени мышления в разные исторические эпохи». Я подошел к кафедре и забыл все, что подготовил к выступлению. Единственно, что могло спасти меня за кафедрой, так это конспект выступления на листочке. Но мои мысли на нем носили отрывочный характер и были записаны таким беглым почерком, что требовали медлительного и напряженного вчитывания для понимания своего смысла. Сам текст выступления лежал передо мной бесполезной грудой бумаг. Что было делать? Повисла немая пауза. Чтобы разрядить обстановку Маша захлопала в ладоши, приглашая меня к выступлению. Все остальные, улыбаясь и кое-где хихикая, поддержали ее аплодисментами. Я поглядел в залу и вдруг поймал на себе внимательный взгляд Елены, который заставил меня собраться с мыслями и начать свое выступление.
      - Уважаемые коллеги и друзья! Позвольте мне сделать короткое сообщение о результатах моих размышлений над природой мышления в связи с историей эпох. В этом связывании стиля мышления с духом эпохи я следую за великими немецкими философами Шеллингом и Гегелем.
      Сразу оговорюсь. Понимание стиля мышления идет от идеи как формы мысли, схватываемой умом в виде смысла понятия. Стиль мышления есть не декоративная внешность, облекающая композиционный скелет мысли, а самая что ни на есть идейная настроенность мыслителя на предмет своих размышлений. Это его интенция или сосредоточенность на то, как будет двигаться мысль в формах рассуждения. Поэтому можно сказать, что априорна сама интенция ума мыслящего, но ее наполнение смысловым содержанием в виде понятий может быть апостериорно производным от исторического контекста рассуждения в данном месте и в данное время. Само рассуждение является внешним выражением сосредоточенности мысли размышляющего на умопостигаемом предмете. Движение понятий случается во времени мышления. При этом важно мыслящему не мешать развитию понятий. То есть, его умственная активность должна проистекать из самой логики развертывания содержания предмета в форме понятия.
      Возникает вопрос о том, можно ли думать о вечности с точки зрения вечности? Или о ней мы можем думать только с точки зрения времени нашего мышления? Мы думаем во времени мышления? Допустим, да, мы думаем во времени мышления, а не переживания. Тогда само мышление мы делим на некоторые формы прерывности, которые определяем как понятия, суждения, умозаключения, или не делим на таковые формы, не только представляя само мышление как непрерывность мысли, но и пребывая в ней? Нет, последнее нам не под силу, ибо само наше мышление осуществляется в нашей жизни, в которой действует ее прерывность в виде жизненной функции. Непрерывность возможна лишь в образе спекулятивного представления жизни как одного целого движения. На этом я хочу закончить свое выступление.
      После выступления образовалась минутная пауза, за которой последовал вопрос секретаря Общества.
      - Господа, какие будут вопросы к докладчику? Прошу, смелее.
      - Так. Тогда у меня у первого такой вопрос: Как я понимаю, стиль мышления есть манера выражения порядка мыслей мыслящего. Как в таком смысле стиль мышления может быть обусловлен историческим контекстом своего