В маленьком польском городе...

                                                                                  


 
"…  И обыденная речь была для них выхолощенным молчанием, до чего же тщетна тогда поэзия – этот выхолосток речи"
Торнтон Уайлдер. "Мост Короля Людовика IV", глава-  Эстибан.

"…Ибо только тот, кто достаточно мужчина, - освободит в женщине женщину"
Фридрих Ницше. "Так говорил Заратустра"
             

             
                Посвящается С. Цвангу

        И в этот раз повезло Семёну… Когда взорвалась цистерна, он уже был далеко. Сначала жалел, что взял только десятилитровую канистру, а потом, когда увидел, что осталось после взрыва…
        Когда выбили немцев с узловой станции, обнаружили желтую заминированную цистерну, стоявшую в тупике. Саперы разминировали её, вскрыли крышку и… обнаружили чистейший спирт. Ну, что тут началось… Стали набирать волшебный напиток -  кто, во что… Желающих было так много, что у горловины цистерны образовалась давка.
          Один болван, чтобы упростить процесс добычи огненной воды, выстрелил из противотанкового ружья ПТР в нижнюю часть цистерны, чтобы проделать дырку. Законы физики нерушимы - в огне взрыва погибло семьдесят пять солдат, разворотило пакгауз и скрутило в узел рельсы …
          Семён был уже далеко, но волна от взрыва догнала его и чуть не опрокинула. Он обернулся и увидел пламя и столб дыма над станцией. Спрятав канистру в кустах, кинулся обратно.
          Проведя на войне два года, в свои двадцать лет он многое повидал: сменил три изуродованных, не подлежащих ремонту, танка; сменил четыре экипажа… Но такой массовой и, как стало потом ясно, бессмысленной смерти, ему видеть не приходилось …
          На месте уже работали санитары, им помогали оставшиеся в живых…
            Семён вернулся к своим только через два часа, держа в руках канистру со спиртом. Командир танкового взвода с облегчением вздохнул. В этот день Семён напоил еще пять экипажей. Пьяный, он плакал и, заикаясь, рассказывал, что произошло на станции…
              Танковая бригада, где служил Семён, была выведена в резерв и стояла в лесу, недалеко от маленького польского городка.
              К лесу примыкал концлагерь. Вначале танкисты предполагали, что это лагерь военнопленных…Отступая, немцы не успели вывести или уничтожить всех заключенных. Осталось пять или шесть тысяч изможденных, не верящих в своё спасение, людей.
              Город и лагерь освобождала пехота. В городе танк прекрасная цель, поэтому бригаду Семёна вывели в резерв.
                Танкисты помянули погибших на станции и теперь спали -  кто на танке, кто под танком…  Капитан - командир роты, увидев, что весь взвод, включая комвзвода в умат бухой, поставил охранение и, выпив остатки из фляги Семёна, тоже пошел спать.
              Наутро, комвзвода Точилин продрал глаза раньше всех. Растолкал командиров экипажей. Те подняли своих бойцов. Лейтенант построил танкистов. Прошелся перед строем, вглядываясь в заспанные, еще не до конца протрезвевшие лица. Лейтенант не собирался устраивать разнос подчинённым. После нескольких недель тяжелых боёв надо было им всем расслабиться. Начальство и особисты сейчас были заняты взрывом на железнодорожном узле… Так что пьянка танковых экипажей должна пройти незамеченной. Хотелось бы…
            Танкисты смотрели на своего командира и понимали, что его строгий взгляд и такая же строгая речь, без мата, так -  для проформы. В бою лейтенант был их товарищем. Он был таким же, как каждый из них - и в танке горел, и в азарте боя в эфире было густо от его матерных команд… Он был смелым, этот двадцатитрехлетний лейтенант Володька Точилин. Однажды, подбив "Тигра», он взобрался на него и справил малую нужду в открытый "тигриный" люк. Это моментально стало легендой и дошло до командира бригады. Он лично вручил лейтенанту орден Красной Звезды и повысил его в звании… Но приказ о повышении звания затерялся где-то в штабе, поэтому он так и ходил в лейтенантах. Это его, кстати, совсем не расстраивало…
        Лейтенант, нахмурив брови, сообщил танкистам, что в окрестностях этого польского города находится концлагерь, и завтра состоится митинг, посвящённый освобождению узников.
        - Наша рота оставляет охранение и, организованно, как положено по Уставу, строем пойдет на митинг… Если увижу в строю поддатых, в…ка будет не детская. Я не шучу. Семён, два шага вперед. Ты, как ротный поэт и комсорг, напишешь стих в газету, посвященный митингу. Понял?
        - Так точно, понял, товарищ лейтенант!
        - Разойтись… Семён, останься!..
        Семён знал о митинге еще перед взрывом на железнодорожном узле. Повар Петя шепнул ему… Нагнали поваров со всей бригады. Был приказ варить обед… Сначала было непонятно для кого. Теперь стало ясно -  для заключенных лагеря…
        Идя с канистрой за спиртом, Семён уже заранее прикидывал первые строчки про освобожденных советских военнопленных. Складно получалось…  Но все эти строчки и рифмы улетучились в один момент после катастрофы на железнодорожном узле, как будто сгорели в пламени взрыва…
        Потом, выпив со всеми по полкружки спирта, он пьяный сидел около танка… Слёзы лились из глаз, и было трудно дышать.
        Наутро он пытался выпить ещё, чтобы не сойти с ума от увиденного: отдельно лежащих на земле ног, развороченных тел и голов.  Но фляга была пуста…
Конечно, он видел смерть, которая топталась около него. Он стоял с безразличным и потерянным видом, и лейтенант, заметив это, вывел его из строя. Командир знал это состояние апатии и безразличия, которое овладевает человеком, заменяя первый шок и ужас от увиденного…
        Когда бойцы разошлись, лейтенант Точилин подошел к Семёну:
        - Пошли, - сказал он.
        Они залезли в командирский танк. Лейтенант достал бутылку.
          - Шнапс, немецко-фашистский, надо уничтожать беспощадно, - криво усмехнулся он и налил Семёну полстакана.
          - Давай, за Победу!
Семён с благодарностью посмотрел на командира.
        - Завтра будь в форме, нюни не распускай. Чего тебе объяснять: война - глупое и страшное дело. Завтра ты увидишь своих земляков.
        — Это кого? - не понял Семён.
Лейтенант покрутил головой.
          - Кого, кого… Евреев! Лагерь предназначался для уничтожения. Я сначала, как и все, думал, что для военнопленных. А потом… мне комвзвода сказал… Смотри, из-за одного идиота погибло больше семидесяти солдат на железке. Больше семидесяти душ за один раз. Да и мы с тобой, можно сказать, смертники. А в этом лагере убили несколько сот тысяч твоих земляков. Семён, никаких слёз не хватит их оплакать. Соберись, братуха, ты должен про это написать! А дальше -  будем эту мразь стирать с лица земли, пока живы и сколько хватит сил. Как сказал один умный из ваших: " Увидишь немца - убей его!" Война ещё не закончена…  А сейчас спи. Понял!?
          - Это сказал Эренбург…
          - А! Ну да, Эренбург. Спи, давай. Я пойду, проверю охранение…
          На следующий день, в половине десятого, капитан танковой роты построил танкистов в две шеренги и проверил внешний вид. После этого, выбрав наиболее прилично выглядевших солдат, из комсомольцев, как и требовал особый отдел, отправил их на общее построение полка. Командир полка объяснил перед строем, что сегодня состоится митинг, посвященный освобождению концентрационного польского лагеря:
          - Наш танковый гвардейский полк, как и пехотные части, освобождавшие город от фашистов, удостоен честью присутствовать на этом митинге… Все вы увидите, что творили нацисты в застенках этого лагеря. Вы должны будете рассказать людям об этом…
          Следующим выступил майор, начальник Особого отдела. Его речь касалась поведения личного состава и соблюдения Устава Советской Армии:
        - Вам придется общаться с освобожденными польскими гражданами. Прошу проявлять бдительность. Враг мог оставить среди них агентов на оседание. Обо всех подозрительных контактах немедленно сообщать командованию…
Всё, как обычно… Одним словом -  особист…
Польские граждане…  Семён обратил внимание, что ни слова не было сказано о евреях…
    Всех командиров, включая лейтенанта Точилина, до митинга провели по лагерю, для ознакомления.  Сегодня его оставили следить за порядком на месте танковой стоянки его взвода… После митинга, к вечеру, солдаты вернулись в расположение своей части. Семён залез в свой танк. То, что  сегодня случилось с ним, казалось неправдоподобным. Одно дело -  быть убитым: жизнь закончилась…  Не на войне, так в старости тебя безносая достанет.  Другое дело -  ты вроде жив, а душа искалечена…
На стоянках танкисты  не любят сидеть в железной коробке -  только по необходимости…
        - Сержант Шейнман, - услышал Семён и увидел лейтенанта Точилина в верхнем люке танка, - давай вылезай!
          Семён вылез из танка и уставился на командира.
          - Звонили из газеты, требуют материал в номер о митинге. Лучше, говорят, в стихах, как ты умеешь.
          - Стихов не будет…
          - Что случилось, Сёма? Мне полковник клизму вставит с патефонными иголками…
          - Не получится, командир… Я не автомат строчить стишки. Для этого любовь и радость в душе нужны. А в моей душе одни заморозки. Она, командир, инеем покрылась…
          - У него заморозки, а мне замполит с полковником… Сёма! Ты меня без ножа не режь, Сёма… Что там случилось?..
          Но, ни Точилин, ни командир взвода, ни полковой особист, так и не смогли уговорить сержанта Семёна Шейнмана написать стихи о митинге в армейскую газету. Журналисты, конечно, вывернулись - газета вышла, но стихов на первой странице не было…
        А случилось с Семёном то, что даже своей будущей жене  он не рассказывал…
      Сначала солдат провели по лагерю, который немцы не успели уничтожить. Это были кирпичные здания польских армейских казарм. Им показали горы детских ботинок и сандалий, очков, кисточек для бритья. Им показали помещение, куда вели заключенных, как им говорили - для мытья… Людей просили раздеться, ничего не предвещало опасности. Они думали, что помещение -  это просто душевая.  Только из сеток душа текла не вода, а шел смертельный газ “Циклон Б” … Но не об этом молчал Семён…
        Экскурсию проводил один из бывших заключённых. Ежи, так он представился, прилично разговаривал на русском…  Он был не в полосатой робе, а в простом, великоватом  для него, костюме.
      Во время митинга Ежи, протиснувшись, встал рядом с Семёном.
      - Ир зант аид? (Ты еврей?) - обратился он к нему.
      - Ёо (Да). - Не удивился Семён.
      - Меня зовут Иосиф, по-польски Ежи. Как тебя зовут, сержант?
    - Меня русские называют Семёном. Но, по паспорту, я Шимон!
    - Шимон, я хочу тебя пригласить к себе на обед. Ты сможешь прийти?
    - Мне надо спросить разрешение у командира… Если разрешит, почему нет…
Полковник дал Семёну два часа…
    По дороге Ежи рассказал, что в городе было много пустых квартир, принадлежащих, погибшим в печах концлагеря, евреям. Их с женой поселили, временно, в одной из таких квартир. Арестовали его и жену Еву месяц назад.
      - Я не похож на еврея, - объяснил Ежи, - у меня голубые глаза и светлые волосы, как у многих поляков. Ева