Иван Премудрый Часть II Глава III

– Здрав будь, князь Иван Премудрый! – созерцательный и мыслительный процессы Ивана были прерваны самым наглым и возмутительным образом.

Перед Иваном стоял тот самый мужик, который вчера про утонувшую в грязи лошадь рассказывал и денюжку за это просил, чуть ли не требовал, подлец. Роста мужичонка был небольшого, одет тоже был соответственно. Где рубаха, а где штаны на нём располагаются догадаться было сложно, оставалось только глазам доверять и фантазировать. То, что сверху, скорее всего было рубахой, а то, что снизу, штанами. А на ногах, так вообще ничего не было. Одним словом, никчёмный мужичонка, даже взгляда в свою сторону не заслуживающий, если бы не одно но.

Заплечных дел человек замахнулся было на мужичонку плёткой и хотел отогнать, но тот нисколечко не испугался, даже не пошевелился. Как стоял, так и продолжал стоять и на князя, Ивана Премудрого, смотреть. Даже не смотреть, а рассматривать его, вот ведь наглец! Иван сделал знак рукой, как бы говоря заплечных дел человеку, мол, погоди, не спеши, в случае чего никуда он от тебя не денется. Вообще–то Иван относился к своей персоне подобающим его премудрости, а теперь уже и званию княжескому образом, уважал себя и других уважать заставлял. Мужичонка же этот, он не то чтобы не уважал, было видно, что он сначала не боится князя Ивана Премудрого, а потом уже может быть и уважает, а может и нет. А что до плётки заплечных дел человека, так наплевать ему на эту плётку, эка невидаль.

– Здравствуй. – Иван, он ведь не только премудрый, он ещё и воспитанный, потому и поздоровался. – Что, опять денюжку хочешь? Извини, дорогу к княжескому терему я уже знаю, а за просто так я денег не даю.

А вот здесь не то что мне, самому Ивану было непонятно, почему он так сказал? Хорошим настроением это не оправдаешь, вон, сколько грязи на улицах, какое тут настроение может быть? Уже немного позже Иван понял, почему так ответил, вернее, вспомнил: на Ивана смотрели внимательные, умные и хитрые глаза, взгляд у мужичонки такой был, а это, что в те, что в наши времена, редкость.

– А ты, князь, на службу меня возьми.

«Вот ведь подлец, не полным именем меня называет, не боится что ли? – подумал Иван». А вслух:

– Взять–то можно. Слуги верные и помощники умные мне завсегда нужны, только опасаюсь я, лениться ты будешь и воровать. Ведь будешь?
– Лениться не буду. – как ни в чем ни бывало, ответил мужичонка. – А воровать, воровать конечно буду.
– Ну вот, видишь? – это Иван просто так сказал, ну чтобы хоть что–то сказать, а сам, глядя на мужичонку не то чтобы призадумался, заинтересовал его тот. – А почему воровать–то будешь? Я же тебе жалование платить буду, сыт, одет–обут будешь.
– А воровство, оно  не для того, чтобы разбогатеть делается.
– Для чего же тогда? – Ивану становилось всё интереснее и интереснее. Непростым мужичонка–то оказался. А это и хорошо, что непростым.
– А для того, чтобы служба лучше служилась и полезнее для тебя была.
– Поясни.
– Оно ведь ворюги, они, князь, разные бывают. Если на службе твоей, княжеской, то в основном двух видов: первые – те, что от жадности воруют, а вторые – те, которые из азарта.
Ты, князь, сам знаешь, воруют все, без исключения. Если такое исключение случается, то там, тоже два вида: первый – это те, кто за тебя и за княжество твоё голову, глазом не моргнув, сложит и ничего ему за это не надо, и вторые, - это те, которые дураки набитые, а потому даже на воровство неспособные.

«Вот ведь мерзавец, он же мои мысли и думы насчёт воровства повторяет, один в один. – удивлённо подумал Иван, но ничего не сказал, лишь головой кивнул, продолжай, мол».

А мужичонка, как будто ничего такого и не заметил, продолжал:
– Этих, которые не воруют, их за версту видно, даже глаза напрягать не надо. А потому первых надо всегда как можно ближе к себе держать и почести им всякие оказывать. Любят они почести, можно сказать, ими и сыты, ими и живут. А вторых гнать надо в три шеи, а перед этим выпороть, да так чтобы всю оставшуюся жизнь на лавку присесть боялись, потому что это самые вредные для любого князя и любого княжества люди и есть.
– Ну а те, кто ворует?
– Те полезные, но не все. – продолжал мужичонка. – Которые воруют от жадности, те полезные, но совсем не надолго, на чуть–чуть.

Дал ты такому человеку должность какую–то, тот рад стараться, и старается, покуда не присмотрится и не поймёт что на этой должности как, и что к чему. Вот покуда он присматривается, он пользу приносит и даже почти не ворует, разве что по мелочи. А вот когда присмотрится, тогда всё, пиши пропало. Пользу он тебе, князь, приносить перестаёт, потому что себе приносить её начинает. Воровать он начинает, да так воровать, что забывает обо всём, так ему то, что он наворовал нравится. И меры он не знает, нету у него меры этой, всё ему мало кажется. Таких, их не гнать в три шеи и не пороть надо, таким бошки надо рубить. Ни к чему таким голова, потому что ничего путнего придумать не может, только для тебя, князь, и для княжества твоего вредное.

– А другие полезные, те что?
– А те, они самые полезные. Они даже тех, кто не ворует вообще и за тебя, князь, голову сложить готовы, полезнее.
Они воруют не потому, что жадные или же бедные. Таким людям деньги с богатством не очень–то и нужны, им перво–напрево дело подавай.
– Ну дал я ему дело. Воровать–то зачем? – не подумайте, что Иван ничего из мужичком сказанного не понимал. Всё он прекрасно понимал, сам точно так же думал. Это он так мужичка, ну как бы дразнил, так что ли. Подзадоривал, чтобы тот словоохотливее был.
– А затем, князь, что это вроде бы как игра такая, очень интересная. Служит тебе такой человек, князь, и не потому что любит тебя больше жизни, а потому что сил и ума у него столько, что девать некуда. Вот он силы–то свои, с умом вместе, на службе твоей и применяет. И заметь, применяет так, чтобы сегодня стало лучше, чем было вчера, а завтра, чтобы стало лучше, чем сегодня. Само собой от службы такой излишки появляются, пусть иногда и большие, но всё равно излишки, которые в сравнении с пользой тебе и княжеству твоему принесёнными даже незаметны. Вот он излишки эти себе и забирает, как бы в виде премии.
– По твоему получается, такому человеку самое главное служить, ум и силы свои применять, и неважно на пользу кого, так что ли? Тогда получается, предатель такой человек, первостатейный предатель, раз ему безразлично кому служить. – это Иван мужичонку на глупость провоцировал, чтобы тот глупость сказал. Тогда можно будет и плёткой его огреть, и спокойно дальше ехать.
– Не соглашусь с тобой, князь. – а мужичонке хоть бы хны, даже глазом не моргнул. – Предательство, оно, тоже самое что и глупость с жадностью, родственники они. Это глупые и жадные, те в первую очередь предатели, а те которые умные, не предают, потому что умные.

«А ведь прав, подлец, на все двести процентов прав. Ну вот, считай повезло. – перед Иваном стоял мало того, что умный человек, но ещё и проходимец, почти такой же как сам Иван. – Таких людей, если специально искать, во век не сыщешь, они исключительно случайно попадаются. И поперёд меня лезть не будет, сам сказал. Он из того, что иметь будет пользу для себя по максимуму выжмет. И мне по мелочам не отвлекаться. Стало быть появился около меня умный человек, не чета боярину Захару. А с Захаром они как кошка с собакой жить будут, уж я об этом позабочусь. – всё это пронеслось в голове Ивана быстрее, чем порыв ветра, а мужичонке»:

– Принимаю я тебя к себе на службу. Должность позже определю, пока при мне состоять будешь. Как тебя звать–то?
– Тимохой. – мужичонка слегка замялся, – Тимофей, я. – как бы привыкая к хоть и своему, но подзабытому имени.
– Отдай ему коня, а сам иди домой. – сказал Иван заплечных дел человеку.

Человек нисколько такому не удивился, слез с коня и передал поводья Тимофею, а сам пошёл до княжеского терема. Странный и удивительный заплечных дел человек тот. Похоже, он вообще удивляться не умеет.

– Показывай город, и рассказывай. Всё рассказывай, подробно. – сказал Иван и тронул коня.

Тимофей, новый слуга князя Ивана Премудрого, вскочил в седло, быстро нагнал князя и поехал рядом с ним, стремя в стремя.

***

Емеля, он мало того что мастером на все руки был, но это благодаря Щуке, он ещё и первостатейной сволочью оказался. Дождавшись ночи, самой темной её части, когда собаки и те спят, Емеля отправился к сараюшке Старика, на печке разумеется.

У Щуки с исполнением своих обещаний задержек никогда не случалось, так что, когда Емеля прибыл домой, две бочки уже дожидались его и почему–то, посреди хаты.

– Тьфу ты, мать–перемать! – вслух выругался Емеля. – Совсем обнаглела! Ладно, я тебе устрою!

Кое–как затащив одну из бочек на печку, Емеля стал дожидаться ночи. Можно конечно было поехать и вечером, но Емеля не хотел рисковать. Сами понимаете, увидит кто, а если увидит – Матрениха узнает. Ну а дальше, дальше никакой фантазии не хватит вообразить, что она придумает на этот счёт.

Хорошо хоть печка бесшумно передвигалась, видать конструкция такая, а то сложности возникли бы, на всякий случай ерунду какую–нибудь пришлось бы придумывать.

Емеля благополучно доехал до Старикова сарая, а там опять Щука помогла: «По щучьему веленью, по моему хотенью…», замок и открылся. Было темно, но Емелю это нисколько не смущало, да и не совсем темно было. На улице Луна подсвечивала, а в сарае, там и на ощупь можно справится, тем более дело нехитрое – одну бочку выкатить, другую закатить. Емеля, почти ничего не задев и не создав лишнего шума нашёл бочку, наклонил, положил её на бок и покатил из сарая. В бочке что–то легонько загрохотало, зацарапало, как будто когтями по дереву и даже закудахтало.

«Что это у него? – подумал Емеля и даже удивился. – Есть там кто–то. А кто и зачем? Ладно, дома разберусь».

Относительно быстро, бочки–то здоровенные, Емеля поменял их местами и поехал домой. Зачем ему это было надо, бочки подменять? Емеля и сам не смог бы сказать. Зудело у него что–то, сами знаете где, и не давало покоя, и на душе было неспокойно и даже как–то гадко и противно… Емеля загнал печку в избу, закрыл стенку, все честь по чести, и зажёг огонь, не в потёмках же передвигаться. Тем более своя изба, собственная, что хочу, то и делаю. Поначалу, когда бочки местами менял, Емеля решил утром её обследовать, зачем, мол, горячку пороть, да и не к спеху. Но сгрузив бочку, уже в избе, не утерпел, открыл крышку, заглянул туда, и, опять:

– Мать–перемать! – опять вслух. – Он что, совсем что ли умом повредился?

В бочке сидели петух и курица, причём здоровенные, почти с индюка. Мало того, все стенки бочки были измазаны белком и желтком, хоть сейчас соскребай и на сковородку.

«Так, видать здесь яйца ещё были. – соображал Емеля. – Это когда я бочку катил да грузил, они и разбились. А что это куры такие здоровенные? Откуда? Что–то здесь не то».

Соображал Емеля хоть и медленно, зато во время соображательного процесса на другое не отвлекался, не способен был, да оно и к лучшему. Первое, что в таких случаях посещает голову соображающего – нечистая сила постаралась. Оно, про нечистую силу, не только для Емели характерно, оно практически любые головы посещает, потому что самое простое, дальше соображать не надо. Сила