внутренность лампочки, а под тяжестью крупа - улица треснула пополам. Пустота в трещине расширилась, вспухла и разъехалась до бесконечности. Реальность будто стёрли резинкой.
Каждый несоизмеримо громадный миг бес выглядел по-другому. Ослогубый козлочерт переплавлялся в шевелящуюся микросхему, которая плавно растворялась в воздухе, жонглируя руками в батистовых перчатках, вылепливался в красную бархатную жабу и взметался роем пластмассовых заводных пчелок. Бес самосжигался, оставаясь огнем, таял, прикидываясь водой, сам себя выпивал до дна, принимая образ бестелесного фрака.
«Вы, кажется, на двадцатом веке остановились?» - с медовой учтивостью пропел он, сделавшись Ильичем.
Я окостенело и больно молчал.
«В какую бы позу не становился материалист, он всегда кончает мышлением» -провозгласил лукавый Ульянов и застыл с вытянутой рукой. Его лоб разросся и лопнул, как перезревший арбуз, из которого, громыхая штыками, потекла мировая революция. К небесам, на лету примеряя нимбы, вознеслась святая чета Романовых. Потускневший от времени залп Авроры прикинулся на мгновение Йосифом Виссарионовичем, отплясывающим зловещую лезгинку на отрубленной голове Александра Меня. Лезгинка плавно перешла в марш, и тут - из-под асфальта явился Гитлер. Он возвысился над пространством, и, подхлестываемый болезнью Паркинсона, облаял меня зверскими фразами: «Edem Das sain! Dumkopf - kaput!»
Я стал криком и расплылся по всему парку, внезапно нарисовавшемуся в бесконечности. Обезумевшие от страха деревья стремительно неслись навстречу, больно натыкаясь на фрагменты моего разнуздавшегося тела. Еще миг - и мне пришлось бы стать братской могилой на пятьдесят миллионов персон. Но спокойно и чинно, грациозно отмахиваясь от мух чувством собственного достоинства, под дубом сидел ОН - четырежды герой Советского Союза, маршал Георгий Константинович Жуков. Я понял, что спасен и умолк, как младенец, которому в пасть подложили соску.
Георгий Константинович встал, плюнул на кулачище, и, так шваркнул фюрера, что тот издох. Труп испустил коричневатый дымок и впитался в землю. Но тут из-под почвы раздался взрыв - и зеленый парк провалился в небо.
Бес проявился в образе гигантского мозга с неустанно вылупливающимися губищами, которые втянули меня во влажную среду, и я понесся по исполинскому пищеводу. Там пришлось расщепиться и вместе с другим перекисшим дерьмом и частично всосаться в кровь.
Когда я бацнулся об асфальт затылком – понял, что выпал из самой задницы беса. Я обнаружил себя в заброшенном детсаду, в котором выращивал драп. Была лунная и звездная ночь. В клумбе с ромашками всхлипывал крошечный ангел. Меня обдало жаркой радостью. Я уложил его в руки, осторожно, будто боялся выплеснуть из ладоней мировой океан.
Луна затягивала нежнейшим сопрано приглушенное меце-форте, звезды вторили ей хором, а я был спокоен, будто еще не родился.
С трудом воткнув обмякший в кармане ключ в жидковатый замок, я вернулся домой, устроил ангелу кроватку из двух кресел и большой пуховой подушки, провалившись в сон.
Насильственно разорвав глаза, я с наслаждением созерцал желтый потолок своей коммунальной комнаты. Какое безмерное счастье, ощущать себя на осточертевшей кровати под прожженным бабушкиным одеялом! Не чувствовать себя вычеркнутым из родимой, до скуки исследованной реальности. И знать, с неистребимой твердостью, что все повторится: кислый запах соседского супа, трещины в штукатурке, таинственный гул в трубах и тусклое дребезжание лампочки, усыпающей в солнечных объятиях нового дня.
И может быть, мне суждено было пролежать так весь день, предаваясь дурацкой радости, если бы над ухом вдруг не раздался визг. Он больно проткнул сердце вчерашним ужасом, уныло отозвавшись в затылке. Я повернул голову - на полу расселась вчерашняя галлюцинация - помятый спросонья ангел с изогнувшимся в зигзаг проволочным нимбом.
Мигом вспотев, я выскочил в коридор. Круглый, как полная луна, зад соседки Софы вернул меня к жизни. Эта старая дура была такой явной, засаленной, подлинной. Мне хотелось расцеловать ее дряблые щеки, исполненные реальности.
- Ви хотели помиться, Шимочка? - спросила она, скорчив брезгливую морду.
- Неплохо было бы - промямлил мой рот, скалясь во все лицо.
Она ответно скривилась, и стыдливо прикрыв таз клеенкой, вышла.
Ледяная струя шумно вывалилась из крана и вгрызлась в мою макушку. Мерзость, привычно царившая в кухне, мягко убаюкивала тревогу. Отмыв чашку от чьей-то сметаны, и заварив чай, я осторожно прокрался к себе. За дверью зазвенел детский вопль. Мое туловище, ошпаренное кипятком, рухнуло на пол и зарыдало. В памяти всплыл образ покойного Лени Бакурова, которого мы с пацанами навещали в психушке. Он все пытался прикурить спичку, чиркая сигаретой о коробок.
Примчалась Софа.
- Шимочка, у вас кто-то умер? - проныла она. Я беспомощно тыкал в двери. Софа, сделавшись вдруг суровой, решительно ворвалась в комнату. Ее реакция чуть не лишила меня сознания. Она шаловливо завизжала и с улюлюканьем бросилась к ангелу. Она его видела!
Софа небрежно отстегнула крыло, стащила шелковый балахон и протерла лицо херувима фартуком. Кровь леденящий галюн оказался обычным мальчиком четырех лет. Повелев назвать себя Устимкой, он вполне разборчиво пояснил, что гуляет один с того момента, как мать отбыла в Турцию, и четко назвав адрес, потребовал отправить себя домой.
Софа сюсюкалась и несла спасительную околесицу:
- Шимочка, не берите в голову, с дитями сидеть всем мужикам страшно. Мой Сидор как-то остался с племянником, а тот, представьте себе, обделался. Видели бы вы его, точно, как вы сейчас, плакал!
Натрамбовав ребенка яичницей, я завел свой старый запарик, подаренный дедом, и мы поехали. День был чрезмерно забрызган солнцем. Мимо носились квадраты зданий, прирожденных служить универсамами, аптеками, парикмахерскими. Жизнь умеренно колебалась в эмалированной рамке быта.
**********Ё!
Глухой удар о капот раздробил мое обывательское счастье на десять тысяч осколков. ЕКЛМНОПРСТУФХЧШЩъь Э-Ю-Я! Громадное туловище девушки с заполярным лицом не шевелилось.
Я чуть снова не впал в истерику. Со всех сторон набежали люди. Устимка пронзительно верещал - мир снова повернулся ко мне своим дряхлым обвислым задом.
Дальше все покатилось само собой. С двумя мужиками мы заволокли полудохлую чукчу в машину.
- Иъда, - вопил Устимка, это моя Иъда!
Без всяких сомнений он ее знал.
В таком аду я мчался в городскую больницу. Девка еще дышала.
4.
Мой дед, Онно Тукай, был эскимосом. Он жил вместе с бабушкой Майей в поселке Янракинот, тянувшимся узкой полоской вдоль Беренгова пролива. Онно охотился на моржей и тюленей, а Майя вырезала из кости сказочные фигурки.
Люди говорили, что род Туккаев произошел от женщины-нерпы, которая была «черкичауркан» - наполовину человек, наполовину животное. Ее мать забеременела от самца нерпы. Поэтому Туккаи были особенно близки к природе. Некоторые из нашего рода отличались выдающимися способностями, возможно на первый взгляд незаметными. Бабушка уверяла, что я одна из таких.
В полярную ночь, когда в Тундре наступали холод и темнота, Онно и Майя ходили к большой яранге, в которой жил искусный рассказчик Ытаин. В этой яранге собирался чуть ли не весь поселок. Бабушка говорила, что северная сказка - это магическое заклинание, слушая ее, люди переживали тяжелое время полярной ночи и поддерживали друг друга.
Мудрый Ытаин мог не прерывать своего рассказа несколько дней подряд, вплетая в него древние мифы о суровом мире отважных чукчей и эскимосов.
Советская власть объявила Ытаина шпионом и отравила в лагерь. Спустя десять лет он вернулся больным и старым. А когда приходили люди – сильно кашлял и пересказывал только одну легенду – о том, как Ленин приезжал на Чукотку помогать охотникам и оленеводам строить новую жизнь.
Сюжеты сказок Ытаина мне передала бабушка. От нее я узнала о хозяине вселенной Югым Ио, который повелевает жизнью на суше и на море, про великую маму моря Седну, живущую под водой, про мудрых оленей и северных великанов.
Моя мама, Тынатваль Туккай, уехала учиться на юг. Здесь ей было жарко и непонятно. Познакомившись с моим папой, она вышла замуж и навсегда осталась в Одессе.
К бабушке мы приезжали каждый год. Майя Туккай водила беременную дочь к шаману, и тот сказал, что духи велят назвать Ырдой, и что, достигнув зрелости, я увижу Югым Ио. Но если мне дадут европейское имя, хозяин вселенной меня не узнает.
Папа до сих пор не может смириться с моим труднопроизносимым прозвищем. В документах меня записали Ирдой, поскольку в русском заглавной Ы нет. По паспорту я не Ырда, но это не помешало мне встретиться с Югым Ио, которого до одного ужасно нервного дня я считала семейной шуткой.
Учусь я в педагогическом институте, и подрабатываю няней. Одна состоятельная мама часто бывает по делам в Турции. А маленький ее сын Устимка - мой воспитанник и ученик. Устимкина мать - Оксана - мне хорошо платит, а когда ее нет в городе - в двойном размере. И вот, снарядилась она в Стамбул.
Назначенное время я проспала, из дому вышла на час позже, автобуса долго не было, и дернул меня черт заскочить в книжный, где по гнусной случайности, разбился стеклянный шкаф.
Торговка попалась из таких фифок, у которых одежда не мнется, пот не пахнет, волосы под мышками генетически не растут. Она бросилась меня оскорблять, но
неожиданно прослезилась, и скрылась в кладовке.
Я сбежала, зацепив, по закону пакости, еще и полку. В автобус пришлось вскакивать на бегу. И только когда за окнами показалось подсолнуховое поле, я поняла, что ошиблась маршрутом.
До устимкиного дома я добралась ночью. Двери никто не открыл, и записок никаких не было.
Утром я позвонила устимкиной бабушке, не сомневаясь, что мальчик там. У бабушки задрожал голос:
- Разве дите не с вами? Я знала, что чужим нельзя доверять ребенка! Лично провожала Оксану в аэропорт и многократно сказала: пусть Устим поживет со мной. А она - нет мамуся, с ним посидит няня. Да где ж это нянек таких выписывают, в каких, здрасьте пожалуйста, пансионах? Я ей говорила, лучше эти деньги мне дай. Мне для любимого внука времени своего не жалко…
Не дослушав, я положила трубку. Может быть соседи его подобрали? А если что - обращусь в милицию.
Почти добежав до стоянки с грузовиками, обезумев от нервотрепки, я не заметила светофора, рванула - и шмякнулась в запорожец.
Тьма.
Из памяти поплыла сказка: Всю зиму проспал великан. Замело его снегом. Весной пришли звери, а медвежонок даже в ноздрю к великану забрался. Чихнул великан - звери разлетелись в разные стороны. Проснулся великан, встал, и побрел обратно на свою землю. Долго смотрели ему вслед удивленные звери.
Где-то далеко брезжил свет - и я полетела. Там за столом сидел Югым Ио, пером и чернилами созидающий жизнь. Автор капризной книги мира, последняя страница которой допишется через несколько коротких мгновений.
Я напряглась и прочла строчку:
«В таком аду он мчался в городскую больницу.»
Про меня. Мое тело везут спасать. «А что дальше?» - пропел мой голос.
Югым Ио подумал и написал: «Ирда, с трудом разорвав глаза, узрела желтый больничный потолок. Можно было
