ЗВЕЗДА РАТНИКОВ Рассказ

бросали, вот и догадайся, с какими чувствами мы бились с мамаями и каково было оправдывать себя или винить?
- Ну и вопросики ты задаешь... – удручённо развела руками: – Пощади! Ну что могу ответить я... не убившая и курицы?
Он посмотрел на меня долгим взглядом и, словно возвращаясь в реальность, встал, шагнул вправо, влево... присел:
- Ладно, не пугайся... – тронул за руку: - Не ответишь, так не ответишь. Мне важно другое... – кивнул на памятник Пересвету*: - Вот смотрю на него и думаю: вправду ли он был или нет?
- Так именно это для тебя важно? – улыбнулась.
- Да нет... – не ответил тем же: – Пусть это и предание, но какое! – Снова открыл «Сказание»: - Вот, послушай... – вынул закладку, усмехнулся: - наверное, уже и не помнишь этого... – И, помедлив, стал читать: - «Выехал злой печенег из большого войска татарского, перед всеми доблестью похваляясь и видом подобен древнему Голиафу*...» Помнишь, кто такой? – Я кивнула. - И увидел его Александр Пересвет и, выступив из рядов, сказал: «Этот человек ищет подобного себе, я хочу с ним переведаться!» - Взглянул возбуждённо: - И сказал: «Отцы и братья, простите меня, грешного! – Снова взгляд: - Игумен Сергий, помоги мне молитвою!» И бросился на печенега... и ударились крепко копьями, едва земля не проломилась под ними. – Закрывая книгу, договорил: - И свалились оба с коней на землю, и скончались.» Каково, а?
- Да, высоким слогом написано, - взяла у него «Сказание», перелистнула несколько страниц: - А по поводу твоего сомнения о Пересвете...
- Да ладно, – кивнул на книгу: - Значит, был, был он, если так написано, Я не об этом... – И неожиданно, удлиняя паузы между словами и понизив голос, произнёс:  - «Приземлится в Москве самолет. Он доставит невесте груз под номером «Двести». Ну, а мы остаемся на месте. Если всё ж повезет, на тебе не напишут: «Груз двести».
И уставился на меня вдруг помрачневшим взглядом, словно спрашивая: «Понимаешь, к чему я - это?» Но я пока не могла ему ответить, лишь чувствуя, что не зря он, после полного религиозных смыслов повести, вспомнил эти трезвые, режущие душу строки и поэтому сказала:
- Догадываюсь о чём, но...
И он вдруг оживился:
- Да, да, конечно! Ну как ты можешь не догадаться! Ведь каково было идти на тех «печенегов» без молитвы, благословения, только с калашом в руках? – И, явно не ожидая ответа, с болью выдохнул: - Зачастую пустота в душе была, пустота. – Но после паузы тихо и вроде бы с вдруг найденным ответом, добавил: - И отчаяние. Отчаяние за себя... да и за тех, кого убивал. – Встал. Прихрамывая, сделал несколько шагов вдоль скамейки: - Помню... – И резко взмахнул рукой: - Да что там «помню»! Не забываю... вижу всё чаще, чаще, как... – Сжал правую руку в кулак, разжал и, глядя на неё, громко договорил: - Догнал одного... уже раненого, а он скорчился между камнями и смотрит... с такой ярой ненавистью!..  и страхом, а я... а во мне вдруг: нельзя!.. нельзя его добивать... такого! Но... – И сжал указательный палец: - Но надо. Надо!
Всё так же глядя на руку, Макс встал, постоял какое-то время, потом взгляд его «заметил» меня, и он неожиданно улыбнулся:
- Напугал тебя, да?
Я качнула головой:
- Да нет, Макс, я же понимаю...
И тоже попыталась улыбнуться, но не получилось. А он, заметив это, сел и снова кивнул на памятник Пересвету:
- Вот и я понимаю, что бить татаро-монголов нужно было. И били. Бил князь Дмитрий Иванович, Пересвет, Ослябя*, но что было в их, благословенных игуменом Сергием на «битву ратную», душах после битвы? – Взял из моих рук «Сказание», открыл на мелькнувшей закладке: - Вот, послушай, как молился Дмитрий перед битвой: «Господи, помилуй нас, грешных, когда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодетелю, - Усилил интонацию: - Ибо твоею рукою созданы мы... – Взглянул на меня: - Но знаю я, господи, что прегрешения мои уже покрывают голову мою, и теперь не оставь нас, грешных, не отступи от нас.» - Закрыл книгу и, глядя на памятник, тихо сказал: - Значит, и он думал о том, что мы, создания Божьи, берём на себя слишком много, когда решаемся судить и убивать себе равных, совершая грех... – Помедлил, вздохнул: - А потом и мучит совесть... этот тайник души нашей, в котором полощем... отмываем каждый свой поступок. Ведь совесть и есть в нас глас Божий, разве не так?
Я закивала головой:
- Да, Макс, конечно, именно совесть высвечивает...
- Вот именно. Она-то и высвечивает все наши поступки. И с годами всё ярче, ярче, словно заставляя заново пересматривать жизнь и даже что-то в ней исправлять. – Остановился. С вопросом в глазах уставился на меня: - Но чем... как и чем можно исправить то, что когда-то уже...
И, махнув рукой, зашагал к спуску.

За несколько лет нашего знакомства никогда я не слышала от Макса рассуждений о Вере, - казалось, что атеист, - и поэтому тогда, немного растерявшись и не выказав этого, ничего ему не ответила. Да он и не ждал ответа, ведь не раз говорил, что ему надо просто «выплеснуть» то, что не давало покоя, а, значит, в больше степени мне была определена роль слушателя. И всё же, возвращаясь к тому разговору, я искала свой вариант ответа, но обстоятельства отвлекали, подсовывая вопросы на другие «темы», и оставалось только ждать: какой ответ найдет Макс и что предпримет, ведь он – человек действия, и уж точно не ограничится лишь догадками.
Как уже писала, обычно он приходил ко мне почти каждую неделю, но после нашей беседы на Покровской горе, его не было недели две, а потом получила эсэмеску: «Я – в Оптиной пустони. Мобильник выключил.» Конечно, была удивлена, и еще - более, когда на другой день прочитала еще одну: «Преподобный Исидор Пелусиот* : «Хотя умерщвление неприятелей на войнах кажется делом законным, но почему Моисей предписал и убившему человека на войне пользоваться очищениями и кроплениями?» Приеду – поговорим.» Ну что ж, привыкнув к неожиданным поступкам Макса, я стала ждать его приезда. 

Зазвонил мобильник, и я услышала:
- Привет! Приду через пару часов. Не против?
- Привет. Не против, - ответила коротко, в его стиле: - Что приготовить?
И спросила так потому, что он всегда, возвращаясь откуда-либо, приходил с коньяком и, приподнимая бутылочку над головой, глядя в пол, обязательно произносил: «Да будет веселье и здравость!», но на этот раз...
Он пришёл в мою любимую пору дня, когда яркая июньская зелень двора тихо, покорно меркла в сумерках наползающей ночи и, не произнеся той, традиционной фразы, сразу прошёл в зал к наспех накрытому столу, сел, открыл коньяк, налил в рюмки: 
- Знаешь, я много там читал, много думал. – Жестом пригласил выпить, потом взял кусочек сыра и только понюхал его: - В Ветхом Завете* есть запись...
- Ты прочитал Ветхий завет? - удивилась.
- Нет, только несколько статей о нём... - взглянул коротко: - Но, может быть, и прочитаю, а пока... – Всё же откусил, пожевал: - Оказывается, в давние времена воины, вернувшиеся с войны, подлежали очищению, а царю Давиду* Господь не разрешил строить храм в Иерусалиме, сказав: "Слишком много на твоих руках крови», хотя сам и благословлял на битву. – Положил кусочек сыра на тарелку: - Да и простых бойцов не допускали к Причастию* по три года.
- Во как... – удивилась. - Впервые слышу.
- И не услышала б, если бы я не искал ответа там... – почему-то кивнул на мобильник.
- Где это... «там»? -  не поняла.
- Да в Оптиной пустони. У меня много фотографий оттуда, как-нибудь посмотришь. – Помолчал, взглянул на мою любимую картину с лодками у берега, освещёнными заходящим солнцем: - Закат, как над Жиздрой... - И глаза засветилось непривычной для него теплотой: - Какие же удивительные там поля, перелески! – Покачал головой: - И как мы заживо хороним себя в этих... – окинул взглядом комнату: - В этих квадратах? Ведь только там,... – Не договорив, снова налил в рюмки коньяка: - Ведь когда видишь всё это... монастырь, скиты, кельи, храмы... храм Всех Святых, Преображения, иконы Божией Матери Казанской, Владимирской, то в душе начинает происходить такое!.. – Отпил, снова взглянул на картину: - Да и речка, колодец, источники... - И уже глядя в сторону открытого балкона, договорил тихо: - Когда трудником* мыл посуду, лепил просфоры, работал в поле, на конюшне, то и стал понимать всю никчёмность того, в чём... чем жил. Помню, пришёл к роднику Сергия Радонежского*, присел на траву... Вода журчит, вокруг - ни души, вдалеке – храмы, и вдруг... Словно растворяться стал во всём этом.
Когда Макс переходил на подобные интонации, то всегда старалась его не прерывать, ибо знала, что-сейчас-то и услышу ответ на вопрос, с которым пришёл, поэтому и теперь, поймав его ускользнувший куда-то взгляд, лишь сказала:
- Я понимаю тебя, Макс.
Но похоже, он не услышал:
- Да, только там и начал понимать... нет, чувствовать, что всю красоту природы создала не прагматичная эволюция, а тот, кого мы называем Богом. – Взглянул на меня: - А еще он же создал и нас, людей... меня, тебя, а, значит, только он имеет право распоряжаться жизнями, и если мы... я, Пересвет, Ослябя берём на себя такое же право...  - Замолчал. Дрогнувшей рукой взял рюмку, выпил: - Знаешь, там, в Оптиной, я понял, что навсегда связывал себя с ними... с убитыми мною. Помнишь, рассказывал тебе, как добил раненого? Так вот, всё чаще и чаще передо мной – его глаза... глаза полные ненависти и страха... и я прикован к нему... как у Достоевского*, помнишь? «Я себя убил, а не старушонку! Тут так-таки разом и ухлопал себя, навеки!». И теперь в этом – моё саморазрушение. И теперь в этом – моя мука, от которой...   
Макс встал, какое-то время постоял и, махнув рукой, вышел на балкон, закурил... А я смотрела на его, вдруг ссутулившуюся, спину и не знала, что сказать? Да и нужно ли? Ведь он сам ответил на свой вопрос, а значит мои слова ничего не добавят, - ему нужно лишь сочувствие, - поэтому встала, подошла: 
- Но Макс, что же делать, если люди живут в сообществах, которые воинам вечно надо защищать от нападения, от врагов, а значит...
Мы с минуту постояли молча. На фоне совсем потемневшей кроны липы ярче вспыхнул кончик его сигареты, и тогда я тихо пошутила:
- Твоя сигарета, как звезда... – Но он не ответил. - Так давай вон ту звезду, что слева от Юпитера... – указала на небо поверх крыши соседней девятиэтажки, - назовём в честь защитников родины звездой Ратников, ведь так называли вас когда-то на Руси. 
И Макс слегка сжал мою руку.

*Чеченские войны - Боевые действия (1994-1996) на территории приграничных регионов Северного Кавказа между войсками России и непризнанной Чеченской Республикой Ичкерия.
*Покровский собор - Старейший храм в Брянске в историческом ядре города — на Покровской горе.
*Константин Паустовский (1892-1968) - Советский писатель.
*Александр Пересвет - Инок Троицко-Сергиевского монастыря, воин, сражался в поединке с татарином Челубеем перед Куликовской битвой. (1380)
*Голиаф – Огромный филистимлянский воин в Ветхом Завете.
*Сергий Радонежский (1314-1392) - Почитается в лике святых как преподобный, основатель