Иван Премудрый Часть I Глава IX

Скажешь тоже!
– Тогда из всего из этого пользу для нашего княжества извлечь надо и чем больше, тем лучше. А для этого мне подумать надо, крепко подумать. Дай мне на это четыре дня, а лучше неделю.
– Через три дня чтобы тут был и чтобы всё про пользу эту мне доложил! Понял?!
– Понял, князь батюшка. Как тут не понять?
– Тогда иди. И смотри у меня! – последнее князь сказал так, на всякий случай и погрозил Ивану кулаком, тоже на всякий случай.

А Иван, довольный тем что получил у князя целых три дня отдыха отправился хороводы водить, за месяц–то соскучился. Что делать дальше, он прекрасно знал, Черномор проинструктировал, так что и отдохнуть можно, хороводы поводить… Эх, красота, хороводы эти!


***

– И правда, на следующий день свадьбу–то и сыграли. Матрёна, так та аж зелёная вся от злости ходила. Но ничего не поделаешь, улыбалась, поздравляла, царь всё–таки.
– А что подружки? Ну, те с кем ты тогда? – Старуха даже о пряже забыла.
– Подружки? – Царица усмехнулась. – Одна тем же утром к родителям уехала, а вторая, не знаю. На свадьбе я её не видела, да я сама себя не видела: народу полным–полно, все кричат… Сама понимаешь.
– Понимаю конечно. – Старуха вспомнила свою свадьбу.

Вообще–то неважно кто жених, царь или не царь, свадьба тебе полагается – вынь да положь! Конечно же, каждой невесте наверное, исключения в этом случае не предусмотрены, хочется чтобы на её свадьбе было много гостей и чтобы гости говорили молодым много добрых слов, пожелания всякие желали. Что на этот счёт думают бывшие и будущие женихи тоже известно, но эта версия почему–то особой популярностью у невест, как бывших, так и будущих, не пользуется. Хотя, сами знаете, в жизни оно по–всякому бывает.

Старуха, было, начала вспоминать свою свадьбу, да вовремя опомнилась, и правильно сделала. Свою–то, её в любой момент можно вспомнить, а вот про царскую тебе не каждый день рассказывают, причём, из первых уст. Кто её знает, вдруг как передумает Царица и начнёт вспоминать что–то другое, детство, например? Хоть и приятно ей о своей свадьбе рассказывать, по глазам видно, но тяжело, тоже по глазам видно, вон, в слезах вся. Так что, надо слушать дальше, а вдруг как передумает?

Оно видать и правда, тяжко было вспоминать и рассказывать царице, потому что дальше она особо в подробности–то не вдавалась:

– Народ ещё недели две гулял, а моё гулянье той же ночью закончилось.
– Это как?
– А вот так! Обещала богатыря родить? Обещала. А перед этим сама знаешь, чем надо заниматься. Вот и занимались, да так, думала с ума сойду.

Точно не скажу конечно, но подозреваю что такие подробности любой женщиной в первую очередь воспринимаются с завистью, а потом уже зависть эта в зависимости от того какого она цвета превращается, сами знаете во что она может превратиться.

Старуха, хоть и не была обделена мужниной лаской и ласка та с годами не ослабевала, но всё равно позавидовала, не иначе как в силу своей женской натуры и природы.

– Царь, как будто спешил куда, боялся не успеть, измучил всю. – Царица, говоря это, улыбнулась. Видать, хоть и тяжело вспоминать, но всё равно приятно. – Я уже начала подумывать, где бы от него прятаться. Говорю же, сил никаких, измучил всю.

Не иначе как услышал Бог мои молитвы, понесла я. Сказала об этом царю. Он сначала было не поверил, а может дошло не сразу, не знаю. Но с этого момента ни–ни. Мамок–нянек всяких нагнал, теперь уже они своими заботами мне покоя не давали. Я–то их понимаю, не по своей воле заботились. Чуть что, сама понимаешь, у царей на этот счёт разговор короткий, а тут дело наследника касалось, вот они и старались. Но мне–то от этого не легче!

Ну и вот, мне уже рожать скоро, как война случилась. Уж не знаю, кто на царство наше напал, да и не моё это дело, только всё равно, воевать–то надо, никуда не денешься. А кому войском командовать да битвой руководить? Царю конечно! Вот он, сердешный, и поехал на войну.

Как только уехал царь, так Матрёна, вот она! При царе–то подойти боялась. Он ко мне кроме им же назначенных мамок–нянек, вообще никого не подпускал, сам за этим следил. А тут уехал, и ещё неизвестно вернётся или нет, война всё–таки. А если вернётся, то когда?

Всех нянек с мамками Матрёна разогнала, значит, и своих приставила. Нет, отравить меня они не отравили, всё как было так и продолжалось. Вся разница лишь в том, что лица у нянек другие, а так не отличишь.

Но всё равно, надоели что те, что те, хуже некуда. Я ведь как думала? Думала, рожу, к сыночку близко никого не подпущу. И ведь случилось по–моему, только по другому случилось–то.

Пришло время, родила я. Мальчика родила, крепенького, пухленького. Матрёна, так та чуть ли из сарафана не выскакивала, как ей хотелось ребёночка моего на руки взять, да поняньчить. Только я ей его даже не показала, да что там, я вообще никого к нему не подпускала.

Жалко, думала, отца рядом нет, воюет где–то, вот бы порадовался! Написала ему письмо, подробное, что родила ему, как и обещала, сына–богатыря, назвала Гвидоном, и что ждём мы его, не дождёмся, с победой конечно.

Сама–то не повезёшь, не поскачешь, отдала письмо боярину знакомому, чтобы гонца отправил. Тот пообещал, и видать отправил, вот только куда и кому, до сих пор понять не могу.

Уж очень скоро почему–то приходит от царя ответ, а там такое что аж не поверила. Пишет царь, я так и не поняла за что: надо, мол, меня с сыночком в бочку закатать, засмолить бочку эту и в море бросить. Представляешь?

Пряжа давным–давно была заброшена, не до неё. Царица историю свою грустную и страшную рассказывала и плакала почти постоянно, а Старуха слушала и тоже плакала, правда немного поменьше. Вот слёзы–то они и вытирали, да сморкались, на пряжу времени не оставалось. Сначала платки в ход шли, но платки очень быстро закончились, вернее, мокрыми стали. Тогда в ход подолы пошли. Подолы–то, они большие, не то что сейчас, их надолго, если слёзы вытирать и сморкаться, хватит.

– Посадили нас с сыночком в бочку, крышкой закрыли и в море. Я молилась, спрашивала у Бога: ладно я, видать грешна в чём–то, но сыночек–то мой, Гвидон, он–то чем успел нагрешить?

И знаешь, опять Господь услышал мои молитвы. Представляешь, в бочке почему–то было светло, как вот сейчас. Кушать не хотелось. А самое главное – сыночек мой, Гвидон, рос прямо не знаю как, я такого никогда не видела.

Я почему знала сколько дней мы в бочке той проплавали – день у Гвидона как бы за год выходил, он каждый день на год старше становился. И вот вижу, вырос он уже, женить пора, а я наоборот, старею. Думаю, а что если вот так всю жизнь в бочке этой и проведём? Ладно я, много ли, мало, но пожила всё–таки. А Гвидон, сыночек? Он что, всю свою жизнь вот так в бочке и проживёт, белого света не увидев? Ты даже себе не представляешь, как мне его тогда жалко стало!

Смотрю на него, радуюсь, что растёт красивым и здоровым и плачу–печалюсь, что света белого сыночек мой не видит и возможно никогда не увидит.

Но есть Бог на свете, теперь я это точно знаю. Сначала мы подумали, что волна так сильно ударила или ещё что, ан нет. Оказалось, к берегу бочку принесло, ну а дальше ты знаешь.

Да уж, грустный рассказ у Царицы получился. Ничего не поделаешь, другого не было. Но хорошо, что всё хорошо закончилось. Закончилось ли? А вдруг как наоборот, только начинается?