Не-не, кадры надо беречь!
- Хорошо, - сдалась Людмила Степановна. Ко всем своим прочим выдающимся качествам, она была женщиной реалистически мыслящей и сразу поняла, что переборщила. – Но только после работы.
- А ведь это действительно идея! – снова повторил директор. Главный инженер нравился ему всё больше и больше. Умею я всё-таки подбирать кадры, самодовольно думал он, ласково глядя на тщедушную фигуру Кулюкина. Тот, почувствовав ласково-пристальный начальственный взгляд, нервно, как скаковая лошадь перед долгожданным стартом, дёрнулся и сжал скулы.
- А что-то у нас товарищ Баблюк притих? – сказал директор. – Или не одобряет? А?
- Одобряю, - хмуро буркнул главный технолог. В душе он был махровым консерватором, и как всякий консерватор очень ревниво относился к нововведениям, которые предлагал кто-то другой, а не он сам. – Но - и я в этом по-прежнему глубоко уверен - спасут нас только резиновые женщины! За ними – будущее!
- Да зачем нужны резиновые, если живых вокруг видимо-невидимо! - раздражённо сказала Людмила Степановна. – Вон мой средний, Витенька, мне недавно рассказал, что в нашем ДК на вечерах «Кому за тридцать» столько их одиноких собирается, что просто полный зал и даже в фойе выпирает. А вот мужчин на этих встречах - -увы… Можно сказать, штучный товар.
- Извиняюсь, Людмила Степановна, но я постоянно путаюсь в вашем обширном семействе. Витенька – это который присел? – с ехидной деликатностью поинтересовался Зюкин, тот ещё противный тип.
- Как вы выражаетесь, присел – это Вовочка. А Витенька всего-навсего проходил по уголовному делу свидетелем, – обидчиво поджала губы главбухша. – Вы всё-таки взрослый человек, Иван Степанович! Пора бы разбираться в таких элементарных вещах! Тем более при вашей-то криминогенной должности!
- А что моя должность, что? – моментально окрысился Зюкин. – Я что, больше других ворую, что ли?
- Так! – хлопнул по столу рукой директор. – Прекращаем эту деликатную тему! Не уводите совещание в опасную сторону!
-Вот я и говорю – резиновые женщины, - с упорством африканской птицы-долболоба снова принялся талдычить своё родное-выстраданное Баблюк. – А то живые… Толку-то от них, живых!
- Ничего себе! – возмущенно всплеснула руками Людмила Степановна. – А от резиновой, значит, толк! Резиновая что, тебе, козлу, и пожрать сготовит, и потки твои вонючие постирает, и пожалеет, если чего? И, главное, её ещё купить надо, резиновую-то, а живая тебя, козла, будет обслуживать совершенно забесплатно!
- Ага! Забесплатно! – возразил всё тот же Зюкин (на «козла» он не обиделся. Его ещё и не так обзывали.). – Первое время, может, и забесплатно. А потом, как захомутает, то никаких денег на неё не хватит. Знаем, пели мы уже эту песню, и не один раз! А если ещё и дети пойдут? Не, резиновая лучше! Она же если и захочет - не залетит! Попользовался, воздух из неё выпустил, положил в коробку - и до следующего полового раза! И никаких забот!
-Да какие с простого рабочего деньги! – пошла в атаку Людмила Степановна, имея в виду уже более широкие слои населения. Она всё же была на редкость принципиальной женщиной. Порой это даже пугало.
- Если он, дурак, не ворует и живёт на одну голую зарплату, то и сама на самом деле рядом с ним голой останешься!
- Ага, зацепило! – тоном победителя вскричал было Зюкин, но тут послышался мощный удар. Это директор грохнул по столу массивным декоративным пресс-папье, сделанном из гавайских кокосов.
- Может, хватит? – устало сказал он. – Если хотите продолжить свою дискуссию о семье и браке, то идите в коридор. А у нас более насущный вопрос.
- А, кстати, о семье и браке, - опять подал голос неугомонный Продавцов. – Ничего некультурного в слове «гондон» нет. Я когда в Венеции был по обмену опытом, то на них катался. В туристическом плане.
-На ком? – спросил директор.
- На них,- ответил Продавцов. - А сзади этот…туристический гондоньщик. Если за отдельную плату, то он тебе ещё и споёт, и спляшет.
- На гондолах! А сзади – гондольер! – сказал директор. Он тоже в своё время обменивался по командировке из главка в этом сказочном городе, поэтому был в курсе. – Через буквы «эл»! Стыдно, товарищ старший менеджер! А ещё имеете красный диплом Международного Университета менеджмента, маркетинга и подводного плавания!
-Во-во! – тут же безжалостно прогнулся перед директором Общагович. – Развелось их, этих плавательных университетов, как бродильных собак.
-Не цепляйтесь к словам! – фыркнул менеджер. – Гондолы, гондоны… Я итальянским не владею. Я, кажется, русский человек!
-Да вы и русским-то языком… - сказала главбухша, переключив на него своё внимание. - Через слово - нецензурщина. И за что только вас, Аркадий Павлович, женщины любят?
-Живые, Людмила Степановна! – моментально уточнил тот. – Живые, а не резиновые!
-- Резиновые всех любят, - сказал практичный Зюкин. – Потому что непривередливые. Понимают мужские запросы. И опять же не залетают, - и почему-то опасливо покосился на выходящую в приёмную дверь, за которой сидела директорская секретарша Муся. - Как некоторые настырные.
- Мы постоянно уходим от темы,- поморщился директор. – Это прямо какая-то сплошная гондонщина, а не производственное совещание. У кого-нибудь есть другие конструктивные предложения по рекламе?
-Памятник надо поставить, - неожиданно предложил Общагович. – Прямо напротив фабричного общежития. Там ему самое место.
- Конкретнее, - сказал директор. – Кому памятник?
- Ему,- ответил зампобыт. – Кому же ещё?
- Вы хотите сказать…
- Конечно! Гандону!
-Это перебор, - решительно заявил директор. – В главке могут не так понять. Мы - цивилизованная страна.
- А я считаю – правильно! – неожиданно возразил ему главный инженер. – Примеров – навалом! Взять тот же город Мышкин. Захудалый городишко, посмотреть было не на что, плюнуть не на кого. А поставили памятник мыши, открыли мышиный музей, мышиное забегалово, то, сё - и пожалте, теперь крупный туристический центр! Деньги – рекой! И даже в валюте!
- А Луховицы под Москвой? – подхватил идею Баблюк.
- А там чего?
- Тоже памятник. Огурцу.
-Почему огурцу? – удивился директор.
- Потому что огуречный край, – пояснил Баблюк. – Огурцы выращивают.
-Для туристов?
-Для себя. Между прочим, делают на них неплохие бабки.
- А что? – опять вылез Кулюкин. – Помните, у Пушкина: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…».
Народ горестно вздохнул. Кулюкин всех уже достал своим неистребимым романтизмом.
- В нашем конкретном случае уместнее сказать «надел», а не «воздвиг», - ядовито заметил Общагович.
-Хам, - тявкнула Людмила Степановна.
- Кто? – притворно удивился Общагович. – Пушкин? Категорически не согласен! Пушкин – это наше национальное богатство!
- Да что памятник! – возник вдруг враг-вредитель Продавцов. – В Амстердаме целый музей есть! Сам видел!
- Огуречный? – иронично спросила Людмила Степановна.
-«Огуречный»! – передразнил её Продавцов (он вообще-то тоже вредный тип. Вреднее даже Зюкина.). - Там такие…огурцы в экспонатах! Метра в два высотой! И все стоят!
- Таких огурцов не бывает, - авторитетно заявил Зюкин. Он не понял тонкого менеджерского юмора, и к тому же был председателем фабричного садово- огородного товарищества. Так что он знал что говорил.
- Да! Вот он, сельский быт! - презрительно фыркнул старший менеджер. – Это международный музей секса! Члены представлены! Ну и всё прочее! Очень интересно!
-Членов нам тоже не надо, - быстро сказал директор. – Мы сами себе члены. И секса с музеем тоже. А вот над памятником подумаем. Чтобы скромненько, но со вкусом. Я думаю, в этом что-то действительно есть.
Вообще, время от времени он любил показать, что не является противником смелых новаторских веяний и ничто человеческое ему не чуждо. Это сближало его с народными массами и работало на его директорский авторитет.
-Согласен, - сказал он после недолгого раздумья. – Приглашайте скульптора, пусть готовит проект.
-А живая реклама? – напомнил Кулюкин. Как автор идеи, он переживал за своё детище.
-Параллельно, - решил директор. – Но только, повторяю ещё раз, без пошлости!
-Какая пошлость? – Кулюкин развел руки в стороны. – Мы же цивилизованная страна, а не какая-нибудь гон… презервативщина!
- Сволочь, - сказал директор.
-Кто? – попросил уточнить Кулюкин. Он тоже любил конкретности.
- Все, - не стал лукавить директор. – И всё. Совещание объявляю закрытым. Производственных вам успехов, резиновые вы мои.
Через месяц состоялось торжественное открытие монумента. Скульптор постарался на славу. Пятиметровая, художественно оформленная, гранитная скульптура фирменного фабричного изделия, её гордости и славы, установленная на десятиметровый, тоже гранитный постамент, поражала воображение натуралистичной подробностью и смелостью творческой мысли. Собравшийся на открытие народ млел от осознания собственной значимости во всероссийском масштабе, надувал щёки от гордости за родную фабрику, разбавляя торжество момента похабным ржанием и нецензурными шуточками. Специально приглашённые из Москвы артисты-куплетисты исполняли задорные песни и озорные двусмысленные частушки про «полюбила лейтенанта, а майора хочется…».
- И этим самым памятником мы хотим сказать, что наша фабрика была, есть и будет стоять – именно стоять, а не висеть! - назло всяким кризисам и прочим жизненно-производственным катаклизмам! – сказал с импровизированной трибуны директор, после чего сделал скорбное лицо и зачем-то снял с головы шляпу, привезённую всё с тех же Гаваев. Что скрывалось за словом «катаклизмы» он уточнять не стал, потому что и сам не знал конкретно, что имел в виду.
-Ура, товарищи!
-Ура! – стройным рёвом ответили ему собравшиеся. – Гулять так гулять! «Распрягайте, хлопцы, кони!»…
Ещё через месяц фабрика благополучно закрылась. Старший менеджер Продавцов вместе с замом по быту и главным технологом попали-таки под следствие, старший кладовщик Зюкин запил «горькую» до такой невменяемости показаний, что, в конце концов, был оставлен следственными органами в глубоком алкогольном покое. Узнав про задержания, главный инженер Кулюкин, хитрец такой, благополучно, и главное, очень вовремя повесился, избежав таким образом справедливого наказания самого гуманного в мире, нашего российского суда (действительно: дурак-дурак, а какой хитрый оказался! Хитрее всех остальных!). Хотя, чего греха таить, остальным он открыл для манёвра неограниченный оперативный простор, и Продавцов и Компания теперь всю вину валят на него (и правильно: павшие должны помогать живым! Это их священный смертельный долг! Тем более, что им, павшим кулюкиным, теперь уже всё глубоко по презервативу.)
Главбухше Людмиле Степановне удалось вовремя улизнуть от неизбежной кары на свою черноморскую, находящуюся под юрисдикцией незалэжной Украины, дачу, с которой (с Украиной, а не дачей) мы теперь опять вроде бы подружились, так что теперь Людмила со дня на день ждала её своей выдачи российскому правосудию.
Больше всех повезло директору, который непонятно какими путями исхитрился-таки добиться политического убежища в Соединённых Штатах, как пострадавший от нового российского экономического режима, и теперь живёт на Гавайских островах,
