9. В стороне от... Часть вторая. 4-я глава

­­­­В СТОРОНЕ ОТ...


Часть вторая

Глава четвёртая

– Добро пожаловать домой! – Вова радостно распахнул передо мной дверь новой квартиры. – Эх! Как же хорошо-то дома!

Почему-то он был в особенно приподнятом настроении.

– Ну отчего же сразу – домой? – спросил я, войдя в уютную прихожую.

– Да ну тебя! Как хочешь, – огрызнулся приятель. – Мне тут клёво – это главное!

Оказавшись в комнате, я сразу узнал ту старомодно обставленную комнату ветхого дома, в которой когда-то очнулся тотчас после страшного инцидента с Михалычем.

Всё так же назойливо тикали громоздкие напольные часы. И я невольно перевёл взгляд на место, где располагалась другая комната, чтобы, конечно же, удостовериться в её отсутствии. И конечно – вместо двери там была лишь старая выцветшая стена с по-прежнему висевшей на ней иконой Николая-Угодника. А в дальнем углу большой комнаты я увидел печально известное ложе некогда упокоившегося на нём Михалыча. Тот самый безобразно продавленный диван стоял себе целёхонек и никак не напоминал висевший в воздухе и рассыпавшийся в прах жуткий гроб.

– И где же на сей раз спрятался Михалыч? – справившись с воспоминанием, я постарался спросить с иронией.

– Не боись, – улыбался Вова. – По ходу, он не из нашей хаты… Хм! Сам ведь знаешь – двум пахана́м в одной хате тесно… Ведь знаешь?.. Ась?.. Хоть ты-то брось придуриваться!.. Не дурик, чай, как этот… Как его?.. А – Кореш… Ну да.

– Уже и не знаю теперь, кто из нас дурик, – процедил я.

– Вот это плохо! – восклицал Вова. – Совсем плохо!

– Что плохо?.. А где, кстати, Кореш? – недоуменно спрашивал я.

– Кого-о?! – возмущённо прикрикнул на меня старый зек. – Его ещё здесь не хватало!

Я нащупал стул и присел.

– А вот на правильный вопрос охотно отвечу! – покровительственно проговорил Вова, поудобней усаживаясь на диване.

– Что значит – правильный? – не понял я.

– А то! – Вова буравил меня ставшим вдруг жёстким и злобным взглядом. – Отвечать, слышь, надо за то, о чём метла метёт.

– Чего?

– За метлой следи, говорю, вот чего!.. В глаза смотри!

Бывалый, похоже, не на шутку включил пахана. Я уставился на него с удивлением.

– Ты, слышь, о чём только что спрашивал? – продолжал Вова тоном наставника. – Что значит плохо в том, что – не знаешь? Да плохо то, что не знаешь – вот это и плохо! А ведь говорил я тебе тогда. По-хорошему говорил... Знать – значит нюхом чуять, кто есть кто по жизни!

– Не припоминаю что-то, чтобы именно ты мне об этом говорил, – теперь уже мне впору было возмутиться.

– Да потому и не припоминаешь, что – не знаешь! – Вова явно распалялся.

Он достал курительную трубку, щёлкнул пальцами, и трубка задымилась. Затянувшись поглубже, видимо, чтобы успокоиться, затем выдохнув густой клуб дыма, продолжил:

– Пра-а-вда… – Язвительно усмехнулся. – В чём правда?.. Неправильный вопрос. А правильный: кто? Кто правда – ты, я, может быть, Кореш или Миха-а-лыч?

Дым рассеялся, и передо мной уже сидел не Вова. Одет-то он был в тот же костюм, но только это был не совсем Вова. Вдруг вспомнился лес из больничных грёз. Или то были вовсе не грёзы? Но сидящий передо мной человек не был похож на того, с кем я говорил тогда. Хотя и одет так же… Эти запонки… Так с кем же я разговаривал в лесу? Не похоже, что с Вовой. Или Вова и тот нарколог – одно и то же лицо?.. Вспомнил! Он же говорил, что его всяко там называют, но назвать настоящим именем не то чтобы не знают как, но вроде бы боятся. Запутавшись в воспоминаниях, я не понимал уже, с кем разговаривал. А человек, одновременно напоминавший Вову, Михалыча и того типичного ли-нетипичного нарколога, степенно продолжал свои неясные разглагольствования:

– Так кто правда? Ты правда? Я?.. Во-о-т! – Назидательно поднял палец. – Правда тот, кто – зна-а-ет! Вот ты – знаешь?

– Что я – знаю? – спросил я.

– А я знаю! – нетипичный Вова с довольным видом вновь затянулся.

– Что ты знаешь?

– Что я – это я! – воскликнул странный собеседник, выпуская новые клубы́.

Когда же дым снова рассеялся, то развалившимся на диване я увидел уже себя. И на этом другом мне были надеты уже лишь Вовина рубашка с запонками и больничные кальсоны. А пиджак и трубка непонятно куда подевались. Моя копия также напоминала мне каждого из всех недавних моих приятелей. И даже, как мне показалось, в её облике промелькнуло что-то очень смахивающее на Марго.

– А кто же тогда… я? – обескураженно выдохнул я.

– Да я, конечно! – непонятно ответил другой я. – Потому что ты не знаешь, а я знаю.

– А! – облегчённо вздохнул я. – Так ты знаешь правду. Правду о нас…

– О тебе! – перебил многоликий собеседник. – Или обо мне… М-м… Какая разница?! Впрочем, не спрашивай. Для тебя ничего утешительного.

Вскочив со стула, я оглядел себя. Вместо костюма на мне была арестантская роба. Я испугался и захотел убежать оттуда. Однако, обернувшись, не нашёл дверь в прихожую – на её месте оказалась стена, только без обоев, а окрашенная грязной бесцветной краской. Исчезли окна, мебель и напольные часы. Неизвестно как, всё вокруг словно обволокло этим непроницаемым фоном. Я опять обернулся: вместо дивана, из точно такой же мрачной стены будто вырос на полкомнаты грубый настил из загаженных некрашеных массивных досок, на котором беспорядочно были разбросаны какие-то ветхие не то тряпки, не то обрывки одеял. Эта монолитная конструкция чуть возвышалась над бетонным полом. Никого в комнате, непостижимым образом превратившейся в тюремную камеру, уже не было видно, но при этом как будто ощущалось, что помещение переполнено людьми. И всё вокруг стремительно наполнялось нестерпимо душным, перенасыщенным и отравленным невыносимой вонью воздухом. Моя роба мгновенно прилипла к телу, я чувствовал, как по лицу и спине растекаются струйки пота. Отовсюду несло давно немытыми телами, прелой обувью и пропитавшейся человеческими выделениями одеждой. Я стоял, со всех сторон зажатый невидимой толпой, не в состоянии сделать и шага. И отовсюду раздавались хмурые голоса, произносившие непонятные слова вперемешку с вполне различимой матерной бранью. Однако сквозь эти звуки я отчётливо продолжал слышать тиканье исчезнувших часов.

– Кто-нибу-удь! Помоги-ите-е! – заорал я, зажмурившись.

И тотчас ощутил под собой стул. Я снова сидел в своей обычной одежде в прохладной комнате с напольными часами и иконой Николая-Угодника.

– Тихо-тихо! Чего расшумелся! – разнёсся по комнате голос незримого собеседника.

Чей это голос, я не смог определить. Передо мной уже никто не сидел. А на месте, где только что был диван, теперь стоял тот самый стол со сцены из дома на Ленинградской. Изумлённым взором я вперился в надпись на прилипшем к столу листке от транспаранта, которым некогда размахивал очумевший Кореш. На плотном листе было написано то же, что и тогда: «Смотри не».

– Что это было? – спросил я у того, кого, как ни старался, не мог увидеть. – Или есть?.. Зачем всё это?

Мне не ответили. Только Вова внезапно возник откуда-то из воздуха и сразу исчез, словно пробежал из одной двери в другую, успев лишь пробормотать нелепую фразу:

– Ништяк! Пацаны ничего не заметили! Всё так, будто и не было…

***

Раздался звонок. Обычный дверной звонок. Встав со стула, я вышел в прихожую и посмотрел в глазок входной двери. Там стояла пожилая женщина в платке. Мне показалось, что я узнал в ней ту самую старушку, которая читала надо мной псалтирь.

Открыв дверь, я удивился, увидев на пороге небольшого роста девушку с головой, туго замотанной в платок. Взглянув на меня и тотчас потупив взор, она как-то кротко улыбнулась и, не произнеся ни слова, вошла в прихожую. Я посторонился. Девушка деловито поставила свою сумку на какую-то тумбу и, подержавшись за неё, разулась. Затем безмолвно, словно так и было задумано, мы прошли с ней в комнату. На месте стола с транспарантом теперь стояло кресло – то самое кресло Михалыча из исчезнувшей комнатки. Девушка вопросительно кивнула на кресло, я тоже машинально кивнул, и она присела. А я ошарашенно приземлился на стул.

– Ты… Вы кто? – спросил я.

Девушка посмотрела на меня ясными, светлыми и улыбающимися глазами, и я облегчённо выдохнул:

– Ты…

Я узнал девушку из леса, которую тогда ошибочно принял за Марго. И теперь, вспомнив о ней, я сначала, как и в тот солнечный полдень, подумал, что она моя жена. Однако сразу же вспомнил, что ещё тогда отказался от этой мысли. «Дочка в платочке», – промелькнуло в голове. И тут я понял, наконец, откуда взялась эта дурацкая фраза. Это случилось уже после появления Марго. Не знаю, разговаривал ли я когда-нибудь о ней с Марго, и сама ли Марго, шутя, придумала эту фразу, но скорей всего впервые прозвучала она не из её уст. И я догадался, зачем так назойливо выкрикивали эти слова Михалыч, Вова и вся их лихая свита – тогда же, в лесу, внезапно почудившись мне в густой чаще. Она, «дочка в платочке», была из другого мира, враждебного тому, в котором вот уже бог знает сколько времени нахожусь я и в котором так уютно всей этой честно́й компании, непонятно зачем приставшей ко мне.

– Как ты меня нашла? – быть может, совершенно неясно для неё, спрашивал я это сидящее теперь передо мной существо, так не похожее ни на кого из всех, с кем знался я последнее время. – Ведь ты же не они. Ты совсем другая.

– Я всегда была рядом, – улыбаясь, отвечала она. – Но вынуждена была молчать, потому что ты не видел меня и ни о чём не спрашивал.

– Как же я мог тебя видеть?

– Не знаю, – покачала она головой. – Но теперь видишь?

– Я не знаю, – потупил я взор. –Мне стало стыдно. – Вдруг ты снова исчезнешь.

– Наверное, это зависит от тебя, – сказала она.

– Наверное, – согласился я. – Но ты не исчезнешь?

Я жадно всматривался в её лицо, как будто прощался и хотел лучше запомнить её черты.

– Если ты сможешь вернуться, – произнесла она.

– Куда?

– К себе самому.

– Понимаю! – встрепенулся я.

Мне стало радостно в предвкушении вопросов, ответы на которые, я, быть может, уже знал.

– Но ведь мы же не сможем быть вместе! – восклицал я. – Столько времени прошло! Ты уже должна быть другая. И я… Ну должен же был и я измениться?!

– Конечно! – ответила она. – Ты изменился. Но ты не стал другим – я верю!.. Но… Осталось ли в тебе хоть что-то… для моей веры?

Она отвечала и спрашивала с чувством. Тревогу или уверенность выражало это чувство?

Вдруг она сорвалась с места и, сбегав в прихожую, вернулась со своей сумкой, тотчас открыв которую и снова присев, достала потрёпанную брошюру, в которой я узнал житие святых Петра и Февронии. И сразу же принялась мне читать. Она читала житие, а мне слышались строчки из псалтири, что бубнила надо мной старушка.

В какой-то момент внезапно остановились напольные часы и словно взорвались, разлетевшись по комнате множеством мельчайших частиц, врезаясь в стены, окна, потолок и мебель, при этом мгновенно растворяясь в них, точно снежинки, а те, что попадали в нас, пронзая нас насквозь, были совсем неощутимы. А на месте, где были часы, будто из воздуха, выткался Кореш. Физиономия у него выглядела до крайности недовольной.

– Фу! Ну что за тухлый базар?! Такой номер испортили! – обиженно прогундосил он и скрылся за дверью в прихожую.

– Погоди-ка! – попытался я остановить