ВОЗВРАЩЕНИЕ АВАНТЮРИСТА ИЛИ ОДИН ГОД ИЗ ЖИЗНИ ФИЛОСОФА ЗА ГРАНИЦЕЙ

чересчур резко выражаетесь о таких щепетильных вещах. Даже у нас это может вызвать немедленную отповедь.
      - Я вас понимаю, господин Константин. Вам не отказывает чувство политического такта. Да, а вот как нам быть с вашим поэтическим и политическим познанием? Поэзия – вольная птица. Ее путеводной звездой является чувство красоты. Она питается чувствами и образует образы выражения, в которых переживает свой опыт. Поэзия поверяет образ художественным вкусом. Составляя из образов композицию, поэт, подстрекаемый чувством меры красоты, находит в своем художественном произведении черты естественной красоты и сверхъестественного вдохновения.
      Что до политика, то он скорее прозаик, чем поэт. Но он, как и поэт, одержим страстями, которые вынужден для славы и успеха умерять хитростью ума, его уловками. Он использует ум инструментально, сообразно той интриге, которую разыгрывает на политической сцене. В лучшем случае политик сценарист и дирижер, в худшем – только актер и исполнитель. Политика – это театр, зрелище, а политики, как правило, актеры. Тогда бог – сценарист, а правитель – дирижер.
      - Интересно у вас получается, господин герцог. А как быть с мистиком и магом?
      - Вот здесь надо подумать. Впрочем, не так сложна эта категорию людей, как может показаться на первый взгляд. Да, они отличаются повышенной чувствительностью в отличие от обычных людей с их грубыми чувствами. Но им не присущ ум как бесконечная чувствительность. Их чувствительность имеет нечеловеческий, но все равно ограниченный конечный предел. В силу этого они способны заниматься традиционным исцелением. Однако их опыт овладения физическими силами и духами переменчив и неповторим. Поэтому магия требует их максимальной отдачи. Вследствие невозможности конвертации результатов магической практики в операциональные процедуры науки маги полагаются только на свое собственное восприятие внутреннего и внешнего воздействия на них духов. Плоды их трудов не носят объективного характера и не могут быть точно зафиксированы в словах, смысл которых они действительно понимают. Конечно, они приговаривают и порой истолковывают то, что делают. Но то, что на них воздействует, превышает возможности магов, ибо отличается бесконечной чувствительностью. Духами нельзя управлять так, как управляют люди через знание и умение природными силами, доступными для них через чувственное восприятие, воображение, память и рассудочное исчисление.
      И все же что-то маги могут, образуя из себя на момент чудесного созерцания тонкоматериальный орган восприятия. Пока  у них хватает сил в них втекает душевная, а порой и духовная энергия, которую они используют как функцию блуждающего органа или животного духа. Если же они начинают объяснять действие этой энергии как материальной силы в научных терминах, то их объяснение становится нетривиальным, ибо сила духа получает несвойственный ей смысл фиксированного эмпирического значения. Другими словами, смысл обычных слов для ученого приобретает необычный вне научный смысл, конечно, при условии, что наука есть знание естества вещей как механизмов.
      - Я принимаю ваши слова с учетом поправки на механический образ мира. Но тогда и Бог понимается как машина, «из машины».
      - Чтобы не впадать в богохульство, например, Картезий, понимает его как субстанцию-среду действия двух независимых субстанциальных сил – протяженного тела и мыслящей души, - каждая из которых имеет свой мир: природы вещей или общения душ.
      Позже, когда мы устали от философских рассуждений, Константин Гюйгенс представил меня своей горячо любимой юной дочери Сюзанне. Я изрядно перенервничал, пока имел непродолжительную беседу с ней. Да, это была та, которую я полюблю позже. И в то же время она была другой, не моей Сюзанной. И все потому, что в ней не было души Юны, воплощением которой позже она станет.

      17 февраля 1650 г. Прошел  месяц с момента моей последней записи в дневнике. За это время произошло несколько немаловажных событий.
      Во-первых, я оказался в Копенгагене в той гостинице, в которой встретился в далеком 1650 г. (какое чудо время: благодаря своим парадоксам оно может делать прошлым то, что не прошло) с моей возлюбленной Эббой. Я до сих пор неравнодушен к ней. Все не могу привыкнуть к моим злоключениям во времени, и то время, в котором нахожусь в настоящем, принимаю за прошлое.
      Я, наконец, встретился с самим собой, но не узнал себя, ибо был в маске. И мир не перевернулся от встречи с самим собой! Если бы я узнал себя, то что было бы? Вероятно, ничего. Как это понять? Я еще не готов ответить на этот вопрос. Нужно подумать. Но пока нет мыслей по этому казусу.
      Во-вторых, плыву из Стокгольма на шведском бриге в Нарву. Оттуда рукой подать до границы с Россией. Больше трех недель назад со мной произошел счастливый случай, позволивший мне открыть российскую границу. Напишу, что конкретно случилось. Гуляя поздно вечером по Копенгагену, я стал свидетелем нападения бандитов на парочку запоздавших влюбленных, которых они ловко затащили в подворотню. Один из несчастных, молодой человек, взялся защищать свою спутницу против превосходящих его числом негодяев. Я присоединился к нему, обнажив свою шпагу. Вдвоем мы смогли переломить ход поединка. В частности, я проткнул одного бандита в живот, другого сильно задел эфесом шпаги  по скуле,  а третьего заколол в грудь его же собственной шпагой, когда мой визави его обезоружил. Именно это, -  тактика использования всех необходимых средств для достижения цели, - спасения жизни, - заставило напавших оставить нас в покое и поспешно удалиться с места происшествия.
      Когда мы остались одни, то молодой человек дружественно протянул руку мне в знак искренней благодарности, а его спутница неожиданно для меня поцеловала в щеку, чем доставила мне неизъяснимое блаженство. Ее горячее прикосновение губами к моей похолодевшей от студеного ветра щеке еще долго горело в моем легковерном сердце. Молодые люди оказались иностранцами – русскими. Оказывается, они приехали в Копенгаген к своему родственнику – русскому послу в Дании на медовый месяц. И тут такая досада. Если бы не моя помощь, кто бы знал, что могло с ними приключиться? Речь шла не только о потере чести, но, возможно, и их жизни.
      Вскоре я подружился с ними. Молодого супруга звали Николаем Богдановичем Нащокиным. А его супругу - Еленой Борисовной Пушкиной. Это было мне на руку. Тем более, что молодожены вскоре представили меня с качестве их спасителя брату Николая, Григорию Нащокину, несущему службу посланника русского царя в Дании. Как удачно получилось: Елена Борисовна - дочь окольничего Бориса Ивановича Пушкина, с которым я познакомился на приеме у королевы Кристины в Стокгольме.

      24 февраля 1650 г. Наконец, я прибыл в Нарву. Уже здесь можно встретить этих загадочных русских в их собственных пенатах. Они не носят европейского платья и одеты в свои азиатские одежды. Пронизывающий ветер с моря не располагает оставаться долго на улице. Шведы говорят, что в самой России еще холоднее. Они скептически относятся к моей рискованной попытке путешествия по России и говорят, что в таком диком крае, как Московия, легко сгинуть, почем зря. Но эти здравые предупреждения  не изменят моего решения посетить Москву. Меня гонит туда призыв моей возлюбленной. В чьем образе я найду ее? Вот тот вопрос, который меня в первую очередь беспокоит. Надеюсь, что в человеческом облике она будет не менее привлекательна, чем была, нет, точнее, будет позже. С этими завихрениями времени я совсем запутался во временах глагола.
      Единственно, что меня ненамного успокаивает, так это наличие рекомендательных писем моих новых русских друзей из Дании, да знакомство с г. Пушкиным, занимающим не последнее место начальника Посольского приказа в царской администрации.
      Последствия закончившейся в позапрошлом году войны между Швецией и Россией были, в общем-то, благоприятными для мирного общения между этими двумя удивительными народами. Правда, Россия уже как государство теряла свой свободный выход в Балтийское море.
      Мне пришла в голову мысль, а как ко мне, иностранцу из далекой Франции, могут отнестись московские власти? Ведь с иностранцами, правда, не французами, а шведами, поляками и турками с крымчаками, русские находились в состоянии возможной или действительной войны. И все же это состояние русских было намного благополучнее того, в котором находились немцы, только год назад закончившие свою Тридцатилетнюю войну. Всего вероятнее, несмотря на уважительные рекомендации, российская власть отнесется ко мне как скрытому агенту, а, проще говоря, шпиону, кардинала Мазарини. Именно так отнесся к лейтенанту мушкетеров д'Артаньяну Оливер Кромвель, когда мой гасконский друг ездил в Лондон с тайным поручением кардинала, как он сам признался мне по возвращению в Париж, урегулировать вопрос о приватном признании власти парламента в английском королевстве. Однако если с Англией все понятно относительно французских государственных интересов, то как быть с Россией? Разве для французской короны так важно, что происходит за тридевятью земель, в азиатском царстве на Востоке? Интерес здесь может быть только торговый, связанный с транзитом товаров в Китай. Вспомогательный интерес здесь может быть только в том, чтобы войной со Швецией ослабить ее как крупную северную державу, могущую в недалеком будущем угрожать политическому влиянию Франции на европейские дела. Значит, в Кремле меня будут испытывать на предмет предположительно указанных торговых и политических интересов. Исходя из таких предположений, мне необходимо будет дипломатически вести свою игру, выдавая приватный интерес за интерес, если не двора, так влиятельных кругов принцев Фронды.

      3 марта 1650 г. Выехав третьего дня из Нарвы, я направился к русской границе. Уже испытывая неудобства путешествия, я находился в сомнениях относительно того, как я распорядился своими деньгами. При мне была только небольшая сумма серебряных и золотых монет русской чеканки. Большую часть денег я оставил в шведском коммерческом банке в Нарве, казалось бы, предусмотрительно поместив их на свой депозит, с которого, по уверениям банковских служащих, мог снять их в любое время в отделении этого шведского банка в Москве. У меня были некоторые сомнения в том, как скоро я могу провести эту финансовую операцию в такой варварской стране, как Россия.
      С моими сомнениями были связаны неприятности в вопросе личной гигиены. Во-первых, русские, как я узнал на собственном опыте, пользуются странным способом отправления естественных надобностей. Для этого они все, мужчины и женщины, как американские туземцы садятся на корточки в орлиную позицию над дырой в деревянном срубе, чтобы, как они говорят a la russe, «покакать». Слава Создателю, мужчины мочатся стоя, как принято в цивилизованных странах в писсуары. Правда, здесь, в Московии, они справляют нужду в ту же дырку в полу деревянного туалета.
      Во-вторых, они моются не в  металлических ванных или мраморных термах, как это