находиться, а вот машину он давно продал цыганам, которые использовали её не по назначению: включали сирену с проблесковым маячком и под таким пылающим знамением беспрепятственно развозили по деревням синтетические наркотики и коврики в прихожую, свитые из индийской конопли, что ранее колосилась на участках Фюлеров и Фунтика.
Тестю тоже кто-то пытался подсадить в углу огорода марихуану. Но тут неожиданно приехал я, порубал всю траву и отослал её в мешках на Моршанскую табачную фабрику, вперемешку с полевыми и дикими табачными лопухами, произраставшими в округе, в кормовой массе не меньшей, чем борщевик, который из любви и преданности к русским занесли на территорию чернозёма ортодоксальные хохлы.
Тесть тогда задал мне два основополагающих вопроса Марксизма-Ленинизма: «Что делать?» и «Как наказать бездельников?»
«А, если виноваты все?» - не смело предположил я.
«Значит, всех и будем наказывать! Согласно постановлениям последнего съезда партии, и не взирая на их прежние заслуги!»
Суров был тесть, но по-ленински справедлив. «Был бы субъект человеком хорошим, а уж наказанием партийная ячейка его никогда не обделит» - учил он меня крестьянской мудрости среднестатистического жителя села. «Сдохнуть неожиданно он, конечно, может, но если кому-то из руководства не понравится такой поступок, то лучше ему поработать ещё».
- Приведите в чувство этого ренегада! - отдали команду в унисон Ковыряй и Сиповка.
- Но, но! Поаккуратней с выражениями! - огрызнулся на «Райисполком» Дядя Балдей: - Он пока ещё законный зять Егора Борисовича.
- Зять, зять! Ни дать, ни взять! - подтвердила Зубаха: - На такого зятька не глянешь без матька.
- Я, конечно, не подстрекатель, но как ведущий патологоанатом района, отказаться от вскрытия с трепанацией черепа зятя просто не имею права! - признался Чума и затаил дыхание в ожидании разрешения от Егора Борисовича хотя бы на проведение элементарной циркумцизии. Но счастье к Чуме не привалило. Тесть своих, даже нерадивых, врачам никогда не сдавал и хорошо отличал эскалоп от эскулапа.
Я приоткрыл «рыбий» глаз и осовело подсматривал через него за округой. Полностью не трансформировавшись, он выдавал ещё картинку, как у бокового зеркала автомобиля.
Палящее солнце сотрясало выжженную до водянистости пучину неба. По диагонали плавно оседал мусор, застрявший в хрусталике глаза. За бруствером водолазного костюма торчал рыжий круп печальной лошади.
Внезапно, но не пугающе, всё яркое пространство заслонило собой лицо жены и произнесло её голосом:
- Как же ты меня напугал, милый! Больше так не делай!
- А как делать? - прошептал я.
- Без моего разрешения лучше никак не делать.
С её разрешения я имел право только на одно действие: попросить у неё разрешение на попытку хоть что-то сделать общественно-полезного и получить категоричный отказ. Так и ей было спокойнее, и глупых проделок мужа насчитывалось значительно меньше.
Житейская мудрость диктовала жене, и она с её слов просила : «Лучше ты без меня ничего не делай, а то тебе хуже будет».
Но по натуре жена была авантюристкой и иногда соглашалась делать совместные глупости. Например, мы сделали ребёнка.
В первый же вечер, после выписки из роддома, наблюдая, как я купаю дочку в в ванночке, она со страхом в голосе сказала: «Что же мы наделали! Жили бы и жили вдвоём друг для друга счастливо и без лишних хлопот!...»
Её слова я пропустил мимо ушей, поскольку знал, что через день любимее и значительнее дочери для неё никого не будет на свете. Такую квочку, как моя жена, ещё поискать надо! Скоро я отойду на второй или десятый план, но удерживать и клевать меня в гнезде она будет с прежней заботой собственницы. Своё она никому не отдаст! И чужим ни с кем делиться не станет! Одним взглядом загонит в угол и принудит там покаяться в злых намерениях.
За столь же короткое время препровождения со мной, жена умудрилась обмануться любовью, нахлебаться ею и притерпеться ко мне, как к прыщу на заднице.
«Устала притворяться пионеркой. Эх, если бы ты пореже домогался, тебе бы вообще цены не было, сластолюбивый ты мой паразитик, вирус ты мой ненаглядный, микроб болезнетворный!» - одаривала меня нежностью жена.
Попытки прогнать у будущей жены были, но выглядели невразумительно из-за боязни, что я мог уйти и не вернуться. Она спрашивала у коллег по работе , но очень аккуратно, поделиться своим обо мне: вот, мол, запал на неё один поклонник, не знает, как с ним поступить. Один сказал: «А что? Вроде, не лапоть деревенский, не вахлак, можно даже с ним на улице показаться». Другой промолчал, но, решив от всего сердца помочь ей, позвонил знакомому участковому, и участковый пять вечеров подряд вваливался в двери с требованием предъявить документ, разрешавший мне без прописки находиться в комнате гостиничного типа площадью 16 и 9 квадратных метров с явными уголовными намерениями, и профессионально, с навыками регулировщика, указывал мне на дверь, в которую только что ввалился в грязных сапогах, но с чистой, не затоптанной беспартийными тараканами головой. По заданию партии навещал с проверкой ещё один офицер, но почуяв всю бесперспективность своих походов, написал раппорт, чтобы его отправили в Новую Салду и выдали табельное оружие, из которого он вскоре застрелился.
——————————————
Был день как день, и пища была как пища - жаренная печень престарелого животновода с отварными макаронами третьего хлебозавода им. Сакко и Ванцетти.
В то время не принято было делиться военной тайной с американскими шпионами и израильской военщиной через средства массовой информации, и объявлять во всеуслышание, что хлебозавод имени итальянских коммунистов в свободное от производства макарон время выпускал ракеты СС-20 и 22 с ядерными кассетными боеголовками. И вообще, в городе не строились здания выше двух этажей, а урановую руду работницы хлебозавода перестали толочь в ступках ещё двадцать лет назад. Так что, радиационный фон - из-за которого иногда рождались двухголовые человеческие детёныши - вполне соответствовал правилам и нормам, принятым обкомом КПСС.
- Твоя нарочитая игривость и живой блеск в глазах вызывают очень серьезные подозрения. Колись, куда намылился? Всё равно не пущу! - отсекла все мои попытки отпроситься на День рождения моего шефа, редактора газеты. Явка была обязательной, о чём я предупредил за неделю свою невесту и всю неделю был в быту чутким, внимательным, умело подскунячивал и отстреливался нежным, задумчивым взором, ожидая нисхождения к себе.
В субботу, после назойливых заглядываний снизу или из подмышек ей в глаза, невеста вдруг сдалась и объявила приговор:
- Даю тебе два часа! - ткнула она под нос мне два пальца, растопыренных в знаке Виктория: - И ни минуты больше. Опоздание - приравнивается к побегу.
То есть, даже за героический подвиг, мне расчитывать на Звезду Героя было отказано в категоричной форме.
Едва я выскочил из малосемейки, как невеста, не много сумявши, ринулась следом в вино-водочный отдел соседнего магазина, приобрела там бутылку водки, и с ней уже в квартире Мариинки, подруги по партии, обронила девичью слезу.
- Всё! Он меня бросил! - потребовала она сочувствия и понимания у подруги.
- Кто? - ещё не зная, в каком месте радоваться, а в каком печалиться, заинтригованно попросила уточнений подруга.
- Один мерзкий, вонючий тип. Ты его не знаешь.
- Почему вонючий?
- Он в туалете после своих испражнений даже газетку не удосуживался сжигать, хотя я неоднократно предупреждала, что очень чутко отношусь к посторонним запахам.
- Серьёзное обвинение! - решила подруга и извлекла из холодильника ещё одну, початую бутылку коньяка.
В гостях у шефа я пробыл полтора часа. На горячее подали котлеты из красного китового мяса по пятьдесят копеек за килограмм, всесоюзную спинку минтая, запечённую в ведре со смесью «Завтрак туриста» и курицу в четырёх позах, усевшуюся на бутылку с водой из-под кефира. Шеф был знатным кулинаром и всегда учил нас, молодую поросль журналистики, к какому блюду следует подавать «Солнцедар», что запивать «Агдамом», а что портвейном «777».
«Домой» я вернулся в срок, даже без учёта ефрейторского зазора в десять минут, и трезвым жизнелюбом радостно постучал в дверь. Из-за двери пахнуло студёной тишиной ночной пустыни, но меня это не напугало и даже сперва не насторожило. Я постучал ещё раз, потом стал придумывать и мастерски исполнять различные условные стуки - два коротких, три длинных, или девять длинных и пятнадцать коротких...
Вышел сосед по площадке, выкурил пару папирос, пристально наблюдая за мной, и решив мне помочь, высказал своё глубоко философское предположение:
- Я думаю, что она куда-то ушла и, по всей видимости, где-то ходит.
Наверное, соседу лучше было знать. Со слов невесты и моей будущей жены этот сосед недавно предлагал ей прокатиться после программы «Время» на его мотоцикле. В свою очередь мотоциклисту покатать мою невесту предлагала его мама - женщина прямая, без затей и цезур в голове. Однажды она пришла на приём к секретарю парткома треста и напрямую спросила:
«Кому мне дать, чтобы мне дали квартиру?» Сын не имел права ослушаться такую мать.
Я вышел на лестничную площадку, присел на ступени, настроил слух и начал ждать знакомую дробь торопливых шагов.
«Двадцать раз досчитаю до ста и пойду к себе в общагу. У меня там хорошая офицерская комната, рассчитанная на проживание здоровой советской семьи, а живу я в ней один и не знаю, чего мне там не живётся?» - размышлял я о превратностях судьбы, намалёванных Чихачёвским прудом: «Когда невеста успела меня охмурить, в какой момент подсыпала приворотного зелья?
Элевсестр назидал древнеегипетской молитвой, вышёптывая на ухо: «Нук тетети, се тетети, ау ам а эм тететту, месе а эм тэтетту». ( я сильный, родился в области сильного и никакая сила не сломит мою силу сильнейшего). Это единственное, что противостоит дьявольской формуле: «sator
arepo
tenet
opera
rotas”. (Каждый пахарь тянет свою стязю).
Или, как сказал другой сосед по площадке: «Не нужно всё время смотреть на свою женщину сквозь пальцы. Иногда приходится смотреть на неё, крепко сжав кулак».
«Я - против насилия!»
«Ты - против! А она, может, только и ждёт, когда же ты её наконец изнасилуешь? Женщина всегда была непостижима для человеческого ума, хотя и не лишена некоторых предрассудков...»
На сорок втором десятке, не успев досчитать до девяносто пяти, я чётко определил, что в подъезд ввалилось что-то родное и до рвотных позывов знакомое.
Навзничь опрокидываясь на площадках, подруги, отдохнув, покоряли проем за проемом, сбивая коленки об острые ступени лестницы. Путь был бесконечно долгим - до четвёртого этажа - и опасности подстерегали на каждом шагу. Обе в беспамятстве выглядели сексуально, доступно, представлялись лёгкой добычей, и близкий контакт в извращённой форме с ними не грозил уголовным преследованием.
В комнату я вошёл следом, переступив на пороге через обмякшие девичьи тела, аккуратно занёс из общего коридора ноги невесты и притворил ими входную дверь.
- Сразу не дамся! У меня сифилис, геморрой и кариес! - предупредила невеста, как учили её в комитете комсомола отбиваться от
