заложили, поэтому профессор не мог ею пользоваться.
Из мебели здесь оставался огромный старинный сундук, невесть как оказавшийся у профессора. Сундук был потемневший, окованный железом, и сейчас он стоял с распахнутой крышкой, похожий на чудище с разинутой пастью. Как-то Женя вместе с мамой пытались разобрать его на дрова, но затея оказалась невыполнимой: сундук стоял, словно крепость и не поддавался.
Женя, проходя мимо него, заглянула внутрь, хотя знала, что он пуст. За сундуком тоже ничего не оказалось. Сон обманул Женю. Она уже собралась было уходить, но помедлила. В углу стояла та самая печь с заложенным дымоходом. Женя представила, как было бы здорово ее растопить, если бы она была действующей, как бы она всю комнату согрела и грела бы еще долго после того, как дрова прогорели бы. Она подошла к изразцовому боку печи и потрогала рукой в варежке. Печь была холодая, словно гора льда. Женя присела, и открыла дверцу топки. Представила, как когда-то здесь плясал огонь. Вдруг там остались старые угли? Она нагнулась ниже и заглянула глубже, и вдруг в темноте топки что-то матово блеснуло. Женя осторожно, будто боясь обжечься, полезла в топку рукой, нащупала нечто гладкое, ухватила и потащила к себе. Вскоре в руках у Жени была темно-зеленая бутыль, в которой плескалась какая-то жидкость. Бутыль была закупорена пробкой. Чтобы ее вытащить, Жене пришлось повозиться. Ей показалось, будто она тот самый пионер Волька из книжки Лагина про старика Хоттабыча и сейчас он действительно появится из бутылки. А вдруг там масло? Вот обрадовалась бы мама! Тогда и бабушка, наверное, поправилась бы…
В бутылке оказался керосин. Конечно, он не был съедобен, но Женя знала, что это всё равно очень ценная вещь.
И тут она вспомнила про Саньку. Как он там? Она не видела его уже очень давно.
Женя положила бутыль с керосином в сумку и вернулась на лестницу. Преодолев два пролета по желто-коричневой наледи, она подошла к приоткрытой двери, потянула за ручку.
В коридоре было сумрачно и пусто. Она прошла до двери, ведущей из парадной части квартиры к комнатам проще, где раньше жили кухарки и все те, кто обслуживал господ. Расположение комнат здесь было такое же, как и в квартире, где жила Женя. Она знала, что семья Саньки жила в крайней комнате справа от кухни. Дверь была прикрыта и Женя потянула за ручку.
Здесь было еще темнее, чем в коридоре — единственное окно было завешено одеялом. Присмотревшись, Женя увидела сбоку от двери на полу пеленашки: труп, завернутый в простыню. Посередине комнаты стояла давно не топленая буржуйка, а справа у окна стояла большая кровать, заваленная тряпьем. Женя медленно подошла к ней, пытаясь понять, есть ли тут кто-то живой.
— Эй, Санька! — позвала она негромко. Никто не отозвался. Женя подошла ближе и, ожидая наткнуться на мертвеца, отвалила на сторону полу черного пальто, потом еще одно и край прожженного одеяла. Показалась чья-то рука в варежке.
— Эй! — снова позвала Женя и потрясла руку. Рука дернулась, сжалась в кулак, снова разжалась. Из под тряпья послышался голос Саньки:
— Иди к черту…
— Это я! Женя!
— А… — равнодушно ответил Санька. Женя покопалась среди пальто и одеял и выпростала, наконец, лицо Саньки. Оно было чумазым, осунувшимся и безразличным ко всему.
— Санька, тебе керосин нужен? — сказала Женя. — Я тебе отолью.
— На кой он мне?
— На хлеб сменяешь.
Санька не ответил. Закрыл глаза и будто задремал. Женя потрясла его за руку. Он вяло отозвался:
— Иди к черту.
Тогда Женя стянула варежку со своей руки, слазила в сумку, на ощупь развернула тряпицу, в которую был завернут хлеб и отщипнула кусочек. Затем поднесла к лицу Саньки и сказала:
— Поешь, Санька!..
Почуяв запах хлеба, Санька открыл глаза. Женя сунула ему в рот кусочек и он жадно схватил его и, почти не жуя, проглотил. В глазах его появилось осмысленное выражение.
— Дай еще! — потребовал он, но Женя, поджав губы, тихо ответила:
— Прости, Санька, у меня еще мама и бабушка.
— А мои всё, — зло бросил он сквозь зубы. — Мамка спелёнута, а бабка тут, рядом со мной.
— Ты держись, Санька, — сказала Женя, пятясь от кровати. — Хочешь, я и для тебя за хлебом ходить стану? Где твои карточки?
— Потерял, — услышала Женя. — Уходи отсюда, поняла?
Женя повернулась и вышла из комнаты.
Женя честно рассказала маме, что дала немного хлеба Саньке. Мама лишь покачала головой, но ничего не сказала. Мама не велела съедать весь хлеб сразу, делила его на порции, и выдавала строго утром и вечером. Бульон из мышек, приносимых Васькой, тоже не разрешалось выпивать весь за один раз. Женя гордо предъявила маме бутыль с керосином. Мама обрадовалась:
— Можно обменять хотя бы на дуранду, если на хлеб не получится. Или на землю с бадаевских складов: говорят, она сладкая, можно в воде растворять и пить.
Поужинали тем, что еще оставалось, через ложечку попоили бабушку бульоном. Она слабела с каждым днем всё сильнее и кашель ее становился все более тяжелым и глухим. Потом положили в буржуйку доски найденного в сугробе стула и легли в одну постель к бабушке. Васька тоже пришел, забрался под ворох одежды и свернулся калачиком на Женином животе. Она обняла его ладонями в варежках и стала проваливаться в сон.
Ей приснилось лето за городом, пруд у дома тети Маши, похожий на стиральную доску, сосны и россыпь солнца, пробивающаяся сквозь недалекие рябины. Но солнце почему-то не грело, было холодно и тоскливо. Женя вышла на дорожку, проходящую по поселку и увидела, что вся она заставлена санками с пеленашками. Потом оказалось, что это вовсе не поселок, а их улица в Ленинграде, и пеленашки вдруг оказались сугробами, между которыми шла Женя. А потом вдруг стала выть уже подзабытая сирена, оповещавшая о бомбежке. Она выла надсадно, а бомбежка всё не начиналась. Жене не было до неё дела, она шла за водой…
Женя открыла глаза. Сирена всё выла и выла, и вдруг Женя поняла, что это вовсе никакая не сирена. Это орал Васька, лазая поверх одеял.
— Мама, что это с Васькой? — сонно спросила Женя и вдруг поняла, что мамы рядом нет. Тогда она села в постели и увидела, что мама срывает одеяло с окна.
— Мама, что ты делаешь? Холодно же! — сказала она, но мама не слушала. Сняв и отбросив одеяло, мама пыталась распахнуть фрамуги окна с осколками стекла. Женя слезла с постели, подошла к маме, потянула ее за кофту:
— Мама!
Мама, наконец, обернулась к ней:
— Угорели мы, Женя. Хорошо, Вася разбудил, почуял. Труба у нас отошла, вот здесь, — Мама показала, где отошла труба и добавила: — Беги к двери, открой настежь, пусть проветрится.
У Жени кружилась голова и подташнивало, но она всё сделала так, как велела мама. Холодный воздух лился через порог, но Женя его не чувствовала. Рядом беспокойно ходил туда-сюда Васька и терся о ноги. Кажется, он охрип, потому что открывал рот, будто мяукая, но слышно его не было.
— Молодец, Вася, — погладила его Женя. — Что бы мы без тебя делали…
Бабушка умерла под утро. Женя с мамой стояли над ее маленьким телом и негромко переговаривались.
— …даже если и довезем ее до Большеохтинского, чтоб похоронить по-людски, заплатить могильщикам нечем, — говорила мама. — Даже если бутыль керосина твоего отдать, все равно мало этого. Я слышала, за полтора кило хлеба хоронят как положено.
— Сейчас всё больше до больницы имени Куйбышева свозят, на Литейном, — сказала Женя: она слышала разговор в очереди за хлебом.
Мама вздохнула, пригладила седые волосы бабушки, отняла руку, сказала:
— Оставим ее здесь, дочь. В комнате Аарона Моисеевича. Спеленаем ее, да положим у окна. Оно разбито, холодно там. Авось долежит до весны. А там уже поглядим. А пока будем ее карточками отовариваться — лишнего хлеба не бывает.
НАСТОЯЩИЕ СОКРОВИЩА
Парадная лестница совсем обледенела от нечистот и теперь подниматься было проще по черной. Поэтому Женя свернула с Герцена сразу во двор. Она дотащила санки с ведерком до дверей, стала было отвязывать его, чтобы перевесить на шею, и тут заметила Ваську. Он не спеша шел через двор, ярким пятном выделяясь на снежной тропинке.
— Иди скорей, Вася, — позвала Женя и тут от стены позади кота отделилась фигура человека. Заросшее волосом лицо, надвинутый на глаза треух, душегрейка, валенки. Женя сразу почуяла беду и кинулась навстречу Ваське, но человек был быстрее. Он добежал до кота, кинулся на него сверху, накрыв полушубком, замотал кулём и бросился вон со двора в арку, ведущую на улицу. У Жени упало сердце. Она как могла быстро бежала, а на самом деле еле шла вслед убегавшему человеку — сил у нее не хватало. Человек уже скрылся за поворотом арки, а Женя лишь только приблизилась к ней. И тогда, собрав от отчаяния все силы, она закричала так громко, как могла:
— Вася! Помогите! Мама-а-а!..
Она ввалилась в темную арку и на фоне светлого выхода на улицу увидела фигуру убегавшего. Вот он выбрался на улицу и исчез. Женя споткнулась, повалилась в снег, и, не чувствуя холода, подняла лицо и снова закричала от страха:
— А-а-а-а! Вася-а-а-а!
Со стороны улицы донеслось:
— А ну, стой!
И потом через паузу тот же мужской голос:
— Что-то быстро бегаешь для ленинградца!
Женя поднялась и пошла как в обмороке к улице. Мужской голос говорил негромко, что-то выспрашивая, слов было не разобрать. Когда Женя вышла на улицу, сердце в груди стучало быстро-быстро, сливаясь с метрономом: начиналась бомбежка. Но ей было не до нее. Она сразу увидела двух человек неподалеку: один был давешний похититель Васьки, второй был военным. Он как раз выпростал из куля полушубка рыжий комок кота.
— Вася! — снова закричала Женя, не слыша своего севшего голоса. Военный обернулся к ней.
— Твоя пропажа, что ли?
Плача от счастья, Женя шла ему навстречу и лишь кивала головой. Сбившийся платок мешал ей смотреть, и она на ходу стягивала его назад, к затылку. В рукава забился снег, но она не обращала на него внимания. Военный ждал ее, держа в руках Ваську. Мужчина в треухе, улучив момент, дернулся и бросился бежать по улице.
— Ах, ты… — военный, одной рукой удерживая кота, второй дернулся к кобуре на поясе, но бегущая фигура затерялась среди сугробов.
— Ну и черт с тобой, — бросил военный, убрал пистолет в кобуру и обернулся к Жене. — Так это твой котейка?
— Мой! — выдохнула Женя, протягивая руки к рыжему комку. — Он его… съесть хотел, дяденька! — добавила она, принимая Ваську и прижимая к груди. Послышались близкие разрывы: в этот раз бомбили рядом.
— Где у вас бомбоубежище? — спросил военный, оглядываясь. — Пойдем скорей!
— Мы не ходим, — ответила Женя, гладя кота.
— Да как же?! — удивился военный. Женя пожала плечами:
— Можно в парадной укрыться, если хотите.
— Тогда скорей! — поторопил военный и они двинулись к парадной. Сбоку оглушительно ударило, посекло осколками, они угрожающе зашипели в снегу. Военный сгреб Женю вместе с котом в охапку, в три прыжка оказался у треснувшей двери, ввалился внутрь и отпустил поклажу. Оскальзываясь на грязных потоках, он взбежал вверх на один пролет и махнул рукой Жене:
— Ну, что же ты? Там опасно!
Женя не спеша поднялась к нему и стала за камином у входа в дворницкую. Снаружи грохотали взрывы, где-то обрушилась стена дома.
Военный поправил шапку, взглянул на Женю, спросил:
— Ты… Девочка или мальчик?
— Девочка, — сказала
