Концерт Лидии Руслановой в Озерлаге

(Из серии невыдуманных историй»


Это было где-то в начале пятидесятых годов, еще до смерти Сталина,  то ли в мае, то ли  в июне месяце.  Короче, летом уже! Тогда мы жили в Тайшете 2, в военном городке.  Отец служил в воинской части в звании подполковника, а мама работала в школе учительницей.  Тогда в субботу вечером отец пришел с работы какой-то не такой. Он был взволнованный,  возбужденный и даже несколько  взбудораженный, короче, сам не свой.

Они закрылись с мамой в своей комнате, долго что-то там обсуждали, потом вышли к нам радостные, довольные  и торжественно объявили:

              -- Ребята!  Мы все завтра с утра едем в Нижнеудинск, в его  «Озерлаг», на концерт Лидии Руслановой.

Старший брат Юрий, комсорг нашей школы, недоверчиво протянул:
            --  Т-ю-ю-ю! Ты чего это, пап?  Она же сидит!

            --  Да, она сидит у нас в «Озерлаге», - сказал отец, -  Но ей разрешили завтра, в выходной, дать концерт для заключенных лагеря на их летней сцене. Долго не разрешали, но теперь разрешили. Там великолепный лагерный театр. Там много московских и Ленинградских артистов. И на завтрашнем концерте разрешили присутствовать  некоторым  местным  деятелям. В их число попали и все мы вместе с нашей семьей  и семьей нашего соседа,  полковника Белякова. Завтра утром к дому подойдет автобус и мы поедем на концерт. Только приказ ко всем вам – не болтать!

Лидию Русланову у нас дома не просто любили, а  обожали.  Особенно мама. У нас были все ее пластинки, выпущенные  в стране. А отец в войну , вместе с его начальником, командиром дивизии несколько раз присутствовали на ее концертах в боевых частях и даже принимал участие в обязательных  тогда  «выпивонах»  у командира части после концерта.

Но однажды,  а это было где-то в конце сороковых,  отец  приехал  с  работы в середине дня на машине,  встревоженный и даже  испуганный.  Чернее тучи. Он собрал всех нас в большой комнате и сказал:

            -- Арестовали Русланову. Соберите все ее пластинки, я их заберу с собой. Их приказано изъять у населения и уничтожить.

              Мама всхлипнула:
          -- Как же так! Саму Русланову!
              Отец оглядел всех нас мрачными глазами  и сказал:
          -- Не вздумайте что-нибудь припрятать. Узнают, тогда мне конец. Да и всем вам тогда  тоже  не поздоровится.
***

Утром к нашему дому подъехал новенький автобус ГАЗ, в котором дверь открывал специальной ручкой сам шофер, сидящий на своем сидении.  У нас тогда в городе такие автобусы  только начали  появляться и мы, мальчишки, мечтали поработать  дверью  с помощью этой самой ручки.  И выклянчивали эту возможность у шоферов.

Мы сели в него. Две семьи, наша из пятерых человек  и  еще четверо из  семьи командира части Белякова, что жил по соседству  с нами в одном длинном бревенчатом доме. У него были две дочери близняшки, учившиеся в одном классе с моим старшим братом Юрием. Выехали мы часов в девять. Путь был не близкий, но за пару часов  можно было спокойно доехать. Правда, концерт должен был начаться в двенадцать, Но мы все-таки выехали пораньше, чтобы обезопасить себя от возможных неожиданностей в пути.

Дорога была грунтовая, подсыпанная гравием, так называемый, тракт, но ровная и сухая.  И ехали мы быстро. А за машиной высоко в небо поднимался густой, серо желтый  столб пыли. Правда, несколько  раз мы переезжали вброд какие-то речушки и мы тогда  все выходили из автобуса, чтобы не мешать шоферу заниматься своим делом, а сами переходили речки по деревянным пешеходным  мостикам, проложенным  рядом с бродом.

А потом появился Нижнеудинск. Деревянные,  одно, двух и трехэтажные дома с палисадниками, отгороженными штакетниками; горбатые улицы с булыжной мостовой.  В центре города располагалась небольшая площадь с расположенными по ее периметру  трехэтажными домами  с белыми, с  облупившейся  штукатуркой стенами и  стояла красная кирпичная церковь с  высокой колокольней без колоколов и с накренившимся набок крестом.

Мы проехали площадь и направились  окраине города, где размещался «Озерлаг». Здесь тоже стоял трехэтажный бревенчатый дом с небольшой башенкой на крыше, на которой развивался красный выцветший флаг. Сбоку к зданию примыкала высокая  металлическая ограда, с примыкающими к ней большими двухстворчатыми металлическими воротами, закрепленными на двух высоких металлических столбах. Сверху столбы были соединены друг с другом металлическими решетками, на которых был закреплены длинные покрашенные  серой краской  листы металла или фанеры с красной надписью «ОЗЕРЛАГ».  Далее за воротами параллельно шли два ряда колючей проволоки, расположенные  друг друга  друг от друга метрах в десяти,  и стояли сторожевые вышки с часовыми на них, вооруженные автоматами. Причем каждая вышка была снабжена еще и прожекторами.

Автобус остановился. Отец с Беляковым вышли из него и направились в двери здания. Через некоторое время они вышли оттуда вместе с  каким-то офицером. Он подошел к автобусу и сказал шоферу:

          --  Сейчас ворота откроются, ты заедешь во внутрь, свернешь налево и там остановишься. Там уже стоят машины гостей. И  там вам дежурный  покажет, куда вам надо будет пройти.

Да, за зданием управления «Озерлага» уже стояло десятка два машин. И автобусов, и легковых и даже виллисов. Стоянка была большая и тоже огорожена колючей проволокой. Рядом со стоянкой располагался летний театр «Озерлага» с крытой сценой и множеством деревянных лавок, врытых в землю. Причем, ближние к сцене лавки  были размещены под крышей сцены  и тоже отгорожены от остальных лавок  колючей проволокой. А по обе стороны крытой сцены  стояли еще охранные вышки с часовыми наверху. И внизу, по свободному пространству между рядами колючей проволоки стояли автоматчики с автоматами  наизготовку.

То есть, в этом лагерном театре артисты и  высокопоставленные  зрители были отгорожены от остальной массы заключенных рядами колючей проволоки. От  греха подальше.

Все эти подробности оснащения «Озерлага» буквально впечатались в моем пацаньем мозгу сразу и  навечно  и  я через столько жизненных своих лет свободно вспомнил их.

Нас проводили на место и мы сели. Эта часть зала для неосужденных, то есть,  для свободных  зрителей, была уже почти заполнена. Сидели мы в третьем ряду и сцену мне было видно хорошо.  Мы сидели и молчали.  Только отец с Беляковым тихо разговаривали, наклонившись головами друг к другу. Я сидел и глазел по сторонам. Но назад я не оглядывался. Хотя и хотелось. Но что-то не позволяло.

Потом раздался топот множества ног,  гул  приглушенных человеческих голосов,  резкий запах человеческого пота и не слишком  чистых человеческих тел. Я понял, что привели заключенных. Невероятно сильно хотелось повернуться назад и посмотреть на них, на бывших Советских людей.  Но я не повернулся. Было почему-то неловко и даже стыдно.

Затем гул усилился и на сцену вышел офицер. Он взял микрофон и  объявил начало концерта. Репродукторы, размещенные на столбах вокруг театра, четко повторили его слова. И сразу стало тихо, тихо.

***

Концерт Руслановой шел долго, Часа два, не меньше. В нем принимало участие еще несколько столичных, сидевших вместе  с ней  в этом лагере  певиц и певцов. Но я никого не запомнил. Я запомнил лишь одну  Русланову. Точнее, ее голос. Я даже не заметил, во что она была одета. Я только слушал и слышал ее песни.

Я не знаю почему, но я с детства балдел от ее голоса. Ее голос завораживал и опьянял меня. И тогда, в детстве, и сейчас в старости. Но я принимал в ее исполнении не все песни. Я терпеть не мог ее знаменитые «Валенки», и ее  популярные до невозможности народные частушки. Мне нравилось в ее исполнении совершенно другое.

Моя любимая тогда и сейчас  Руслановская песня, это  «Липа вековая». А также такие песни, как «Средь высоких хлебов затерялося»,  «Окрасился месяц багрянцем»,  «На сопках Манчжурии»,  «По диким степям Забайкалья»,  «Рассказ ямщика»,  «Златые горы», то есть, обязательно  протяжные песни, такие, где во всю  проявлялся ее неповторимый по вокалу,  тембру,  интонациям и чувствам  голос.

И вообще, я давно обратил внимание на то,  что мои художественные вкусы не меняются со временем. И то, что мне нравилось в детстве или юности, нравится мне до сих пор. Мода на музыку на меня не действует. И я, как не любил битлов с самого начала их появления так не люблю их  и сейчас. Как не любил Высоцкого за его «блатизну,»  отсутствия вокального голоса, за его хрипоту и манерность,  так не люблю его и сейчас. А про Пугачеву, Гурченко. Киркорова, Боярского  и им подобных «певиц и певцов» даже говорить не хочу – тошнит!

У нас в то время  мама была большой любительницей граммофонных пластинок. И у нас сохранилась большая коллекция  не только эстрадных песен, но и классических арий из опер. Поэтому я хорошо знал вокально песенное творчество наших выдающихся певцов, таких, как  М. Лемешева, И. Козловского, К. Шульженко,  Р. Сикоры,  Г. Виноградова, М. Максаковой, Н. Обуховой,  П. Михайлова и даже репрессированных к тому времени  П. Лещенко  с Козиным. 

И я всегда любил делать уроки под музыку пластинок. То есть,  песенную музыку я знал и любил ее слушать с самых ранних лет. Пусть всего лишь пластиночную. И до сих пор я люблю работать под музыку. Но уже под современную,  магнитофонную или компьютерную. Музыка мне помогает отдыхать,  работать и жить!

Но пение Руслановой живьем на сцене тогда  на меня произвело ошеломляющее  впечатление. Я сидел и слушал ее, не шевелясь. Я был там, вместе с ней, в ее песнях. И  я слушаю Русланову  до сих пор. По компу, на ютубе.  И всегда чуть не плачу во время ее песен. Настолько они проникают в мою душу.

Я не знаю, какой у нее по определению и по вокальной  характеристике  был голос. Вроде бы драматическое сопрано с необыкновенно широким регистром  или диапазоном исполнения как в верхних нотах, так и в нижних. Не знаю. Но вот  одна из характеристик ее голоса, сделанная ее современником.  Мне кажется, оно очень верное:

«В полной тишине величественного храма, на угасающем фоне взрослого хора возник голос. Его звучание всё нарастало, ни на мгновение не теряя своей «первоприродной» чистоты. И мне показалось, что никто — и я в том числе — не дышал в этой массе народа. А голос звучал всё сильнее, и было в нём что-то мистическое, нечто такое непонятное… И я испугался, соприкоснувшись с этим волшебством, задрожал, услышав шёпот стоявшей рядом монашки: «Ангел! Ангел небесный!..» Голос стал затихать, исчезая, он растворился под куполом храма, растаял так же неожиданно, как и возник»

И  я  Русланову люблю и  слушаю до сих пор!

PS  После окончания концерта нас, приглашенных гостей, завели в столовую , находящуюся на территории «Озерлага» и хорошо накормили. Было очень сытно и вкусно. А я ел и думал, а заключенных здесь как кормят? И не отрываем ли мы своим пиршеством от их узаконенных порций? И назад я ехал тихий и молчаливый. Мне ни с кем не хотелось разговаривать.

PPS  Долго не решался о ее концерте написать. Но вот все-таки решился.

***