Предисловие: Моя жизнь в молодости была связана с Байконуром. Несколько историй из той жизни я опубликую на этом сайте.
Есть на железнодорожной трассе "Москва-Ташкент" Западно- Казахстанской железной небольшая станция Тюра-Там. Во времена описываемых здесь событий более унылого зрелища на земле трудно было найти. Там и сейчас-то ничего такого нет, кроме двух, трех десятков одноэтажных домиков, сделанных из саманного кирпича, одноэтажного здания вокзала, базарной площади, да нескольких магазинов.
А тогда эта станция напоминала небольшой полустанок с убогим одноэтажным зданием вокзала, десятком саманных домиков, больше похожих на сараи, да такого же здания магазина на пыльной привокзальной площади, да неизменного, кое как сляпанного и во всю перекошенного общественного туалета из саманного кирпича с двумя дощатыми дверями, на которых черной краской были написаны стандартные буквы М и Ж. А вокруг пыльная бесконечная степь, ровная и пустая, как стол, после еды.
На этой станции из поезда «Москва – Ташкент» всегда выходило много народа. Чуть ли не полпоезда. И из них половина военных. К этому времени вся площадь около вокзала заполняется служебными автобусами и автомобилями. Они собирают приехавших и отправляются все по одному и тому же маршруту – в глубь степи по хорошей бетонной дороге, порытой сверху еще и асфальтом.
Куда? Да недалеко. Здесь километрах в пяти от вокзала стоял мощный, хорошо оборудованный КПП, то есть воинский контрольно пропускной пункт какой-то воинской закрытой зоны под название Ленинское. Или по простому – космодром Байконур!
Первый раз в Байконур я приехал весной. Мне тогда по ряду обстоятельств пришлось уйти из института, где я учился, и меня через отца одного моего сокурсника, работающего в Минобороны одним из руководителей ракетных войск, устроили в монтажную организацию треста «Спецмашмонтаж», занимавшейся монтажом подземных ракетных точек на Байконуре. Причем, устроили простым разнорабочим, так как я по молодости еще не имел никакой рабочей специальности и ничего не умел делать.
Приехал я в Байконур поездом «Москва-Ташкент», буквально забитом монтажниками, работающими на ракетных точках. Некоторые, как и я, ехали туда впервые, но большинство из них были уже старожилами ракетодрома. Водка в вагоне лилась рекой. Пили все поголовно. И пили , в основном, до «очертенения», до «отключки», до потери человеческого облика Я был, наверное, единственным, в этом вагоне, кто не пил и оставался весь путь до Байконура трезвым . Далось мне это не просто. Потому что пьющему русскому человеку видеть около себя непьющего – было невыносимой задачей. Первый вопрос к непьющему был самый обычный, самый заурядный и самый невинный:
-- А чего-это ты с нами не пьешь?! А?! Мы вот все тут едем в этот чертовый Байконур и пье-е-м! Пьем, потому что мы монтажники и потому, что на ракетодром едем. А там не пить нельзя! Иначе сдохнешь там неизвестно от чего1 Поэтому, давай с тобой выпьем. Где твой стакан? Как не знаешь?! Вот он твой стакан – бери!
Чернявый парень с косой челкой на покатом лбу взял граненый стакан, стоящий на столе, налил в него водку почти до краев и сунул прямо мне в лицо:
-- Пей! Ну?!
Я прекрасно понимал, что назревает скандал. Парень в своем питии дошел уже до такой кондиции, что ему для разрядки нужен был скандал. Обязательно – скандал! И обязательно с дракой! И в моем лице он не видел для себя никакой угрозы. Та-ак, парнишка-соплячек! Еще упирается скотина! Сейчас мы тебя подпоим немножко, а потом позабавимся все вместе, похохочем, «похохмим»! А то больно уж скучновато поездка идет! Так и заснуть можно будет от нечего делать! Надо бы ее раскачать посильней, да поскорей, эту «поездочку»! Да так, чтобы треск по степи пошел! И вороны чтобы в округе заплакали! Не закаркали, а именно – заплакали! Вот так-то всем вам!
Я понимал, что сейчас наступает, может, самый важный момент в моей жизни. Все зависит от того, как я смогу выйти из этого щекотливого для себя положения. И сидящие в купе монтажники внимательно наблюдали за происходящим. Чтобы в дальнейшем сделать выводы для себя относительно этого зелененького парнишки. Но драться я не хотел. Очень не хотел. Не любил я этого дела. Ой, как не любил! Хотя я и имел звание мастера спорта по боксу. Я школу закончил уже кандидатом в мастера. А потом сразу же получил и мастера, когда выиграл областное первенство по боксу в малом весе.
Я вздохнул, тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, медленно поднялся с купейного диванчика, глядя в лицо парня, затем цепко ухватил его за запястья рук и начал сжимать свои кисти. Руки у меня были основательно накачены от занятий боксом. Даже больше, чем основательно. Сильно накачены. Только я редко демонстрировал окружающим эти свои способности. Не любил. Не приветствовалось у нас как-то такая демонстрация свои преимущества перед окружающими. Парень дернулся из моих рук, но у него ничего не получилось. А я все продолжал сжимать. Лицо парня побагровело, он захрипел перекошенными губами:
--П-п-пус-ти-и, сволочь! Уб-б-бю-ю-ю!
Но я продолжал сжимать, все также спокойно и невозмутимо стоя перед парнем. Парень скособочился, согнулся и выронил из руки стакан с водкой. Я тут же отпустил руки парня, мгновенно нагнулся и подхватил стакан у самого пола. У меня это был давно отработанный трюк. Наш тренер таким необычным образом отрабатывал боксерсую реакцию у своих подопечных. Только стакан был пластиковый и с водой, а не с водкой. Парень рухнул у моих ног , снизу вверх глядя на меня ненавистным взглядом. Я поставил стакан на стол, выдохнул воздух из груди и тихо сказал парню:
-- Извини, брат, но я не пью
В купе повисла мертвая тишина. Затем кто-то протянул завистливым шепотом:
-- Вот это да-а-а! Вот это фоку-уссс!
И все дружно грянули:
-- Ура-а-а-а Андрею
В купе началось столпотворение Монтажники шли и шли посмотреть на парнишку, который, как говорят, только что сотворил невозможное – без скандала и мордобоя утихомирил всем известного в монтажном управлении бузотера по кличке «Угорь». Он действительно был верткий, как угорь. Он любил, подвыпив, подраться. Ему все равно было с кем и как. Его трудно было захватить, сбить с ног, трудно повалить. Также трудно, как попытаться схватить голыми руками мокрого угря.. Он выскальзывал из любого захвата Он вертелся вокруг партнера, нанося удары руками, ногами, но сам редко когда подставлялся. И во всех своих схватках: с большими и малыми партнерами, с сильными и слабыми, с умными и тупыми, с лезущими напролом и пытающимися обмануть, он чаще всего выходил победителем. А здесь?! И кто?! Паца-а-нчи-ик! Вот те да-а-а!
На меня приходили смотреть, как на какую-нибудь диковинку. Меня обнимали, даже целовали от избытка чувств; хлопали по плечам; смотрели руки, трогали, щупали, гладили кисти; просили меня еще раз продемонстрировать свои уникальные на их взгляд способности, но я категорически отказывался; тогда меня снова обнимали, что-то взахлеб говорили мне малопонятное и бессвязное и кричали, кричали, кричали.
Так нечаянно я стал легендой их «Байконуровского» вагона. Мое положение в коллективе монтажников сразу же изменилось к лучшему и я уже не испытывал такой острой необходимости в отчаянной борьбе за свое собственное существование и собственное самоутверждение на монтажных площадках ракетодрома. Я стал здесь своим. И не просто своим, а неотъемлемой частью этого непростого коллектива, живущего здесь больше по звериным, чем по человеческим законам. Причем, частью не только уважаемой а, в некотором смысле - даже почитаемой и обожаемой его частью. И кличку я получил соответствующую «фокусник»! И она прилепилась ко мне намертво. С тех пор так и пошло:
---Ребята, вы не видели нашего «фокусника? Ребята, где «фокусник»? Позовите «фокусника»! Надо «фокусника» спросить – он в Университете учился
Со мной стали считаться, искать знакомств, дружеских, а иногда и раболепных отношений. Что ж поделать – в живом мире сила всегда есть сила1. Против нее не попрешь. К ней надо приспосабливаться. А если эта сила не имеет вид настоящей силы, тем более, тем более.
Хотя попыток проверить эту силу на настоящую прочность было все-таки не мало. И мне порой действительно приходилось доказывать свое право на не стадную жизнь в монтажных условия. И даже не доказывать, а отвоевывать это право в жесточайших поединках с сомневающимися. Причем, не с одним таким сомневающимся, а, чаще всего, с двумя и даже с тремя. Тогда во мне словно бы что-то надламывалось, я снимал с себя человеческую свою сущность и заменял ее на какую-то иную, чуть ли не звериную.
И бился тогда «несчадно», жестко, не жалея ни себя, ни противника. Ибо понимал, что речь сейчас идет о моем физическом существовании на этой земле. Если я смогу победить, то буду дальше жить. Если же не смогу победить, если фортуна от меня отвернется, то меня на этой земле больше не будет никогда. И если меня, побежденного и побитого, даже и оставят жить, то это уже будет совершенно другой человек, а не я, сломленный и опущенный, понукаемый любым, кто хочет повелевать, покорный слуга всех и всякого.
Но мне не хотелось таким становиться и потому я дрался всегда всерьез, не на публику, и всегда до реального результата. До мольбы о прекращении боя или же до нокаута. И со мной перестали связываться. Ну, его в болото, идиота этого! Ненормальный какой-то! Не может он по-людски, по «русски», радостно драться! Для души драться! Так драться, чтобы кровь ручьями из разбитого носа и рта и зубы в разные стороны! Зато потом – объятия в четыре руки, слезы, поцелуи, клятвы дружбы навек и обязательная бутылка за побежденным. И все довольны! И всем хорошо! И день сразу же в праздник превращается! А здесь?! Не драка, а бойня какая-то! Даже смотреть не хочется – никакого удовольствия.
Ехали до Байконура трое суток. Я почти всю дорогу пролежал на верхней полке с книжкой в руках. Книжку я купил на вокзале в ларьке. Незнакомый литовский автор Эдуард Мяцкявичус: «В тени алтарей». Посмотрел аннотацию. Книга о становлении личности, о парне, закончившем духовную семинарию в Вильнюсе, проработавшем затем несколько лет настоятелем в одном из костелов Литвы, начавшем потихонечку на досуге писать, и ставшим в итоге известным писателем. Таким писателем, который в зрелом возрасте решительно порвал с религией и был за это предан анафеме. Ну, что ж, бывает и такое, но бывает и обратное. Ничего не скажешь – вера! Хочу – верю, хочу – нет!
Шум, гам, пьяный угар соседей меня не волновал и не беспокоил. Я умел отключаться от окружающей меня действительности и уходить в иной мир, мир своих фантазий и мечтаний. И мог так лежать с открытыми глазами часами, не шевелясь и не двигаясь. Вставал он обычно только в туалет или же пожевать чего-нибудь из того съестного, что в изобилии лежало на столе у монтажников. Брезгливостью особой я не отличался, поэтому с
|