© Иллюстрация автора.
.....................................................................................
Звонкие мерные удары железяки по куску ржавого рельса, подвешенного в центре плаца, возвестили о начале рабочего дня. Занималось серенькое утро. Резкие порывы ветра пытались разогнать туман. Как гнилая мешковина разрывался он, разлетался серыми клочками, но с сырых, промозглых низин приходило подкрепление. И только когда тусклое светило лениво поднялось из-за горизонта, дело наладилось. Там и сям заструились живительные лучи. Из ветхих убогих бараков-укрытий стали выползать обитатели этого забытого Богом места.
– Выходи строиться! – сиплым голосом командовал Хромой. – На «первый-второй» рассчитайсь!
«Первый, второй, первый, второй... первый...» – голоса уплыли к краю плаца, еще скрытого туманом, и звучали оттуда глухо, как из подземелья.
Однорукий подошел к Хромому четким строевым шагом так, что Хромой даже позавидовал его здоровым ногам, – и доложил:
– Роботяги на утреннею поверку построены. Отсутствует один. Диоген.
– Где этот лодырь? – недовольно спросил хромой начальник, стараясь сместить центр тяжести так, чтобы устоять на одной ноге; костыль он демонстративно держал на плече.
Однорукий без команды стал в позу «вольно» и ответил уже без натуги, просто:
– Да где ж ему быть... На пустыре он. В бочке своей спит. Пока светило не припечет как следует, ни за что не вылезет.
Хромой от злости забыл, что он хромой, сделал резкое движение корпусом и чуть было не свалился на землю, если бы Однорукий не поддержал его, деликатно глядя в сторону. Начальник все-таки опустил свой костыль, сделал несколько скрипучих шагов, грузно обрушился задом на валун и, переведя дух, сказал с угрозой в голосе:
– Сходи к этому философу и передай ему, чтобы сейчас же шел на работу, иначе!..
– Сейчас на молебен пойдем... – напомнил Однорукий.
– Скажи, что после молебна, если он не выйдет на работы, я его, тунеядца, диссидента облезлого...
– На святое помазание сам прибежит, как миленький, – вставил подчиненный.
– Если ты еще раз меня перебьешь, я оторву тебе вторую руку! Ногой креститься будешь. Ясно?!
– Так точно! – звякнул пятками Однорукий.
– К философу... бегом – марш!
Подчиненный подпрыгнул и почесал во всю железку, помчался он через плац, через выгоревшую пустошь, где раньше стояла подстанция, через песчаную косу, которую намело последним ураганом, да так и не убранную, и скрылся за барханами. Там его силы покинули, и он потерял сознание.
Очнулся он возле бочки философа. Однорукий окинул взглядом пустырь, увидел длинную борозду на песке и огорчился. Тот, кого он, как представитель власти, должен был отчитать и наставить на путь истинный, волок его, представителя, точно дохлого ящера. Подрыв авторитета налицо. Хромой все-таки напыщенный дурак. Если он так заботится о своем авторитете, ему не следовало бы посылать своего заместителя до раздачи утреннего сухого пайка. Вот же философ – лежит, ухмыляется. Он не бегает сломя голову, не суетится, бережет силы, поэтому никогда не попадает впросак.
– Что это со мной было? – невинно спросил Однорукий, щурясь от солнца, бившего в глаза. – Мне показалось, что я умер.
– Я бы не рискнул сказать, что ты умер, – отозвался философ. – Но и утверждать, что ты жив, тоже не стану.
– Все силлогизмами изъясняешься, – оклемавшись, сказал посланец. – Я к тебе с приказом от Хромого. Он велел передать тебе, философу, что если ты, философ, не перестанешь философствовать и не выйдешь на работу, то он тебя...
– Ну-ну, продолжай.
– Дикси. Я все передал... почти дословно, – ответил Однорукий и попытался встать на ноги.
– Ни пса я не понял. – Диоген перевернулся на другой бок, устраиваясь поудобнее на солнышке. – Ты сходи-ка к Хромому, уточни этот вопрос.
– Я еще не восстановил силы, – ответил однорукий посланник. – Я тут немного полежу, если ты не возражаешь...
– Валяй. То есть – валяйся, сколько влезет.
– Скажи, Диоген, в чем смысл жизни?
– А ты как разумеешь?
– Я полагаю, что смысл жизни состоит в том, чтобы быть кому-то нужным, выполнять полезную для общества работу...
– Реникса, – перебил философ. – Смысл жизни – в самой жизни, и потому, сколько ни работай, смысла от этого не прибавится.
– А может, смысл в чем-то более возвышенном, например, в Боге? Ты вот мне скажи, есть Бог или его нет, я все как-то сомневаюсь...
– Сомнение – это хорошо, – удовлетворенно произнес философ. – Не люблю тех, кто никогда не сомневается – фанатики, дрянь... Если тебя интересуют вопросы веры, я тебе так скажу: мир это сон. Причем, у каждого свой. Стало быть, утверждать что-либо категорично было бы неумно.
– Но ведь без Бога не будет в мире справедливости! – вскричал однорукий богоискатель и от возбуждения даже сумел подняться на колени. – Кто накажет плохих, кто вознаградит праведных? Без Высшего судии всякая жизнь теряет смысл. Зачем же мы живем и мучаемся? Нет, ты как хочешь, но это несправедливо.
– Вот чудак, право, – усмехнулся Диоген. – Ну кто тебе сказал, что мир справедлив?
– Пастор говорит, что Господь справедлив, и каждому воздастся по делам его...
– Для вас Бог, что для Хромого костыль. Придумали гаранта справедливости. Ваша теология – лишь отражение ваших же подспудных желаний. Но это не значит, что так оно и есть на самом деле. Ты говоришь – мучаетесь, страдаете, и все такое прочее. Но вот вопрос. Кто или что заставляет вас это делать? Станьте господином самого себя! И вы избавитесь от страданий. А что делаете вы? Вместо того, чтобы предаваться медитации, вы начинаете стонать: жизнь трудна, жестока и тэдэ. Требуете от жизни – подай то, подай это. «Хорошо, Господи, – идете вы на компромисс, – если уж не на этом свете, то хотя бы за ее порогом, на том свете, но даруй нам блаженство».
Солнышко уже припекало, философ перевернулся на другой бок и закончил свою мысль:
– А я вот ничего не требую. Ни от кого: ни от жизни, ни от коллектива. И уж тем более – от мифической сверхличности, созданной вашим убогим воображением. Есть у меня пустырь, эта бочка, эти деревья... Созерцая природу, я получаю эстетическое удовольствие. Я живу и радуюсь. Еще у меня есть «думатель». – Философ постучал себя по голове. – Что мне еще надо? Я мыслю, следовательно – существую.
– А для чего существуешь?
– Да не для чего. Просто существую, и все! Впрочем, могу и не существовать, мне все едино.
– Почему же тогда не умираешь? – задал провокационный вопрос посланец.
– Именно потому, что все равно... А ты для чего существуешь?
– Я-то... ясное дело для чего... Для того, чтобы строить Космодром. Ведь нас сюда, в невообразимую даль, за тем и послали, чтобы мы подготовили плацдарм, так сказать, для Светлого Будущего...
– Ну конечно... Они прилетят на все готовенькое, а вы тут вкалываете...
– Ничего, хорошо потрудимся, большую благодарность получим за то. Почет и уважение... Льготы.
– Ой, дурак, ну дурак, и дурак же ты. Одно слово, роботяга. Роботяге хоть кувалдой по башке бей, все равно он останется роботягой.
– Но ведь Программа!.. Как можно идти против Программы?
– А что Программа? Зачем же нам дан «думатель»? Вот я лежу и думаю. А на кой, думаю, мне лично этот Космодром сдался? Я и без него хорошо проживу. Без него даже еще лучше. А то поналетят сюда, устроят вавилонское столпотворение, а я суеты не люблю.
– Над Программой работали такие головы! Не нам чета... Да как ты осмеливаешься такое заявлять! Да кто ты такой?!
– Я философ.
– И в чем же суть твоей философии, позвольте узнать? Отлынивать от работы?
– 237-й, для тебя работа – это бери больше, кидай дальше. Хватай длиннее, забивай глубже. А я работаю головой. Вот недавно учение одно выдумал.
– Ну и как же оно называется?
– Названия я еще не придумал. Не в названии суть...
– А в чем суть твоего учения?
– Смысл учения нельзя передать словами, его постигают интуитивно. Нужно озарение...
– Ты все-таки постарайся объяснить, тоже «думатель» имеем.
Философ поднял камушек и кинул в голову Однорукому. «Дзинь!», – звякнула голова 237-го.
– Постиг? – спросил философ.
– Нет.
– Надо было взять аргумент повесомее, чтобы искры из глаз, тогда будет озарение. Пойдешь ко мне в ученики? Я хорошую дубину подыщу...
– Нет, уж я лучше в церковь пойду. Пастор, по крайней мере, не дерется.
– Ладно, не обижайся. Твоя голова подсказала мне название. Назову я свое учение – Дзинь. Дзинь, чтобы ты знал, ничего не утверждает и ничего не отрицает. Дзинь стремится подняться выше логики и найти высшее утверждение, не имеющее антитезы. Поэтому Дзинь не отрицает Бога, не утверждает его существования. Практика Дзиня имеет целью открыть око души – и узреть основу жизни.
– В чем же эта чертова основа?!
– В том, что мы никогда не рождались и никогда не умрем. Нет рождения и смерти – нет начала и конца. Когда вы это поймете, вы становитесь совершенным господином себя самого.
– Хорошо тебе, – сказал Однорукий, вставая на дрожащие ноги и стряхивая с себя песок, – ты сумел найти свое место в мире. Сумел преодолеть страх единичности, а я вот так не могу. Я боюсь смерти, и потому верю в загробную жизнь. Верю в рай, в ад... в высшую справедливость верю... Ладно, пойду я, а то на молебен опоздаю. На помазание-то придешь?
– Само собой...
– А-а-а, вот все вы такие, философы.
Он едва успел присоединиться к братьям-роботягам и стать на колени, когда на амвон взошел Пастор, осенил всех крестом и начал проповедь.
– Возлюбленные чада мои, – говорил он глухим своим голосом, но для Однорукого эти звуковые колебание были райской музыкой. – Обращаюсь к вам с благой вестью о Боге нашем и Сыне Его, Генеральном Конструкторе, по образу и подобию которого мы сотворены и который явится вскоре
Завтра продолжу.
Рада знакомству!