Трус

задачками по алгебре до глубокой ночи, иногда слышал хруст или чавканье, доносящееся из-под дивана. А это проголодавшийся к полуночи Мишель, с удовольствием уплетал свои запасы, прекрасно зная, что его, как бы он ни хрустел и ни урчал от удовольствия, его из надёжного убежища никто не достанет.

После «разборок», устроенных сыном, Анжела, казалось, на какое-то время поутихла в своих желаниях. Она вновь полностью погрузилась в домашние дела, шитьё и вязание. Нашла работу, расположенную недалеко от дома, и после окончания рабочего дня спешила домой. 
Так продолжалось примерно год. Пока, наконец, Ваня, возвратившийся как-то раз  из школы, не обнаружил на кухне здоровенного детину. Тот сидел за столом и пил кофе из его, Ваниного, бокала. При этом бокал выглядел в руках новоявленного маминого друга так, будто он был вытащен из детского сервиза.
На молчаливый вопрос сына, который недоуменно воззрился на хлопочущую рядом с детиной маму, Анжела в кухне отвечать не стала. Она быстро взяла Ваню за руку и увела его в комнату. А там, пустив в ход все женские хитрости – от нервного передёргивания плечами при плаче до счастливого, чуть ли не детского, смеха, она начала уговаривать Ваню, чтобы тот не закатывал больше скандальных сцен, и что этот мужчина – «честное слово, последний в её несчастной и всеми позабытой жизни».
Ваня, которому что-то внутри подсказало, что здоровяк – далеко не последний представитель  сильного пола,  в которого его мама влюбилась до умопомрачения, в этот раз повёл себя намного благоразумнее. Вернулся в кухню, познакомился с громадной личностью, у которого была квадратная голова с мясистыми щеками и не менее пухлыми губами. Ещё у него было весьма интересное имя: Кондратий.  После этого съел тарелку борща и два куска чёрного «бородинского» хлеба, за что получил от верзилы что-то вроде комплимента: «Наш человек!»  Вежливо сказал «Спасибо» то ли маме за борщ, то ли мужику великанского телосложения за чисто мужскую оценку своей личности - и удалился в свою комнату.
По истечении некоторого времени, когда Ваня понял, что его догадка оказалась верной, поскольку Кондратий исчез в неизвестном направлении, подобно предыдущим маминым «друзьям», он вторично сдержал себя. Правда, попытавшейся поговорить с ним Анжеле, он в этот раз что-то грубо ответил и со злостью вырвался из её объятий, когда она попыталась дружески поцеловать его.  После этого парень закрылся в своей комнате и долго не выходил из неё.
Когда же мама привела к себе  ещё одного приятеля, который по возрасту годился Ване в старшие браться,  мальчик спокойно поздоровался с ним, а затем, под предлогом того, что надо выкинуть мусор, спустился во двор.
Именно в тот вечер, пока он раскачивался на качелях, пришла ему в голову мысль, что в своей жизни надо что-то кардинально менять.
Кстати, Артём (себя в  присутствии Вани он неизменно называл Артёмом Владиславовичем, видимо для того, чтобы дать  почувствовать, что он хоть и молод, но уже кое-что понимает в этой жизни) прожил в их квартире рекордно долго – полгода.
А когда мама «уволила»  Артёма, с которым Ваня уже успел свыкнуться, потому что тот порой даже  играл с ним в компьютерные игры, а один раз помог решить очень сложную задачу по математике, над которой пацан безуспешно бился часа два, Ваня откровенно заскучал.
Когда  же через некоторое время Артёма сменил очень интеллигентный и обращавшийся к Ване исключительно на «Вы» преподаватель экономики из коммерческого колледжа, Ваня принял судьбоносное в своей жизни решение: во что бы то ни стало поступить в кадетский корпус, который потом давал своим выпускникам преимущество на поступление в лётное училище.

«Как же быстро летит время!» - думала Марина Александровна, стоя перед настенным календарём, вверху которого был изображён пейзаж с русскими берёзками.
Она стояла перед ним уже так долго, что, казалось, хотела выучить наизусть, на какой день приходилась та или иная дата. При этом женщина шевелила губами, так что со стороны действительно могло показаться, что она что-то изучает и пытается запомнить.
На самом деле Марина Александровна просто задумалась. Она не обращала внимания на числа, которые были отмечены в календаре красным. Не придавала значения ни праздникам, ни выходным дням. Она смотрела на календарь невидящими глазами, отмечая про себя, скорее подсознательно, чем целенаправленно,  что неумолимое время опять обвело её вокруг пальца:  то, что вроде было совсем недавно, оказалось давно прошедшими днями.
- Ванечка уже два года, как в «кадетке» учится, - произнесла  Марина Александровна. Произнесла настолько тихо, словно передавала кому-то секрет величайшей важности. Или оттого, что сама не верила в то, что между тем сентябрьским деньком, когда Ваня прибежал к ней  перед началом построения, прошло уже почти два года.
Вспомнив то утро, Марина Александровна невольно улыбнулась. В отглаженной форме (а она-то боялась, что её мальчику не найдётся подходящего размера!), в начищенных до блеска берцах и новой военной кепке (голубых беретов только что зачисленным в кадетский корпус носить первые полгода не полагалось), Ваня заскочил к бабушке, чтобы ещё раз убедить её, что у него действительно всё хорошо, а заодно произвести впечатление.
Когда началась учёба, Ваня быстро свыкся с мыслью, что приказам людей в «настоящей» форме надо подчиняться без промедления. Он никогда не жаловался на своих товарищей, старался воспринимать всё то, что происходило в его жизни, достаточно адекватно. Преподаватели и воспитатели, а также все те, с кем пришлось учиться Ване, были им вполне довольны. Иногда  Ваня с грустью вспоминал о том, как его друг Игорь «срезался» на экзамене по математике – то ли от волнения, то ли попалась ему действительно сложная задача. И непонятно было тогда, кто расстроился больше – Ваня или сам Игорь.
И вот прошли два года...
Бывают же в жизни такие совпадения, но в те минуты, когда Марина Александровна стояла перед большим календарём в кухне, Ваня, достав из кармана маленький календарик, смотрел на него и тоже думал о том, что два года, которые он провёл в «кадетке», пронеслись так незаметно…
Всё ему здесь нравилось: и учёба, и руководство, и постоянные поездки на соревнования, и шахматные турниры, которые проводились как между кадетами, так и с учениками обычных школ. Был, правда, один случай, о котором он не любил вспоминать.
- Но на то она и жизнь, – резонно рассуждал повзрослевший Ваня, – чтобы иногда показывать, кто в ней, в жизни этой, чего стóит.
Он тогда проучился ещё всего ничего, каких-то три месяца. Выйдя как-то под вечер, чтобы немного размять мышцы на турнике (Ваня остался верен себе с тех пор, как они с Игорем ежедневно тренировались для поступления), он обратил внимание на то, что за углом корпуса, явно затевалась драка.
Не любивший ссор и драк, и никогда не ввязывавшийся в них, Ваня, в этот раз почему-то решил вмешаться. Но не для того, чтобы поучаствовать в «кипише», а для того, чтобы разнять задир его же года поступления.
- Не лезь, - оттолкнув Ваню, самодовольно произнёс долговязый заводила, - без тебя разберёмся. И тут же предложил:
- Может быть, хочешь померяться силами?
Если бы он предложил это сейчас, Ваня, который за два года научился многочисленным приёмам, возможно бы и согласился, но тогда…
Тогда он, ругая сам себя за то, что вообще подошёл к пацанам, которые позднее действительно разошлись безо всяких потасовок, сделал шаг назад. Сделал – и тут же услышал от  долговязого насмешливое: «Трус!»
- Трус! – наперебой закричали ему и те, кто минуту назад были готовы раболепно расстелиться перед своим, смахивающим на каланчу, предводителем.
- Трус! Трус! Трус! – доносилось до Вани всё время, пока он шёл до двери корпуса.
В чём состояла его трусость, он, собственно, так и не понял. По мужским законам (а в них Ваня научился разбираться очень быстро) ничего особенного в том, что он не ввязался в драку, не было.
Но долговязый и двое других кадетов, которые иногда встречались Ване то в учебном корпусе, то в столовой, то на общем построении, неизменно продолжали называть его этим постыдным для мужчины словом. Впрочем, когда кадета Платонова (как потом узнал Ваня фамилию долговязого парня, предложившего померяться с ним силами) отчислили, оба парня, которые недавно называли Ваню «трусом», тот час оставили его в покое.  Один из них – Артём Сергеев – даже сделал попытку сблизиться с Ваней, предложив ему свою дружбу.
Но Ваня отказался. «Тот, кто подставил меня один раз, - думал он, - вероятнее всего, сделает это вторично».
Так дружба между ним и Сергеевым не состоялась.

- Так… - проговорил майор Карташов, оглядывая класс и внимательно всматриваясь в лица мальчишек. – Кто готов научиться прыгать с парашютом? Поднимите руки!
Увидев, что желание изъявили почти все, он усмехнулся и, прищурив глаза, изменил вопрос.
- Поднимите руки только те, у кого за всё время обучения по физ.подготовке всегда было «отлично».
«Лес рук» мгновенно поредел. Несмотря на то, что бéгом, маршевыми бросками, плаванием и прочими видами физкультуры  все занимались регулярно, оценку «отлично» имели далеко не все. У многих в четверти стояли зачётные «четвёрки», которые парней, в общем-то, устраивали.
- Та-а-ак, - меж тем протянул  Карташов. – А теперь только те, кто учится по всем предметам на круглые пятёрки.
Из кадетов-девятиклассников остались только двое – Ваня и ещё один мальчик - Женя Грошев, который был сиротой. Видимо, понимая, что надеяться в этой жизни придётся только на себя, Женя проводил часы, отведённые для личного времени, исключительно в компании  книг. Он никогда не ходил на дискотеки, проводимые для кадетов по субботам. Вместо этого, он оставался в корпусе с книжками и тетрадками, которые, казалось, сделались неизменными спутниками его жизни. Правда, к Жене периодически приезжали какие-то родственники, даже забирали его к себе на каникулы. Но выходные дни мальчик предпочитал проводить в корпусе. На вопросы, которые ему сперва задавали, вроде тех, почему он не хочет ехать к родным, он упорно отмалчивался. В конце-концов, от него отстали.
Увидев только двух оставшихся с поднятыми руками кадетов,  Карташов спросил, с трудом скрывая удивление:
- Это что же, выходит, так мало отличников? В былые годы, насколько я помню, число было побольше.
- Разрешите обратиться, - поднял руку кадет Галичев, сидевший за второй партой.
- Обращайтесь, - разрешил Карташов.
- А что? - немного насмешливо спросил Галичев, - прыгать с парашютом разрешается только отличникам? Или парашют лично спрашивает у каждого, какие оценки у него в дневнике?
- Поясняю, - нахмурив лоб, ответил Карташов. – Лично спрашивать здесь буду исключительно я. У самого-то, поди, успеваемость далеко не лучшая, зато амбиций, как я погляжу – вагон и маленькая тележка.
- Ну, почему же? – Галичева оказалось не так-то легко сбить с толку, - вагон пятёрок и маленькая тележка четвёрок.
- Да неужели? – деланно удивившись, приподнял брови майор и посмотрел на сидевшего за столом учителя русского языка и литературы Суворкина.
Некоторые учителя в «кадетке» работали не на полную ставку, поэтому им