Жили-были старик со старухой. И ничего у
них не было, ну, буквально ничего. Ни припасов никаких, ни муки, там, ни масла,
ни яиц. Сил работать уже тоже не было. Ну, и ни ума, ни фантазии,
соответственно возрасту, тоже не было.
М-да…
Однажды поутру вся эта история началась.
И началась вот с чего. Пришел старик к старухе на кухню и говорит:
— Нынче воскресенье, так испеки ты мне,
старуха, колобок.
То ли у него вовсе память отшибло, то ли
маразм разыгрался, а может, юмор такой, черный, от отчаяния прорезался. Только
старуха про черный юмор ничего не понимала и отвязалась на мужа:
— Ты что, старый, сбрендил?! Какой
колобок? У нас ведь нет ничего!
Старик задумался на минуту, а потом и
вовсе несуразное бухнул:
— А ты, мать, по амбарам помети, по
сусекам поскреби, глядишь, чего и наберется.
Бабка поняла, что дело плохо, но для
порядка еще поголосила немного:
— Какой амбар? У нас его не было
отродясь. Как у твоего деда спалили при раскулачивании, так в роду больше и не
было ни у кого. Ты хоть на картинке его видел, амбар-то? И какие сусеки. В
холодильнике, кроме подсолнечного масла на донышке бутылки, и нет ничего.
— А, значит, масло все же есть! А ты
говоришь, нет ничего, поскреби еще по сусекам.
— Я тебе щас лысину твою поскребу для
блеску, дурень старый! Иди, ешь свою овсянку и не нервируй меня, а то у меня
уже давление поднялось от твоих заскоков.
Но только, видно, у деда все кукушки
окончательно разлетелись, и он снова свою пластинку завел:
— Ты еще по амб.., ну, по сусекам…
Закончить ему старуха не дала, а, чтобы
не прибить ненароком, вышла, хлопнув дверью. Постояла на площадке лестничной,
подышала и пошла, держась за сердце, к соседке, верной своей подружайке.
Позвонила, для верности постучала кулаком в дверь — подружка — то к старости
глуховата стала. И едва та открыла, начала жаловаться на мужнин маразм. Глухая
услышала из бурного монолога, к счастью своему, не все, но про колобок
прорезалось. Правду говорят, что человек слышит только то, что хочет.
— А что, колобок — вкуснотища какая, —
мечтательно прошамкала она. — Когда мы его в последний раз ели?
— Когда-когда? Раскудахталась! Когда у
моего деда в последний раз «кремль стоял», вот когда!
— Давно, значит, было, — резюмировала
подруга.
— А ты почем знаешь?! — пуще прежнего
взъярилась старуха.
— Ну, что ты кричишь-то? Тебе нервничать
нельзя, вон сердечко расшалилось у тебя. Давай лучше по амбарам пометём, по
сусекам поскребем…
Договорить у бабульки не получилось.
— И ты туда же! По каким амбаром и что
скрести? Сговорились что ли? Пенсия-то, когда была?
— Ты погоди, не шуми. Я тут оставляла
немножко муки на черный день, у тебя, говоришь, масло есть, у Петровны яичком
разживемся, глядишь, и получится.
Не буду вас больше томить. Испекли
старухи колобок и, как водится, положили на окошко студиться. Тоже с памятью не
все ладно у них было, забыли, чем это кончиться может.
М-да…
Ну, а Колобок - славный да румяный -
полежал-полежал, глянул за окошко, а там май, лепота, хотел было прыгнуть, но с
восьмого этажа не рискнул. Тут, как на грех, соседка Петровна вспомнила, что у
неё в «сусеках» джем с прошлого 8-го марта оставался, решила сбегать за ним
домой, а дверь-то не прикрыла. Потянуло из подъезда сквознячком, обдуло румяный
бочок, Колобок спрыгнул на пол и покатился. До порога с непривычки с трудом, а
по лестнице легко, вприпрыжку. Домофон давно не работал, так что дверь уличная
нараспашку. Прокатился наш герой по пандусу и дальше вперед, по дорожке,
рванул.
Катится Колобок по дорожке, а навстречу
ему ни зайцев, ни медведей не попадается. Хлеб с земли народ, хоть и трудно
живет, не поднимает, глядишь, и обойдётся на этот раз с Колобком все
благополучно. Катится, значит, он, а навстречу ему, гуляющие степенно воскресным
днем граждане и ребятня ихняя. Увидал один постреленок Колобока и наподдал его
ногой, как мяч, больно наподдал. Колобок отскочил далеко, благо круто был
замешан, бочок упругий.
В общем, катался-катался, никто его не
трогал, куда подевался потом, не знаю. Может, собака какая голодная, в конце —
концов, съела. А может, зачерствел где, под лавкой, и печальный раскосый
дворник смел его в общую мусорную кучу. Она надежда, что на свалке его птицы
склевали. А то ведь ни себе, ни людям, ни лисам, ни волкам.
А старички повздыхали привычно, что,
мол, где тонко, там и рвется, попили чаю с сухарями и разошлись каждый к своему
телевизору. А там с одним мужчиной буквально такая же беда случилась, последний
«арбуз» у него укатился, только несколько «лимонов» и осталось.
— Ну, вот, — обратился старик к старухе,
— у всех трудно, у всех, вишь, оно, где тонко…
