Вот мир, который мы хотели.
Все, кто мечтал увидеть нашу смерть,
мертвы. Я слышу — ведьмин крик
пронзает сахарную пелену
под лунным светом: Бог вознаграждает.
Язык её почти что испарился…
Теперь, вдали от женских рук
и памяти о женщинах, в отцовской
избе мы спим и никогда не голодаем.
Но я не забываю: почему?
Отец мой запирает дверь и не пускает зло
в наш дом, и так из года в год.
Никто не помнит. Даже ты, мой брат,
ты летом смотришь на меня так, словно
готов уйти,
как будто ничего и не было. Но я —
ради тебя я убивала. Вот ёлки-воины,
вот пики полыхающей печи —
Ночами я ищу твоих объятий,
но ты пропал.
Я что, одна? Шпионы
шипят в тиши, мой Гензель,
и мы всё там же, всё вокруг взаправду,
и чёрный лес, и пламя — всё всерьёз. |
Послесловие:
Louise Gluck. Gretel in Darkness
This is the world we wanted.
All who would have seen us dead
are dead. I hear the witch’s cry
break in the moonlight through a sheet
of sugar: God rewards.
Her tongue shrivels into gas…
Now, far from women’s arms
and memory of women, in our father’s hut
we sleep, are never hungry.
Why do I not forget?
My father bars the door, bars harm
from this house, and it is years.
No one remembers. Even you, my brother,
summer afternoons you look at me as though
you meant to leave,
as though it never happened.
But I killed for you. I see armed firs,
the spires of that gleaming kiln —
Nights I turn to you to hold me
but you are not there.
Am I alone? Spies
hiss in the stillness, Hansel,
we are there still and it is real, real,
that black forest and the fire in earnest.
