* * * Ни обиды, ни мести — лишь пение тайных волокон... Вот и снова мы вместе на маленькой кухне без окон. Это даже неплохо, что, наши легенды разбивши, миновала эпоха, — мы стали моложе и ближе, неуёмней и стро́же... (О, Господи, целая эра!) Что касается дрожи, то страсть — это «высшая мера» Наказания (или Награды?) за мысль о покое... Мы любили. Мы были Живые. Мы знали т а к о е, с чем ни блуд, ни аскеза не могут сравниться по силе... В этот век из железа мы жили. Мы очень любили. (Татьяна Бек)
Маяковскому — через сто лет
(ПОЭТУ — с ЛЮБОВЬЮ)
по дороге из грёз —
между двух разноликих миров
нас водили во тьме магнетизмом былых наваждений, –
среди ливней и гроз,
среди молний искрящих шаров,
предрекая момент возвещённого часа сближенья
разлетаясь, как сноп, —
фейерверком из огненных искр, билось всё горячей,
не вмещаясь в широкую грудь, — припускаясь в галоп,
сердце-СОЛНЦЕ пронзающих игл
миллиардом лучей освещало наш призрачный путь
хоть незрячи порой
мы бываем от сладостных чар!
увлекающих нас в неизвестность бездонных пучин, –
зарываясь кормой
в чей-то шаткий непрочный причал,
мы меняем свой галс меж бушующих пенных лавин
пусть досадно вдвойне
не вписаться в предметы основ, но — всем бедам назло
воскресает с рассветом восток, чтобы вновь, — по весне,
прорастая из глины и снов,
наше чувство росло, как диковинный ЯРКИЙ ЦВЕТОК
Послесловие:
* галс (мор.; от гол. hals) — направление движения судна относительно ветра: правый галс (ветер дует справа), левый галс (ветер дует слева)
Владимир Маяковский — НАДОЕЛО (исполняют актёры Василий Михайлов и Михаил Тройник)
Иосиф Бродский. Конец прекрасной эпохи
Потому что искусство поэзии требует слов,
я — один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой, —
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф — победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, —
это чувство забыл я.
В этих грустных краях всё рассчитано на́ зиму: сны,
стены тюрем, пальто; туалеты невест — белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Бельё. И в руках скрипачей —
деревянные грелки.
Этот край недвижи́м. Представляя объем валово́й
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетёные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Ко́чет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твёрдо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут —
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор — не кричать же слугу —
да чешу котофе́я…
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дёрнуть отсюдова по́ морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем — все равно не сгоришь от стыда:
как и чёлн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе «Из зала суда»?
Приговор приведён в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать ку́мполом сны
продырявленным — впра́ве.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чу́дь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, — только не́ с кем стола вертану́ть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времён — это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться приста́ло пока,
но плевком по стене. И не князя будить — динозавра!
Для последней строки – эх! – не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зелёного лавра.
