Она уходила по снегу, оставив и книги, и дом,
и сыпались звёзды на реку раскрошенным, тающим льдом.
Дыхание сбилось, а сердце за ветром - то тихо, то вскачь,
набат неминуемых бедствий стучался в виски "н-е-т-н-е-п-л-а-ч-ь"
Всё стало чужим, незнакомым: развилка, мостки в камышах...
C обрыва лазоревым комом в сугробы катилась душа.
Он долго стоял на пороге,
жёг спички, ломал их... курил...
А вниз, по ухабам дороги,
стекал белоснежный акрил.
Ей холодно было и жаль, но - бежала, не чувствуя ног,
закутавшись маминой шалью, потерянный, глупый зверёк.
Молилась озябшему небу, без всяких церквей и икон,
по первому чистому снегу - и больно ступать, и легко.
Мелькали то тени, то лица, ветра не давали дышать...
Над полем огромной синицей её улетала душа.
Он просто стоял на пороге,
недвижно, как будто во сне.
А с неба холодные боги
на землю бросали снег.
|
Она уходила из дома в пальтишке одном, налегке
дорогой чужой незнакомой, проложенной в сером песке.
Она уходила под вечер за первой вечерней звездой,
и ветер дул хлёсткий навстречу совместно с небесной водой.
Она шла, не видя дороги; не шла, а бездумно плелась.
Кусты Ей царапали ноги; крапива безжалостно жглась.
Как колокол в дни страшных бедствий трезвонило сердце в груди…
Вслед крики: – Не бойся последствий! Вернись же и не уходи!
Моталась под ветром калитка; под крышей притих нетопырь;
заплаканная "кармелитка" покинула дом-монастырь…
Молясь равнодушному небу, прося неизвестно чего,
кому – непонятно – на требу, поскольку вокруг всё мертво…
А Он всё стоял у порога,
дождю и ветрищу назло,
и требовал молча у Бога,
в пути чтобы Ей повезло.