Скользил лениво роем мокрых мошек,
Ероша шерсть испуганных дворняг.
И заставлял орать на трубах кошек,
Любуясь, как они там голосят.
Крадучись, полз в дворы и переулки,
Облизывая ноги фонарей.
Он изменял причудливо рисунки,
Меняя формы мира и людей.
Джон молча шёл и слушал голос моря,
Зовущий через призрачный туман.
И чаек крик, тоскующий от горя,
В надежде обнаруживших обман.
Ещё безлюдны мостовые улиц,
Ещё не зашумел обычный день.
Нет грохота пока разбитых ступиц.
И не коснулась лиц заботы тень.
Ещё печаль отложена до срока,
И не исчез наивный, добрый сон.
И в ожиданьи зрителей притока,
Шуршит ушами в зоопарке слон.
Но это всё иллюзия свободы,
Всё это было пройдено не раз.
Природа не меняет своей моды,
Не прежде, не тем более, сейчас.
Всё точно, ровно, как по расписанью,
Богатым - завтрак утренний в постель.
Не внемлющем, простому состраданью,
Звучит с небес, божественная трель.
Их распорядок до изжоги скушен,
Пустое утро праздного житья.
Их мозг давно безделеем разрушен,
Да и душа давненько умерла.
Газета, чай - основа этикета,
Традиция зажиточных людей.
Сигара или просто сигарета,
И светская колонка новостей.
Их интерес предельно лаконичен,
Что объяснимо скудностью ума.
Но в принципе он даже симпатичен,
Как идеал никчёмного дерьма.
Не тяготит и сердца не тревожит,
Не бьётся дикой птицей по ночам.
Лежит тихонько там, куда положат,
И равнодушен к всяким мелочам.
Джон рассуждал, постукивая тростью,
В такт твёрдым и уверенным шагам.
Вбивая мысли в мостовую с злостью,
И посылая мир ко всем чертям.
Он ждал, когда размытое, сырое,
Исчезнет утро в солнечных лучах.
И вмести с ним вчерашнее былое,
Сотрётся пылью, превращаясь в прах.
Туман осел, придавленный рассветом,
Но продолжал цепляться за камзол.
Как листьями прощанья бабьем летом,
А может даже выстрелом в упор.
Но это не его, чужое горе,
Какой резон жалеть о пустоте.
Как не вернуть закат, упавший в море,
Как свет давно потухнувшей звезде.
Как черный призрак чужого нам мира,
Образовался странный экипаж.
Укутанный и сотканный из дыма,
Безжалостных реалий верный страж.
Возник из мрака чёрных его мыслей,
Как вестник предстоящих перемен.
Исходный пункт начала магистралей,
И перекрестья будущих измен.
Понурая гнедая с длинной гривой,
Ушами хлопала, гоняя мошкару.
Давным-давно была она красивой,
По праздникам катала детвору.
Когда-то, она это точно знала,
Наверно в прошлой жизни молодой.
Была сильна и красотой блистала,
И щеголяла сбруей золотой.
Заплетена тесьмой узорной грива,
Лоснились блеском сытые бока.
И протекала жизнь неторопливо,
И ей казалось, будет так всегда.
О, как она ходила иноходью,
Её сопровождал везде успех.
Теперь недуг ломает ноги болью,
А вид лишь вызывает только смех.
Кошмарный сон бедняги погорельца,
Наглядное пособие нужды.
Была когда-то гордостью владельца,
Но продана на произвол судьбы.
Кому нужна, забытым Богом кляча,
Кому есть дело до её заслуг.
Теперь ей даже не нужна удача,
Теперь её бока ласкает кнут.
Спокойный и не знающий пощады,
Неумолимый как ужасный рок.
Покойно ждал заслуженной награды,
Лежа на сапогах хозяйских ног.
Ночной вампир, питающийся кровью,
Ничем не защищённых своих жертв.
Оружие, пронзающее болью,
Не знающий пощады острый серп.
Сейчас он спал, лениво свесив жало,
Раздвоенного плети языка.
Ещё пока то время не настало,
Лизать кобыле тощие бока.
Сейчас он спал и может даже видел,
Понятные ему лишь только сны.
Быть может даже тех, кого обидел,
Не ощущая в том своей вины.
Вкусив однажды беззащитность паствы,
Их страх и боль надломленной души.
Он ждал прихода каждодневной жатвы,
Идущих на алтарь слепой глуши.
|
Настолько образно пишете, что в этой "кляче" увидела свой портрет