"Манекенам" - одна из моих самых ранних поэтических работ. Итак, конец августа 1976-го года, мне 16 лет, я - не тёртый жизнью и уверенный в себе Борис Костинский, а милый и, болезненно воспринимающий негатив совковой действительности, юноша Боря. Я стою возле убогой витрины советского универмага и рассуждаю...
Этот стих, само-собой, напечатанным тогда быть не мог. Он, как и ряд других моих "крамольных" произведений, увидел свет только в мае 1989-го года, активными усилиями Мыколы Холодного - известного украинского поэта-"шестидесятника" и человека, с полностью изувеченной КГБ судьбой, который, после ареста по делу Васыля Стуса, отбывал в нашем Остре политическую ссылку.
| Помогли сайту Реклама Праздники |
Вот придут сюды спецЫ-пииты и будет тебе в тех же "Заметках" разбор с брызганьем и подвизгиванием... Прямки, взавтре! 
Ох, ты и бузотёр, как я погляжу! Ты, как я вижу, следуешь идее советского писателя-коммуняки Николая Островского - жизнь хочешь прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы... Так чи не? При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2024
18+
Долго ли придется кромсать иссохшую плоть Киссуна, прежде чем боль заставит того говорить? Потребуется ли отрубать ему пальцы, сустав за суставом? Если да, Яффе готов. Он отрежет старику уши. Выколет глаза. Он сделает все, что потребуется. Поздно вспоминать о брезгливости, слишком поздно.
Его рука скользнула в карман и сжала нож.
Киссун заметил это движение.
– Ты так ничего не понял, да? – спросил он, и его глаза заметались, будто быстро пробежали по невидимым строчкам, написанным в воздухе между ним и Яффе.
– Я понял больше, чем ты думаешь, – сказал Яффе. – Я понял, что я недостаточно подхожу тебе, я слабо – как ты сказал? – развит. Точно! Я слабо развит.
– Я сказал, что ты недалеко ушел от обезьяны.
– Да, сказал.
– Я оскорбил обезьяну.
Яффе сжимал нож. Он начал вставать на ноги.
– Не посмеешь, – сказал Киссун.
– Ты машешь красной тряпкой перед быком, – сказал Яффе, приподнимаясь, и голова у него закружилась от усилия, – когда говоришь мне, что я не посмею. Я уже кое-что повидал… и кое-что сделал. – Яффе вынул нож из кармана. – Я тебя не боюсь.
Глаза Киссуна перестали бегать и остановились на лезвии. На лице его не было удивления, как у Гомера, но на нем был написан страх. Когда Яффе это заметил, он задрожал от удовольствия.
Киссун поднялся на ноги. Он был намного ниже Яффе, почти карлик, весь перекошенный, словно ему некогда переломали все кости и суставы, а потом в спешке собрали обратно.
– Тебе нельзя проливать кровь, – торопливо сказал он. – Только не в Петле. Это одно из правил: здесь нельзя проливать кровь.
– Слабак, – сказал Яффе, обходя очаг и приближаясь к жертве.
– Я говорю правду. – Киссун улыбнулся странной, почти презрительной улыбкой. – Для меня вопрос чести – не лгать.
– Я год проработал на бойне, – сказал Яффе. – В Омахе, штат Небраска. Ворота на Запад. Целый год рубил мясо. Я знаю свое дело.
Теперь Киссун выглядел совсем напуганным. Он прижался к стене хижины, разведя руки в стороны. Он напомнил Яффе героиню немого фильма. Глаза Киссуна широко раскрылись – огромные и влажные. Как и его рот – тоже огромный и влажный. Старик больше не грозил, он только дрожал.