глава 5
в ногах правды нет, но правды нет и выше –
«Перерыв»
(для всех работающих в киосках) –
свят – игнорируют даже Всевышнего,
мы про них –
продавщиц, стуча по стеклу в причёски
много подумали лишнего…
и всегда
когда
стоим перед дверью
за которой никто ничего не решает важного
почему-то становимся вдруг трелью
какого-то:
– Извините-простите-пожалуйста…
перекур –
продолжительный (вместе со всеми),
объявили народу в семнадцатом
и в аллюр
показушный, но знало время,
что мы остаёмся в прострации –
время – груз
и достаточно веский,
он диктует из прошлого настоящему
всё (без чувств) –
это можно найти в прессе,
а также увидеть по ящику,
запретив
Бога с душой поступили подленько
(они думали, что дарят нам всем свободу)
под мотив
гимна бодренький
хорошо толочь в ступе воду;
жизнь – пустяк
если плевать что будет
с детьми, стариками – со всеми,
если так
то лучшие люди
уже покинули Землю,
а Мир рад
рожденью ребёнка, гробу,
он чертит свою обычную линию,
столько правд
что собственную и прошептать неудобно,
да и зачем если есть Библия?
крест не знак –
перекрёсток где всё с тобою
и право выбора не предначертано,
я узнал,
понял: «Слово – живое
и не требует облачения»;
мир – немой,
он объясняется жестами
и совсем не готов к высокому слогу,
мне порой
кажется, что мы сумасшедшие
когда идём с песней и в ногу,
каплет воск
в церкви и это значит –
мы сюда пришли попросить соски,
парадокс
заключается в том, что просят машины и дачи
у Того у Кого нет их вовсе,
есть места
куда не пускают с вещами
как бы мы того ни хотели,
видимо так устал
что порой ощущаю
вес собственной тени,
не враньё
то что тень эта мыслит
и накроет нас всех однажды,
я её
устал волочить по жизни,
как черновик, исчёрканный мной до сажи,
всё во мне –
и правда нагая,
и утраченные иллюзии,
и во тьме
возможно меня оправдают
раз внимал я словам как музыке,
раз внимал
я созвездьям утренним,
листопаду, озёрам, рекам…
кончен бал –
как придаток к компьютеру
скоро будет рука человека,
иногда
слышу голос странный –
металлический и зловещий,
он всегда
под гул барабанов:
– Поработят всех вещи…
и в нигде
(приблизительный адрес конечно),
там, где нам навсегда постелют,
на суде
Страшном будут взвешивать
тени
оставшиеся от нас грешных,
душ прилив
спасёт не ОСВОД,
ну, а то что ведёт к повинной,
мы пришли
в этот мир для того
чтоб покинуть
его –
половина
кричит:
– Судьба, –
а другая на Бога ропщет,
над могилой,
над гробом мы стоим и себя
представляем на месте усопших,
жизнь свою теребя,
на шею повесив крест,
даже встав на колени,
человек из себя
представляет протест
и конкретно – вселенной;
он уйдёт
ногами вперёд –
ангелы встретят, бесы?
он уйдёт
и не будет знать наперёд
что его тень взвесит;
представь себе
мир без стен,
представь себе
мир без грима,
оставишь ли
свою тень
чтоб сохранить
имя?
здесь всё заграничное пахнет лучше,
здесь всегда порядком называли рабство,
здесь прежде чем отказать любят помучить,
а общее безденежье именуют братством,
окольный путь здесь самый короткий,
а потом его величают вехой,
здесь на работе думают:
– Как бы выпить водки? –
и все очень-очень хотят уехать,
здесь все поголовно знают, как править,
не зная, как правильно держать ложку,
здесь всё что печатают называют правдой,
а правду о себе – ложью,
здесь просят Господа увеличить зарплату,
дать квартиру и прочие блага,
здесь мимо идут если кто-то лежит или плачет,
здесь нет ни границы, ни гимна, ни флага,
неважно что всё уже было,
что остался обмылок,
ну, а ночью любимой дышать в затылок
содержимым бутылок –
мило?
это так – мысли, выпавшие вместо опилок…
мы чего-то хотим, а чего не знаем,
нас уже не просто поставить под знамя,
нас уже не просто одеть в форму,
нас воспитанных под барабаны и горны,
нас сдававших экзамены, анализы, тару,
не вдохновляет лик Че Гевары,
нам в этой жизни наврали столько,
что не только на свадьбе кричится: «Горько»
и не только на свадьбе за счастье пьём мы –
жаль, что рюмка та уже неподъёмна…
прошлое вообще ворошить не стоит,
поскольку оно как дерьмо не тонет
и меня не устраивает условие той задачи:
«Я плачу за тебя – ты за меня плачешь»
ясно одно – ничего нет горше,
чем Родина, могущая стать таможней,
поставь мне голос Родина моя,
чтоб брать слова как ноты без вранья
и слышать зов, хрипящий как мятеж,
моих задушенных раздавленных надежд,
смердящий шёпот и иудин звон
презренны мне – хочу твоих икон,
твоих церквей златые купола
ещё не все держава пропила,
дай мне колоколов твоих глоток,
не в церкви, а на паперти наш Бог
и ангелы устали нас хранить,
короновать, свергать и хоронить,
но где-то ведь шатается греша
и в песнях прорывается душа
народа что почти и не народ,
народа так похожего на сброд,
народа что в молчанье погружён,
в безверье, в безысходность, будто в сон…
всегда привыкли сваливать вину
на дурака-царя и на войну,
по кабакам блюя и матерясь
всё возносили собственную грязь,
но отмываться и рубаху шить
никто не хочет – так привыкли жить:
сегодня есть, а завтра как-нибудь…
вот и дождались зарева хлебнуть;
страна моя скажи, иль я ослеп:
– Куда же делась, гордость твоя – хлеб,
куда же делось горе твоё – спирт? –
в какой дешёвый мы вступили флирт
со странами, в которых будто рай…
ты «на», сменившая на нищенское «дай»
как ни убоги, как ни сиры мы,
должны мы отказаться от сумы –
они всегда нас брали на излом –
вначале честь – мундир уже потом,
чтоб в горле не застрял мне их кусок
дай мне колоколов твоих глоток,
упрямый взор твоих святых икон,
что так хотят забрать они в полон
и выставить в музеях напоказ,
упрямый взор славянских чистых глаз
на чёрных досках будто из огня
пожара,
я поклоняюсь тебе Бог,
я поклоняюсь тебе хлеб,
от одиночества оглох,
от суеты ослеп,
не понимаю ничего
и ничему не рад,
а над страною вечевой
гудит и бьёт набат,
стою зажат будто в тисках,
тисках проклятых дней…
во всех глазах одна тоска,
тоска очередей,
по талонам сахар – война
с самогоном, назад ни шагу!
эх, поставила вся страна
по нехитрым рецептам брагу…
напиваться велели с 2-х,
в 19.00 фенита,
покупаешь у древних старух
(по пятёрке) чернила пол-литра,
этот глушит одеколон,
тот подсел на валерьянку,
только трезвых нет никого,
все с похмелья или на пьянку,
прошлое размахивает флагами демонстраций,
вытаскивает из памяти забытый сюжет
о Родине и невозможности эмиграции,
хотя и теперь её нет,
ах, как хочется убежать,
ах, как хочется улететь
из страны где так страшно дышать,
из страны где так горестно петь,
ах, как хочется сжечь слова,
обманувшие дедов, отцов,
ах, как хочется целовать
руки изгнанных «подлецов»,
хватит мандражировать,
мы никогда хорошо не жили
и с жиру
мы не бесились,
теперь плюнуть бы что есть силы
туда где они по ранжиру
на мавзолее выстроились
матерщиною
общежитий!
сколько можно жить
не говоря правды –
скажите?
сколько можно тянуть жилы?
в телевизор, уверенный как небожитель,
влезает Главный
и ведёт себя как Спаситель,
когда-нибудь лет через 5-ть,
чтоб не чувствовать себя виноватым отчасти,
сохраню газету, чтобы сказать:
–Я в этом не участвовал, –
средь кирпича и стекла, средь заржавленных банок консервных
берёзы растут, тугие как Родины нервы,
восходят из грязи, но всё же чисты, как
невесты;
берёзы, берёзы я столько о вас слышал песен…
какой изувер посягнул здесь на символ России,
на битом стекле неужто стоять им босыми?
как снимок войны сжимает картина мне губы –
я вижу деревни сожжённой торчащие трубы,
ну что же так болит,
во мне или вокруг?
болит трава, гранит
и свет болит, и звук,
страдает немотой
любимая земля,
скажите мне:
–Ты – мой! –
дороги, тополя, –
– Скажите мне… –
молчат
берёзовые рты,
о, как они болят
сквозь белые бинты,
болят, болят, болят!!!
а утром бросит в дрожь –
огромные поля
так жадно выпьют дождь,
как будто кончен бой,
а боль всё не ушла,
неужто эта боль
есть Родины душа?
а свет дрожит меж облаков,
несёт благую весть…
а может там и вправду Бог
и справедливость есть? | 