В те чуждые нам века, кои люди так боятся,
Вседержители правили человеческим уделом.
Мы же, каясь и трепеща, научились притворяться,
Возвышая свои мысли к божеству поделом.
Не страшны нам стали гнев, пагуба,
Зная, посему нас ожидает свой костер.
Стала власною судьба проклятого раба,
И забыл он о благословении кильватер.
Много, мало ль, невежд начали меняться,
Разгоняя туман уверений своим словом.
Но речам этим под силу было подчиняться,
Близким утром слово огласили пустым ревом.
День за днём заклинала небо матери мольба,
Заглушить в сердцах людских бесовские козни.
Прытко ширилась повсемерно базарная молва,
По концу молитв маменька гасила все огни.
Три дочери у нее единые забрали мужики,
Верные судьбы давно погублены девичьи.
Непомерно тянуться унывные деньки,
Тяжко ранят сердце шемякины судьи.
Пръва жила в довольстве и трудах.
Там, где садиться запятнанное солнце,
Где аки тать в нощи чужды слова в шипах,
И у людей хранят лишь розное толоконце.
Вътора девнесь люд мирской забавляла,
Ей поделом незгодье, ищи мятежную девицу!
Хозяйка нравную в садьбе не раз, не два ловила,
И покарала, как надобно на один волчицу.
Трєтиа – младшенькая подле них сестрица,
В родной дом уж ни в жизнь не воротится:
На каторжны работы и рамо ее клеймица,
Душный страх в сердце тихо просочится.
Выносит люд неправедный нам приговор,
Круша задуманную волю посреди богов.
Ведь кто-то же устроил этот пустой сговор,
А посему пред очами мелькают образы рабов. |
