ОТВЕТ НА РЕЦЕНЗИЮ Вадима Николаева.
Прочитал в интернете рецензию Вадима Николаева на мой перевод «Ворона» Эдгара По: «Стихотворение Эдгара Аллана По «Ворон» - одно из самых популярных среди переводчиков. В сборнике издательства «Радуга» (М., 1988, переиздание – 2003) есть девять переводов (М. Зенкевича, С. Андреевского, Л. Пальмина, прозаический неизвестного автора, Д. Мережковского, К. Бальмонта, В. Брюсова, Н. Голя, В. Топорова). Помнится, в давние годы, когда я занимался в семинаре художественного перевода при Московской писательской организации, мы обсуждали переводы «Ворона» в этой книге и большинство, включая меня, пришло к выводу: лучший принадлежит Константину Бальмонту, но и он очень далек от совершенства.
Позже я узнал перевод Михаила Донского, который сам писал, что сделал его из-за желания передать сквозную рифму оригинала, не найденную Донским в известных ему переводах. Сквозная рифма заключается в том, что у Эдгара По рифмуются вторая, четвертая и шестая строки в каждой строфе оригинала; в четвертой и пятой строках заключительные слова повторяются, а проходит эта рифма через все восемнадцать строф. Донской видел в сквозной рифме «нагнетание зловещей атмосферы стихотворения»; замечу также, что каждая строфа в «Вороне» - шестистишие, и четыре из шести строк рифмуются (если засчитать за своеобразную рифму и повторение слова) друг с другом (то есть рифма проходит через семьдесят две строки из ста восьми). Этот перевод, опубликованный в 1976 году, я теперь считаю самым лучшим, хотя он не вызывает чувства, которое иногда, пусть редко, возникает: всё, это идеальный перевод, делать новый уже нет никакого смысла. После Донского сложное построение оригинала передавали Виктор Топоров и Николай Голь (первые публикации – в упомянутом сборнике 1988 года), Сергей Петров (перевод опубликован посмертно, в 2003 году); возможно, не только они. Однако я не буду обвинять рецензируемого переводчика Николая Самойлова за то, что он не пошел тем же, очень сложным путем.
Не буду обвинять я его и в том, что он изменил размер и сильно увеличил количество строк (то же самое делал Дмитрий Мережковский). Гораздо хуже то, что Самойлов не отразил такую особенность оригинала: первая и третья строки каждой строфы не рифмуются друг с другом, но они разделены цезурой на две половины, и половины рифмуются (это сделать нетрудно, и это есть во всех известных мне переводах). Николай Самойлов написал хорошее стихотворение, передал детское ощущение мистического ужаса, но я не могу считать его стихотворение переводом.
И вот почему. Эдгар По не торопился, когда устраивал «нагнетание зловещей атмосферы». Вот как он начал свое стихотворение: «Однажды унылой полночью, пока я слишком много обдумывал, слабый и усталый, мудрый и необычный том забытых знаний». Николай Самойлов же без какого-либо согласования с оригиналом (за исключением второй строки) создает настоящий триллер, переходящий в фильм ужасов:
В час чёрных мыслей, колдовства, разбоя
Суть древнего ученья постигал,
А ветер за окном, по-волчьи воя,
Со всей округи нечисть созывал.
(Здесь и далее сохранена авторская орфография, которая, как я считаю, нуждается в корректуре).
Почему-то именно вторая строка (единственная, которую можно считать переводом) подпорчена отсутствием местоимения. Да, грамматика русского языка, в отличие от грамматики литературного (не разговорного) английского, такое позволяет, но это кажется мне неудачей в данном случае (отредактировать, кстати, легко – «Я суть учений древних постигал»; звуки «йа» в конце первой и начале второй строк фонетически способствует тому нагнетанию атмосферы, которое уже началось у автора). Я рассуждаю здесь о поэтической стороне и делаю вывод: сделав в одной строке перевод (пусть даже достаточно вольный), автор тут же сделал и стихотворный сбой.
Сравниваем дальше. У По – «Пока я опускал голову, почти засыпая, раздалось постукивание, когда кто-то тихо стучал, стучал в дверь моей спальной». У Самойлова:
Смиряя страх, сидел над фолиантом,
Порою носом в толстый том клевал,
Когда затих полночный бой курантов,
В окно, чуть слышно, кто-то постучал.
Если в первой строфе перевод проиграл 1:3, во второй он, наоборот, победил 3:1 (лишь третья строка не имеет к оригиналу никакого отношения). Слово volume переведено дважды – и очень точно как «том», и как «фолиант» (менее точно, но допустимо; «фолиант» встречался в некоторых переводах). Однако начинается строфа со «смиряя страх», чего не было в оригинале, но что способствует опережающему оригинал «нагнетанию зловещей атмосферы».
Употребление выражения «клевал носом», безусловно, не соответствует стилю Эдгара По. В оригинале было nodded, но не было разговорного nodded off, позволяющего так перевести. В собственном стихотворении это выражение допустимо (хотя целиком строка «Порою носом в толстый том клевал» забавна; инверсия выражение тоже не улучшила).
Закончу я разбор первой строфы, цитируя не оригинал, а перевод (я уже писал, что не считаю данное стихотворение переводом, но именно так его представил автор):
Я вздрогнул, сердце резво в бег пустилось,
Биеньем в грудь, все звуки заглушив.
Сказал себе: В окно ненастье билось,
А может гость, про поздний час забыв.
На улице и сыро, и темно,
Поэтому стучится гость в окно.
Что же было в оригинале? «Это какой-то гость, - пробормотал я , - стучит в дверь моей спальной – только это, и больше ничего». Действительно, ничего, кроме этого стука (пусть в окно, а не в дверь) не соответствует здесь оригиналу (разве что слово «гость» в четвертой строке). Вся красота первых четырех строк – это собственные стихи Николая Самойлова.
Мне очень нравится начало второй строфы:
Я твёрдо помню полночь декабря:
Дрова, сгорая в угли превращались,
Они мерцали, тусклый свет даря,
Как змеи, в танце тени извивались.
В оригинале: «О, я четко помню – это было в холодном (мрачном) декабре, и каждый отдельный умирающий уголек рисовал свой призрак на полу». Мы видим, как автор уходит от оригинала и перевод, забив гол первым, снова проигрывает 1:3. Я, разумеется, не утверждаю, что автор написал лучше Эдгара По; я утверждаю, что написал он хорошо. При этом «твердо помню» мне нравится больше, чем «четко помню». Как сказала моя знакомая по поводу строки в одном моем стихотворном переводе (кстати, очень точном – я вообще сторонник точных переводов): «Это необычно и поэтому красиво».
Затем Николай Самойлов снова приближается к оригиналу. У По: «Я горячо желал утра», у Самойлова: «Устав от страхов, ждал прихода дня». Уже не в первый раз приближение к оригиналу ухудшает поэтику автора. В данном случае, как это ни парадоксально, в том месте строки, которое далеко от оригинала (близка ведь только вторая часть). Я уже писал, что никакого страха, страхов в оригинале нет. Дело в другом – по-моему, очевидно, что «устав от страха» звучит лучше. Впрочем, очень скоро поэтический уровень достиг своего зенита, в котором, надеюсь, остался пребывать и после завершения приведенного здесь фрагмента.
Я думаю, можно закончить разбор стихотворения; по-моему, понятно, что автор, время от времени приближаясь к оригиналу, но гораздо чаще от него отдаляясь, создал свое собственное стихотворение. И что же? Лермонтов вообще великий поэт, но как переводчик он не состоялся; поэт в нем постоянно побеждал переводчика (согласно классическим идеям кармы, в следующей инкарнации Лермонтов, оставшись великим поэтом, а также великим прозаиком, должен стать и гениальным переводчиком).
«Ворон» Николая Самойлова – это даже не вольная вариация (как, допустим, «Пьяный корабль» Артюра Рембо в переводе Павла Антокольского). В создании собственного стихотворения при попытке сделать перевод у Самойлова есть такой собрат по духу, как Борис Пастернак. Юрий Лифшиц убедительно доказал в своей статье («Литературная учеба», 2009, № 6), что знаменитый перевод Пастернаком стихотворения «Цвет небесный, синий цвет…» Николоза Бараташвили – вовсе не перевод, а оригинальное стихотворение. Не согласиться здесь невозможно, поскольку приведен и подстрочный (я предпочитаю эпитет «прозаический») перевод, и транслитерация оригинала, за что выражена благодарность грузинской поэтессе. По мнению Лифшица Пастернак должен был издать «Синий цвет» как собственное стихотворение и посвятить его памяти Бараташвили.
Николай Самойлов, подобно Пастернаку, определил свое стихотворение как перевод. Я поставил оценку 5-«Никак» (в смысле «Никакой перевод не получился»). Но сейчас у меня возникло желание изменить и повысить оценку. Самойлову я также желаю удачи в проявлении его бесспорного поэтического таланта».
Спасибо автору рецензии. Во многом я с ним согласен, поэтому назвал свой перевод вольным, и буду настаивать на этом. При переводе сонетов Шекспира я не допускал вольности. Но сонет состоит из 14 строк, поэтому при потере нескольких слов (английские слова короче, поэтому их в 14 строчках больше, чем русских) передать смысл сказанного автора проще, чем когда строк сто восемь. Усложняет дело и своеобразная, сквозная рифмовка и повторяющиеся слова. Не малую роль для нагнетания атмосферы мистического ужаса играет и звучание английского слова "Nevermore." В переводе - никогда больше, никогда впредь. Русский перевод лишён каркающих р, поэтом ослабляет ощущения ужаса. Нужно или оставить это слово без перевода, или искать другие средства для восстановления равновесия. Или неточно перевести с рр, или перестать гнать за равнострочностью увеличив количество слов. Это лучше, чем уродовать фразы, творя из них усечённых калек, обрубки мыслей. Я пошёл по этому пути. Старался сохранить не букву, а дух произведения, что, на мой взгляд, важнее. Идею, суть, описание событий я передал, а главное оставил нарастание ужаса. Если бы я назвал это своим произведением, меня могли бы (и справедливо) обвинить в плагиате. Теперь нет. Чтобы доказать свою правоту приведу примеры двух лучших, на мой взгляд, переводов (по две строфы):
ВОРОН
К. Бальмонт
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, – вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался – постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, –
