рассекал сухие ветки вдоль каждого кола от верха и до земли с такой силой, что остриё меча уходило глубоко в землю. Потом рубил кол. Он не торопился. Впереди маячила бесконечность.
Когда от скрытой ярости затуплялась сталь меча, Азгар неторопливо подходил к станку, раскачивал ногой точильный камень и долго, и тщательно точил метал. Потом проводил пальцем по лезвию пока не появлялась кровь, кровь размазывал тут же по лезвию, и опять шёл рубить плетень. К концу дня, когда меч и руки покрылись коричневой коростой запёкшейся крови, он вернулся в дом и встал с мечом у кровати, где лежали мертвая дочь и почти мертвая жена.
Ахава оторвала глаза от потолка и смотрела на мужа с ненавистью, а он с такой же ненавистью смотрел на неё и медленно поднимал меч, пока клинок не коснулся потолка. А она уже умоляла его глазами – «Убей!» и он глазами ответил – «Да!». В это время в дом вошёл Странный Странник.
Странник всегда приходит сам и всегда когда нужно. Почему, войдя в деревню, он сразу вошёл в дом Азгара? Никто не знает. То ли потому, что этот дом стоял первым по пути от ледника, то ли вой Канавара привлёк внимание, то ли порубленный плетень – знать нам не дано, нам дано верить.
Странник вошёл и встал рядом с Азгаром. Он тоже всё увидел и понял сразу – замах меча в потолок, глаза Ахавы молящей о смерти, решимость мужчины убить жену и себя, и мёртвая девочка, в ещё живой руке матери.
Рядом с кроватью стоял сундук, в котором хранилось бельё и одежда Ахавы. На сундуке лежал Сидур открытый на странице молитвы, которую Ахава читала дочери перед сном. Ахава глазами показала на молитвенник, Странник взял книгу и начал читать. Ему уже приходилось читать тексты на иврите, а эту молитву он знал и любил на всех языках. Странник еще раз оглядел комнату и увидел воинственную позу Азгара, кровавый оскал меча, воткнутого в потолок, глаза Ахавы, жаждущей смерти себе и жизни ребенку, и светлое личико ребенка, как будто застывшее между небом и землёй. Он прислонился спиной к стене и начал петь «Отче наш» на древнем языке иудеев:
Авину, шэбашамаим,
Йиткадэш симха
Таво малькутэха
Йеасэ рацонха …
Странник пел как никогда хорошо. Его великолепные горловые и носовые звуки полились вверх и вниз двумя спиралями, прекрасными как ленты заплетённые в волосы Лайлы – красные с золотым теснением.
Он пел до рассвета, слегка покачиваясь и как бы пританцовывая, а потом взял за руку Лайлу и вышел с ней к солнцу, едва-едва показавшемуся из за гор. И как только они вышли из дома, меч воина оторвался от потолка, упёрся в пол и принял на себя грудь Азгара, а глаза Ахавы навсегда закрылись, последний раз нежно взглянув на уходящую со Странником дочь.
Уже за чертой изрубленного в солому плетня девочка остановилась и спросила:
- Мне надо похоронить их?
- Нет, тебе не надо. Их похоронят, - ответил Странник.
И долго жители деревни видели, как идёт вдоль ледника обратно Странный Странник и за руку ведёт очень красивую девочку, с заплетёнными в волосы лентами, красными с золотым теснением. А рядом с девочкой идёт огромный преогромный пёс и виляет хвостом.
А солнце поднимается всё выше и выше, греет ледник, и с него стекает в деревню чистая вода и утоляет жажду оставшихся в живых людей и овец.
***
РАХЭЛЬ - https://fabulae.ru/autors_b.php?id=5459
ЮРИЭЛЬ - https://fabulae.ru/prose_b.php?id=113579 - ВТОРОЕ МЕСТО В 5-М КОНКУРСЕ ПРОЗЫ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Неимоверно болело тело. С трудом, словно крот, инстинктивным упорством проковыривая сантиметр за сантиметром рыхлую землю, Аарон медленно пробивался наружу сквозь обвивающие, как цепкие лианы жуткого дерева мёртвые тела. Шаг за шагом. Наконец смог судорожно, до боли в лёгких глотнуть немного воздуха и приоткрыть запорошенные землёй глаза, продолжать своё восхождение из небытия. Вверх, медленно, но с упорством не разума или логики, а одним лишь диким, заложенным каждым живым существом инстинктом- жить. Наконец и ночное небо, размазанная луна и тысячи мерцающих звёзд расплываясь отрылись ему в своей нереальной жизненности и заставили судорожно ползти вверх, цепляясь за тела, клочки выступающих корней, напрягая последние силы переползти через край оврага. Он выполз. Выполз из недр Ада. Минут пять лежал и бессмысленно смотрел в небо. Такое красивое, и такое бездушно отстранённое в своём безразличии к живущим под ним. Затем пошатываясь встал и побрёл в глубь чернеющего неподалёку леса. Куда? Зачем? Он не думал, не знал, просто спотыкаясь шёл влекомый инстинктом прочь. В никуда. Всё дальше и дальше, глубже и глубже в густые дебри.
А поезд, стуча колёсами, трясясь на ухабах, обволакивая густым смогом увозил его. Но разве может он увезти прочь от памяти? От неё не сбежать, не скрыться даже в себе самом. Она нагоняет и настойчиво требует впустить, разрывая мозг, разъедая душу.
Калоши. Старые резиновые калоши. На которые многие смотрят со снисходительной ухмылкой, как на пережиток. Аарон стеснялся надевать их в слякоть и лишь в небольшой двор надевал, как домашние, вернее «уличные» тапки. Эти неказистые резиновые калоши, как он затем понял, спасли ему жизнь. Зачем? Он этого не понимал, не хотел принять. Теперь понял зачем Судьба или сам Бог дали ему такой шанс. Понял. Когда в Польшу вошли немцы, он с женой и маленькой дочерью Рахэль, бежали на восток. Сначала советы впускали беженцев. Поселились у дальних родственников в небольшом смешанном местечке, где церковь и синагога, много лет уживаясь друг с другом стояли почти рядом недалеко от небольшого майдана, местной площади с её разногомонным шумом в праздники и выходные дни. Сжимается сердце. Пронзает тысячами игл воспалённый мозг. Но он должен. Он, не имеет сейчас особенно, права на слабость. Теперь не имеет.
А за пыльным окном поезда проплывали унылые пейзажи, редкие глинобитные домики, гордо проплывали и оставались в мареве одиночные верблюды, да сорванные кусты верблюжьей колючки иногда сорвавшись летели на встречу рычащему поезду. Редкие полустанки, вдруг возникающие ни от куда с пёстрой, разноликой толпой на почти условном перроне. Медленно тащится поезд. Стремительно проносится жизнь.
Но вот и в их мирное местечко докатилась война. Утром толпа полицаев по хохот немногочисленных, смеющихся немцев ворвалась в их дом. Под крики и ругань погнали на местный майдан, маленькую местечковую площадь. Аарон только и успел сунуть ноги в эти резиновые калоши и схватить на руки испуганную Рахэль. Жена в ночной сорочке испуганно бежала рядом, цепляясь за плечо мужа. Шум выбрасываемых из домов людей заполнял всё, казалось пространство. Ярко светило утреннее солнце.
Стоит только прикрыть глаза, все детали вновь и вновь отчётливо в своей зловещей отчётливости возникали из небытия, сжимались до скрежета зубы. Но слёзы давно иссохли, ушли. Даже они, казалось, забыли о нём.
Их погнали к большому рву на окраине леса, где они с женой и кудрявой, всегда улыбающейся Рахэлькой любили часто проводить субботнее время. Но в тот день птицы молчали вороны и те улетели прочь. Только люди не могут ни улететь, ни зарыться в землю. Им это не дано.
Поезд медленно, но всё же продолжает движение. Едет и едет. Казалось бы, в будущее, а мысли возвращаются в прошлое. Наверное, так и должно быть. Ведь будущее неразрывно связано с прошлым. Даже с таким, которое хочется и нельзя забыть. Которое, не имеем права забыть.
Перед оврагом беспорядочная толпа остановилась. Металлический настил с множеством электропроводов стоял прямо на краю оврага, вёл к самому краю. Обезумевших людей погнали к нему и они, от подключённого высокого тока стали валиться на дно оврага. Тех, кто пытался разбегаться, догоняли пули. Словно гигантская скотобойня вдруг из самих глубин Ада, пожирала и пожирала людей. А солнце ярко светило и ему было всё равно, что Апокалипсис уже спустился на землю. Ему было всё равно. Вот упала в пожирающую бездну жена, а он лишь крепче прижал к себе дочь, которая дрожала все своим маленьким тельцем прижимаясь к нему. И… удар тока, окунул его в небытие. А когда очнулся, судорожно пытался отыскать руками среди мёртвых тел, свою маленькую Рахэль, звать её осипшим голосом. Но лишь тишина, ни звука не раздавалось вокруг. Пока, как зловещая насмешка из глубин чернеющего леса задорно закуковала кукушка. Кому она пророчит годы жизни? Кому?!! Ни одна слезинка не показалась на его глазах. Сердце словно окаменело. Не прячась, во весь рост побрёл в глубь леса. В глубь самого себя. Ни мыслей, ни эмоций. Они придут позже. А пока, под светом луны шёл, пошатываясь седой, словно отстранённый от жизни старик. В котором он вряд ли узнал бы самого себя.
Мелькают унылые пейзажи за окном душного вагона. Проносится череда воспоминаний.
Он не помнил сколько бродил по лесу, как выживал. Когда последние силы, казалось, вот-вот покинут его и дадут наконец долгожданное забвение, на него обессилившего наткнулись разведчики партизан и доставили в лагерь. Допрос длился недолго. Командир и партизаны молча выслушали его сбивчивый рассказ. -Что, всех? - мрачно спросил командир. -Всех, -Аарон молча опустил совершенно седую голову. Но и теперь ни одна слезинка не покатилась из глаз. Заледенели слёзы. – Вот что, решил командир. Толку он этого доходяги тут никакого, а рассказать людям об этом надо. Пусть гадов сильнее бьют. Верно, комиссар? Политически? Тот молча кивнул. Так значит. Скоро должен прилететь самолёт с грузом. Отправим его с ним. Пусть там, где надо, об этом узнают. Только вот побрить его и помыть бы. -Нет, -Аарон словно очнулся. Нельзя брить. Траур это… по вере. -Ты что, верующий? – спросил комиссар. Нет, но… нельзя это. Нельзя.
Городок за линией фронта. Придирчивый допрос особиста. Уточнение данных. Всё это проходило, как во сне. Липком, однообразном сне. Аарон отвечал бесстрастно, как бы со стороны, как из автомата, из которого вытряхнули душу. Получив какие- то бумаги, он плохо читал на русском, но понял одно, его, как польского гражданина, советское гражданство он получить не успел, его отправляют в Узбекистан, куда- то под город Коканд. Да ему, впрочем, было всё равно куда. Всё равно. И лишь на переполненном перроне, осаждаемом редкие поезда толпой, зайдя в грязный, заплёванный привокзальный туалет, мерзко пахнущий мочой и хлоркой. Что- то пробило, сдавив грудь. Затем резкий, сиплый крик выплеснулся в пространство впервые за всё время скитаний. Неудержимо полились слёзы, которые, казалось, навсегда покинули его душу. Голова закружилась и ослабли вдруг ноги, и он в изнеможении сполз прямо на загаженный пол.
-Что с ним? - спросил какой- то мужик. -Контуженный небось.
-А может припадочный. Они выволокли Аарона на воздух. – Нехай полежит малость, оклемается.
А поезд всё едет и едет, медленно наматывая километры дорог. Лиза, так звали его жену. Он старался не вспоминать. Отгонял видения. Он боялся видений. Но почему- то её голубая газовая шаль всё время возникала из небытия его памяти и манящая его куда- то рука улыбающейся жены. Куда? За ней? Почему он выжил? Разве после всего он имеет право на жизнь?
Аарон смутно помнил свой путь на Восток. Картины разбивались на мелкие осколки, как в детском калейдоскопе. Только
