Польская поэзия. Зузанна Гинчанка

Зузанна Гинчанка (1917—1944), польская поэтесса и переводчица.

Ее называли самой красивой женщиной Варшавы тридцатых годов прошлого века. «Она выглядела как Суламифь, — писал театровед и литературный критик Ян Котт. — Один глаз у нее был черный настолько, что радужка, казалось, закрывает зрачок, а второй — карий, с радужкой в желтую крапинку. Все восхищались ее стихами, в которых, как и в ее красоте, было что-то от персидской касыды»1.

 Зузанна Полина Гинцбург родилась 9 (15) марта 1917 года в Киеве. Спасаясь от октябрьской революции, мать и отец поэтессы — Цецилия и Шимон — переехали вместе с маленькой дочерью в Ровно на Волыни, где жила семья Сандберг, родители Целилии, которые держали магазин колониальных товаров на главной улице городка. Вскоре Шимон Гинцбург оставил семью и в поисках лучшей жизни эмигрировал в Америку, где его следы затерялись. Через некоторое время мать Зузанны также покинула Ровно — она снова вышла замуж и уехала в Испанию. Воспитанием девочки занялись дед с бабкой, в доме которых говорили исключительно по-русски. Но в Ровно, где были перемешаны национальности, культуры и обычаи, было нетрудно познакомиться с ровесниками-поляками, с их завораживающим Зузанну языком и авангардной, бурно развивавшейся с 1918 года поэзией. Будущая поэтесса сама решила выучить польский и из четырех гимназий города выбрала польскую. Именно здесь, в школьной газете, она в 1931—1933 гг. печатала свои первые стихи. Кроме этого официального дебюта сохранились две довольно объемистые тетради юношеских стихов Гинчанки. Это тексты эмоциональные, полные восторга от мира, веры в силу слова и собственные творческие возможности:

В 1934 году Гинчанка под псевдонимом Сана (это была сокращенная форма ее имени, так ее называли домашние и сверстники) участвовала в поэтическом конкурсе эксклюзивного варшавского журнала «Вядомости литерацке» и была отмечена жюри за стихотворение «Грамматика», посвященное рефлексии над словом. Польским словом, пробуждающим в ней эмоции и вызывающим эстетический восторг, но требующим при этом глубокого понимания, сознательного осмысления и тяжелой работы мастера:

 

Однако, как кажется, важнее, чем внимание жюри конкурса, было для молодой поэтессы то, что ее стихи вызвали интерес самого Тувима! Именно после его уговоров Зузанна в 1935 г. переехала в столицу, где поступила на отделение педагогики Варшавского университета. Она сразу же покорила своим талантом, красотой и индивидуальностью местное артистическое сообщество — как признанных уже Скамандритов (к которым, кроме Тувима, принадлежали Казимеж Вежинский, Ян Лехонь, Антоний Слонимский и Ярослав Ивашкевич), так и незнаменитых тогда еще дебютантов (Гинчанка относилась к кругу верных друзей Гомбровича). В частности, благодаря этому успеху в обществе уже в 1936 г. в известном издательстве Пшеворского вышел ее первый и, как оказалось, единственный поэтический сборник под названием «О кентаврах», удивительный своей зрелостью, жизненной мудростью, чуткостью к слову и ко всем, в том числе и недоступным непосредственному восприятию, оттенкам реальности. Самой яркой чертой этих текстов, бросающейся в глаза при первом прочтении, можно назвать укорененность в традиции европейской культуры: античной (как в заглавных «Кентаврах») и библейской. Гинчанка, однако, не верит безоговорочно давним историям, догматам и сентенциям. Она заглядывает под поверхность вещей. Спрашивает. Отрицает. Она ведет свои поиски подлинной сути окружающей ее действительности:

Доказательством любознательности поэтессы может служить замыкающее сборник стихотворение «Улов», построенное как диалог между Рыбачкой и Морем. Оба они являются представителями свободного от культуры мира природы, стихий, хаоса. Разница между ними касается возможностей познания: девушка уверена в том, что мир природы поддается рационализации и, следовательно, вербализации; ее собеседник, наоборот, стоит на стороне интуиции и догадок.

После публикации сборника «О кентаврах» Рыбачка-Гинчанка посвятила свои дальнейшие поэтические поиски работе над словом, углубляя тему роли поэта в большой истории. Например, дошедшая до нас только во фрагментах поэма «Ландшафты», в которой поэту, одетому во «фрезу и жабо», она противопоставляет гребца, «вооруженного» арфой — символ стражника заклятых событий прошлого в словах песни. Эти песни — и здесь уже речь идет о стихотворении «Современность» — обязанность поэта, живущего лицом к лицу с ужасной действительностью «разбитых палуб», «беспомощного экипажа», ученых, «чудных, как крабы», и творцов, «замолчавших от холода». Хотя девушка отдает себе отчет в том, что как поэтесса должна занять однозначную позицию перед лицом приближающейся катастрофы, она пока не может этого сделать или не готова отказаться от иллюзий, от жизни в разноцветном саду. В области поэтики этим «метаниям» соответствуют постоянные колебания между «шарманочным» стихом Скамандритов — регулярным, напевным, гармоничным — и визионерским, разрушающим регулярные структуры авангардным стихом, предвещающим скорую гибель, закат. Простейшим способом Гинчанка выразила эту дилемму, эти диссонансы в опубликованном перед самым началом войны стихотворении «Май 1939»:

 

Это двухголосие заметно и в сатирических произведениях, которые Гинчанка печатала в основанном в 1936 году юмористическом журнале «Шпильки». С одной стороны, участница веселых дискуссий и встреч в кафе пересказывала застольные шутки, сплетничала на тему шляпок подруг и графоманских стихов друзей, даже флиртовала с поклонниками, с другой стороны, эта исключительная красавица, Суламифь, Рахель, Звезда Сиона, на собственном опыте ощущала ненавистную антисемитскую охоту. Так в стихотворении «Охота» оказывается, что охотники «в порыве, достойном рыцаря и мужа», «с упорством муравья» в «гуще прошлого» и в «делах минувшего» ищут… «бабку-еврейку».

Предчувствиям и предвидениям катастрофы Гинчанки суждено было очень скоро сбыться. В июне 1939 года поэтесса уехала на каникулы к бабушке в Ровно, где ее застала война. Как только во Львове начали собираться убегавшие из центральной Польши писатели и критики (туда переехал Союз польских литераторов), Зузанна присоединилась к своим варшавским коллегам. Она поселилась в особняке на улице Яблоновских, принимала участие в общих предприятиях СПЛ, переводила стихи Павла Тычины, Владимира Маяковского, Армана Леруа де Сент-Арно. В польских культурно-общественных журналах («Нове виднокренги» и «Альманах литерацки») она опубликовала также два своих стихотворения — «Пробуждение» и «В битве за урожай». Оба, хотя не без обязательного влияния идеологии, были уже лишены и подросткового бунта, и катастрофического визионерства. Они были полны гармонии, понимания мира и согласия с ним:

Несмотря на все, что окружало ее и ее близких, несмотря на смерть бабки от сердечного приступа по дороге в лагерь смерти, несмотря на растущее одиночество, поэтесса героически верила в спасение.

Из текстов, которые она тогда писала, почти ничего не сохранилось. Друг Гинчанки Францишек Гиль признавал: «В то время ничего не сохраняли на будущее. Мы были слишком заняты сохранением жизни и не уберегли того, что могло продлить ее жизнь в другой, прекрасной форме»3. Подтверждением и одновременно опровержением этих слов, которые излучают страх и решимость в борьбе за выживание, может служить последний эпизод биографии Зузанны и тот след, который он оставил в ее последнем поэтическом признании. Дело в том, что в 1942 году поэтессе чудом удалось избежать ареста. После доноса хозяйки дома на улице Яблоновских она, благодаря помощи друзей, перебралась в Краков. В написанном тогда стихотворении Гинчанка не постеснялась упомянуть доносчицу, обвиняя ее напрямую, и после войны текст стал уликой в процессе против гражданки Хоминовой, на которой лежала часть вины за трагическую смерть польской Суламифи…