НАД ИРТЫШОМ
Над грозною водою Иртыша
я мысль о Вилии в себе лелеял:
она влекла, скромна и хороша,
в ней отразиться, наклонясь над нею.
А тут еще про чудные глаза
под струн бряцанье кто-то пел по-русски.
Чуть зелена небес голубизна,
погожий будет день. А столько грусти...
IV 42
ВО ВРЕМЯ ПЕСЧАНОЙ БУРИ МИНУТА ЗАТИШЬЯ
Сосны хрипнут от шума. День слепнет.
Третьи сутки бьет песок колючий.
Вдруг короткий прилив света
пролил серебро в тучи.
Все, что в прошлом, что хранила память:
женщины, окна, вечера, букеты —
повторилось перед глазами
в серебре этого света.
Не знаю, билось ли сердце...
АВГУСТОВСКИЙ ВЕЧЕР
Дышишь полынью, шепчешь: полынь.
В полыни губы, в полыни степи.
Руки, отчаясь, с горечью вскинь
в седой, полынный сумерек пепел.
Следишь глазами полет звезды,
прозрачный холод, август, чужбина.
Быть может, в Польше в плодах сады,
здесь одиноко так и полынно
РАЗГОВОР У КОСТРА
Выпряженные волы
пропахали мордами по песку до опушки леса
где было чуть-чуть травы
Мы же измученные зноем
с облегченьем глядели на холодные звезды
разожженный костер
иногда освещал телеги
стоящие возле степной дороги
Над костром
висела жестяная банка
мы ждали когда закипит вода
чтобы кипятком запивать
тщательно пережевываемый хлеб
Извлекались слова понемногу
пожилые на беседу не скоры
долго раздумывали между словами
Я жил пожалуй что два года
сказал как бы сам себе Павел Иванович
Год когда отец пришел с первой мировой
дал мне сапоги
первые мои сапоги
и год с женой
прежде чем она вдруг умерла на Страстной
Он помолчал
а потом добавил
То есть только два года было мне хорошо
я ходил
а во мне будто на гармонике что-то играло
Седой бухгалтер сообщил
обняв руками колени
что жил пожалуй семь лет
Жил когда перестал быть пастухом
Жил когда сын родился
Он помнит пять особенно дождливых весен
пять урожаев проса и пшеницы
Погонщица волов Пелагея
призналась
что живет с тех пор как ее сыновья поженились
Ссорились страшно
топор так и летал между ними
Теперь они с мужем слушают сверчков перед сном
черт их знает где они прячутся в доме
наверно в щелях пола
хорошо что в полу есть щели
Старик Рахимбеков
разрезая арбуз на ломти
и раздавая сидящим
качает головою
чмокает
Ой мало мы жили ой мало
Треплет пальцами козлиную бородку
будто стряхивает отблески света
Радость
это просто когда человек отдохнет получше
или выпьет в меру
чтобы только хотелось петь песни
Так утверждал хромой Василий
который вернулся со второй мировой еще весною 42-го
Мы не думали о волах
известно что далеко не уйдут
вода
булькала в жестяной банке
все веселее
Да да да
говорили
порой на пятьдесят лет жизни лишь несколько месяцев
настоящей
и даже меньше
Кто-то похвалился
что живет все время
Не хотели с этим согласиться
Шутили
Вечно врешь ты
Лучше бы в стенах своей халупы
заменил трухлявые бревна
Рахимбеков качал головою
чмокал
Ой мало живут люди ой мало
Было все холоднее
усиливался звездный блеск
комары меньше докучали
мы с удовольствием держали горячие кружки в пальцах
А ты сколько жил
спросили и меня
Я пододвинулся из холода ночи к костру
И сказал
Я не размышлял об этом так
должен подумать
Отгоняя комаров
обожженной в костре еловой веткой
еще чуть-чуть зеленой
я добавил
пожалуй немного
я тоже пожалуй жил не так много
Я держал в руке ветку
облизываемый огнем факел
в просторной ночи над степью
хотелось мне крикнуть во весь голос
Оге гей
гей
Я был молод
Минули годы
Иногда возвращаюсь
Ищу облизываемой огнем ветки
стихами
вмешиваюсь в ту беседу
считаю сколько я жил
занимаю на миг место в той ночи
обращаюсь к людям
которых уже наверно нету
друг другу улыбаемся сердечно
киваем головами
что все лучше
понимаем друг друга
Кто-то подбросит
в трещащие ветки сухого навозу
навозу коровьего выбранного из песка
чтоб щиплющий дым отпугивал комаров
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БЫВШЕГО ГИМНАЗИСТА
Я-то думал
что великие мира сего воюют против великих
а воинственные их планы
не касаются семи старых груш
у некоего дома
нескольких кусков хлеба с маслом
лежащих вечером на тарелке
у некоего самовара
Я думал
что в великих событиях обойдется
без меня
без Антека Вороновича
без Хели Гоголиньской
без подслеповатого Хаима
с улицы Болотной
А не обошлось
даже без нашего пса
которого над рекой
убило осколком
* * *
Памяти Леона Буреня
Боже ты мой!
Они не знают о Юреке Девойне!
Ведь это ж был парень свой в доску,
он спирт зажигал в стопке,
прежде чем выпить.
На вечеринках
приглашал на танец самых некрасивых,
чтобы им не было грустно.
Он влюблялся
в каждую Матильду.
Мы с ним вместе пробирались в Латвию,
когда я мерз,
он снимал с себя полушубок.
Потом он служил в Парашютной Бригаде.
Потом: Арнем...
Боже ты мой!
О Юреке,
О Юреке Девойне они ничего не знают!
Я трахнул стопку об пол
и вышел,
что у меня с этими сопляками
может быть общего?!
Я вышел
и наверно уже никогда не вернусь.
Варшава, 25.IX.1973
* * *
Паздер-поздер
над молоком шептала
чтобы было жирнее
Польские поэты XX века
Паздер-поздер
внушала хворой
чтобы та поднялась
и взялась за работу
Паздер-поздер
обходила хату
чтобы оберечь ее от молний
Паздер-поздер
в час когда вечер дрожал на пламечке лампы
два зернышка в сухих губах молола
может быть вместо молитвы
Чаще это бывало в осеннюю пору
Из душной сушилки
лен вносили
клали к трепалам
чтоб волокно отделить от паздеры
а потом трепать
получая пачесь
пачесь нежную как ручеек
петляющий между ольхами
Маловато для этнографической заметки
но может быть хватит на стихотворенье
потому что ни молоку
ни хатам
ни даже хворым
это не помогало
Однако же все чаще
слышу себя самого
заклинающего
паздер-поздер
